[289]. На покупку участка земли деньги пожертвовали русские подданные в Константинополе. Игнатьеву пришлось преодолеть массу препятствий, чтобы добиться открытия госпиталя. Русское общество пароходства и торговли (РОПИТ), например, отказалось платить сборы, а Министерство финансов не поддержало проект Игнатьева. 4 февраля 1870 г. Игнатьев с возмущением писал в МИД по поводу позиции РОПИТ, для которого ежегодная сумма сборов на госпиталь в 3 тыс. руб. была несопоставима с огромной субсидией, получаемой обществом от казны, и «неслыханными дивидендами». Посольство много сделало для РОПИТ – добилось сокращения на 2/3 для пароходов РОПИТ карантинных сборов, понижения пошлин на содержание плавучего маяка и сборов с почтовых пароходов и др. Но правление РОПИТ не собиралось расставаться даже с такой незначительной частью своего капитала. Игнатьев отмечал, что вопрос о госпитале имеет важное нравственное значение, ибо среди двух тысяч паломников, ежегодно приезжающих в Константинополь из России, большинство – дряхлые старики и старухи[290]. Трудности возникли и с покупкой участка земли, поскольку мусульманское духовенство и население не разрешали строить госпиталь вблизи мечетей, а они в Константинополе были в каждом квартале. Пришлось поменять пять участков. Наконец, с помощью Порты удалось приобрести подходящий участок с большим садом. Деньги на постройку главного здания пожертвовал русский подданный, житель Константинополя Б. Шабуров в знак признательности посольству за помощь в его судебном процессе с турецким правительством. Собраны были денежные суммы и в России, правда, не очень большие. Более 130 тыс. фр. выделила русская казна. Наконец, денежные вопросы были улажены, установлены суммы сборов на госпиталь с кораблей и паспортов паломников, разработан Игнатьевым устав госпиталя. Для заведования им был создан дамский комитет во главе с Е. Л. Игнатьевой, которая много сил отдала делу постройки госпиталя. В частности, она добилась сооружения каменных (а не деревянных) лестниц и паркетных полов в палатах. Госпиталь имел мужское и женское отделения (по три палаты в каждом), туда принимались все русскоподданные, а также славяне, греки, румыны, армяне, а на свободные места – и лица других национальностей. Бедные лечились бесплатно, люди состоятельные платили 2 фр. в день, а за отдельную палату – 4 фр. В госпитале работало два врача, а также доктор посольства и его помощник, три медсестры и две санитарки. Организовывались консультации лучших врачей города. При госпитале имелась аптека[291]. Устав госпиталя был утвержден Государственным советом. В октябре 1874 г. русский Николаевский госпиталь (впоследствии Николаевская больница) был открыт.
Большое участие принимал Игнатьев и в деле прокладки подводного телеграфного кабеля между Константинополем и Одессой. Ранее телеграммы отправлялись через Румынию, что увеличивало сроки их доставки. Поскольку на получение концессии претендовало несколько компаний, Игнатьеву пришлось вести длительные переговоры с Портой и российскими министерствами. Он хотел, чтобы концессию получила российская компания Северного телеграфного агентства, но Порта предпочла отдать ее датской фирме Титген, с чем согласился и Комитет министров России[292].
Не все начинания Игнатьева кончались так благополучно, как устройство госпиталя. Его идея открыть в Константинополе русский банк встретила сопротивление министра финансов России М. Х. Рейтерна. Мысль о создании банка была навеяна успешным функционированием в Турции европейских банков. Игнатьев считал, что проникновение русского финансового капитала в Турцию принесет России как экономические, так и политические дивиденды и несколько потеснит финансовую экспансию европейских держав. Готовность стать акционерами банка проявили богатые греческие банкиры Константинополя, выделившие на учреждение банка 300 тыс. ф. ст., что составило 2/3 уставного капитала. 1/3 должны были внести, по мысли Игнатьева, русские акционеры. Однако греки соглашались на создание банка только под гарантию русского правительства. Но сколько ни доказывал Игнатьев Рейтерну, что создание банка имеет политическое и экономическое значение, министр финансов отказывался предоставить правительственные гарантии, опасаясь понести убытки в случае разорения банка. Проект создания русского банка окончился ничем. Правда, и сам Игнатьев, упирая больше на политическую сторону вопроса, не мог предоставить Министерству финансов достаточно убедительные доказательства жизнеспособности проектируемого банка.
Много хлопот доставлял Игнатьеву проход российских судов через проливы. Как известно, согласно Парижскому трактату 1856 г., военным судам вход в Черноморские проливы был запрещен. Однако султан наделялся правом давать ферманы (указы) на проход легких военных судов, употребляемых при миссиях дружественных Порте держав. Коммерческие же суда могли проходить свободно. В основном этот порядок был сохранен Лондонской конвенцией 1871 г., согласно которой султан мог пропускать в мирное время военные суда дружественных и союзных держав, если это будет необходимо для обеспечения решений Парижского трактата. Игнатьеву приходилось беспрестанно хлопотать о ферманах на пропуск через проливы российских военных кораблей, которые направлялись в Средиземное море и далее с учебными целями. Так, в 1869 г. были пропущены корветы «Память Меркурия» и «Львица» «для практического плавания в Архипелаге и Средиземном море с гардемаринами» и др. Из Балтики в Черное море и обратно совершали круизы яхты членов императорской фамилии, особенно яхта «Цесаревна», принадлежавшая наследнику. Поскольку стоянка русского флота в Средиземном море была в Пирее, то приходилось хлопотать о пропуске туда и других кораблей. В июле 1871 г. разразился скандал по поводу пропуска военного парохода «Туапсе»: английский посол заявил протест Порте в связи с нарушением Лондонской конвенции 1871 г. Порта обратилась с просьбой к России перенести стоянку кораблей из Пирея в Балтику[293]. Россия, таким образом, могла лишиться своего присутствия в Средиземном море. Пользуясь связями в Порте, Игнатьев уладил конфликт. Но от МИД он потребовал регулирования прохода через проливы военных судов, своевременного предупреждения о них, чтобы избежать повторения скандалов. Поскольку Морское министерство стремилось увеличить количество военных судов и проходящих через проливы, в ноябре 1872 г. глава морского ведомства великий князь Константин Николаевич поставил перед Игнатьевым задачу добиться такого разрешения от Порты. Игнатьев отказался. Родителям он писал: «Это противоречит 2-й статье Лондонского договора, которую я с самого начала не одобрял. Возбуждать этот вопрос, пока у нас нет броненосного флота в Черном море, неблагоразумно. До Лондонского договора я добивался пропуска наших судов всякими правдами и неправдами, ссылаясь на приложение к Парижскому договору. Теперь положение иное, и вряд ли нам выгодно нарушать договор, под охраной которого мы можем и должны собраться с силами в Черном море. Когда будем готовы – можно снять с себя оковы. Жалею, но по долгу совести не могу приняться за это дело»[294].
С коммерческими судами дело обстояло по-иному. Ввиду большого их количества ограничения накладывал карантинный совет.
После Крымской войны товарное земледелие на юге России приняло большие размеры, вывоз зерна из русских портов через проливы в Европу значительно увеличился. По данным российского посольства, в 1865 г. через проливы прошло в Средиземное море 696 судов и обратно 713, в 1867 г. – соответственно 720 и 733, в 1869-м – 910 и 919 судов[295]. За проход каждого торгового судна надо было уплатить 75 пиастров, почтового – 37,5 пиастра.
Опасаясь столкновения судов в проливах, Порта запретила ночной проход. Это особенно неудобно было для России, пароходы которой скапливались ночью у входа в Босфор и могли в случае штормов или туманов столкнуться или натолкнуться на скалы. Игнатьев несколько раз направлял Порте ноты с требованием разрешения ночного прохода, ибо проливы имели хорошую систему маяков, оплачиваемую пароходными обществами. По его настоянию была создана смешанная комиссия из представителей европейских держав для решения вопроса, но мнения в ней разделились. Англия, Австро-Венгрия, Пруссия и Италия поддерживали Россию, Греция, Турция и Франция были против ночного прохода. Все же комиссия обязала Порту частично разрешить проход, главным образом почтовым судам. По просьбе Игнатьева российский посол в Лондоне Ф. И. Бруннов вел переговоры с английским премьер-министром Гренвилем о ночном проходе, но вопрос не был доведен до конца и даже не поставлен на обсуждение Лондонской конференции 1871 г.[296] Это было очень неприятно для Игнатьева, который расценивал запрет ночного прохода через проливы как намерение «запереть нас в Черном море под полицейским надзором, и не только военных, но и коммерческих судов»[297].
Поражение Франции в войне с Пруссией породило у Игнатьева надежду на решение черноморского вопроса, в том числе и вопроса о режиме проливов. Он был сторонником открытия проливов для всех судов, но понимал, что в существующей обстановке это было бы опасно для России. Еще в 1868 г. он писал родителям: «Я был бы за то, чтобы Черное море открыто было для всех флотов, и в этом смысле поднимаю вопрос (через моего американского сотоварища) в вашингтонском собрании (конгрессе. – В. Х.)…, чтобы Черное море было открыто для всех и для нас в том числе. Долее