[298] допустить исключения русского флота из нашего моря, тогда как развитие мнимое проливов турками не представляет нам никакого ручательства, ибо при малейшей ссоре Порта пропускает англо-французский флот»[299]. Как уже говорилось, конгресс США опубликовал заявление о необходимости пропуска судов всех рангов через проливы. Как видим, к этому приложил руку Игнатьев. Теперь же он решил, что настали условия для постановки вопроса на практическую почву. Игнатьев вообще надеялся на то, что поражение Франции можно использовать для отмены Парижского трактата в целом. 7 июля 1870 г. он писал отцу: «Следует ли нам оставаться в выжидательном положении? Имея 300 тыс. на австрийской границе? Надо стараться найти удобную минуту, чтобы заявить свое слово, направить мирные переговоры к нашей выгоде, оградить себя от восстановления Польши, усиления Австрии и пр., уничтожить Парижский договор»[300].
4 (16) августа 1870 г. посол доносил Горчакову о том, что, по его мнению, есть шанс ревизии Парижского договора и что он подготовляет турецких министров к подобной ситуации[301]. Игнатьев надеялся не только на отмену ограничительных постановлений Парижского трактата, но и на решение вопроса об изменении режима проливов в интересах России с помощью непосредственного соглашения с Турцией.
Некоторые отечественные исследователи считают, что проект Игнатьева в специфической международной обстановке 1870 г. мог быть реализован[302]. Другие называют его утопическим, хотя и отмечают, что инициатива посла позволила выяснить намерение Турции не противодействовать акции российского правительства по отмене нейтрализации Черного моря[303]. Представляется, что вторые более правы. Действительно, по словам Игнатьева, султан заявил ему, что «он не видит опасности в русском флоте на Черном море, лишь бы ему дали уверения, что в случае внутренних беспорядков мы не будем поддерживать врагов Порты»[304].
Как известно, инициатива Игнатьева была отклонена Горчаковым. Сам посол считал это единственной причиной неуспеха своего проекта. 23 марта 1871 г. он писал родителям: «В прошлом июле начал я дело, но гораздо радикальнее, ибо и Босфорскую крепость хотел я разом приобрести, а МИД выдало меня с головою, стало кричать везде (по всей России и Европе распустили эти слухи), что я вовлекаю Россию в войну с Англиею и Пруссиею вопреки их желанию, поднимаю черноморский вопрос. Меня хотели сместить за то, что я собирался устроить под шумок в согласии с Портой дорогое для нас дельце. Министерство озлобилось, как смел я подумать воспользоваться благоприятным случаем, чтобы без треска, без шума и огласки покончить с ненавистными для нас условиями»[305]. Он ошибался, считая, что черноморский вопрос можно решить только путем договоренности России и Турции. Шум против его проекта поднял не столько российский МИД, сколько европейские дипломаты в турецкой столице. Впрочем, они протестовали и против циркуляра Горчакова от 19 (31) октября 1870 г. об отмене ограничительных статей Парижского договора, запрещающих России иметь военный флот и крепости в Черном море, и пытались науськать турок на Россию. Особенно усердствовали англичане, австрийцы и поляки. На турецкий язык было переведено фальшивое завещание Петра I и распространялось в Константинополе[306]. Россия обвинялась в агрессивных замыслах против Турции, и одно время Игнатьев ожидал даже разрыва отношений. Ему пришлось приложить много усилий, чтобы нормализовать обстановку и уверить Порту в том, что отмена нейтрализации Черного моря выгодна и Турции. Это возымело свое действие. На Лондонской конференции в январе – марте 1871 г. главным спорным вопросом стал вопрос о режиме проливов. Игнатьев был возмущен позицией российского делегата Ф. И. Бруннова, согласившегося с формулировкой статьи 2 конвенции об открытии султаном в мирное время проливов для военных судов «неприбрежных» держав. Под последними могли подразумеваться все европейские страны. Игнатьев писал родителям: «Отжил свой век Бруннов. И прежде был он не храброго десятка, а теперь из рук вон как трусит и боится ответственности, сваливает все на других… Русский ляжет костьми, а немец, представляющий Россию, думает лишь о том, как бы всем угодить, ни с кем не поссориться. Досада меня берет на бюрократическое равнодушие»[307]. Дело спас турецкий делегат Мусурос-паша, который настоял на замене термина «неприбрежные» державы термином «дружественные», заявив, что таким образом снимается антирусская направленность данной статьи. (В письме к родителям Игнатьев съязвил по этому поводу: «На конференции турки упорно противились, отстаивая наши интересы, хотя Мусурос был изрядный русофоб»[308]). В конце концов остановились на формулировке «дружественные и союзные». Исследователи дают разные объяснения позиции Турции. Но на наш взгляд, беседы Игнатьева в Порте относительно совпадения выгод России и Турции сыграли не последнюю роль.
Среди разнообразных вопросов, которые приходилось решать Игнатьеву, был вопрос о русских подданных в Османской империи. После Крымской войны их число значительно увеличилось, так как эта категория населения имела ряд привилегий. Русские подданные пользовались правом капитуляций и всегда могли рассчитывать на содействие посольства. Получить российское гражданство было нетрудно. Конвенция от 30 апреля 1863 г. предоставляла его всем, кто прожил в России не менее трех лет. В русское подданство нередко вступали, опасаясь политического преследования османских властей. Но было много лиц, руководствовавшихся корыстными целями. В основном это были местные уроженцы, часто находившиеся не в ладах с законом или рассчитывавшие на покровительство посольства своим коммерческим комбинациям. Они затевали тяжбы с турецкими властями и частными лицами, обременяя посольство своими проблемами. Некоторые просто являлись мошенниками и банкротами. При этом они не несли никаких повинностей в пользу России, а только требовали покровительства и помощи.
В результате многочисленных представлений Игнатьева вопросом о русских подданных в Турции вынужден был заняться Комитет министров. Им было предложено выехать в Россию. Но большинство предпочитало жить в Турции, скрываясь от российских законов. Игнатьев просил предоставить посольству право отбирать русский паспорт и исключать из русского подданства лиц, не соблюдавших условия вступления в подданство и позоривших достоинство России, на что получил согласие Комитета министров. В некоторых случаях он пользовался этим рычагом, чтобы добывать нужную ему информацию. Так, перед русско-турецкой войной 1877–1878 гг. он получил через армянина – переводчика американского посольства подлинники контрактов на поставки в Турцию американского оружия. Копии их были пересланы в Петербург. Переводчику, нарушившему в свое время российские законы и скрывавшемуся в Турции, было выхлопотано помилование и разрешение вернуться на родину.
Много забот доставляла Игнатьеву польская эмиграция в Константинополе. Посольство было обязано следить за ее деятельностью и информировать обо всем российское Министерство внутренних дел и III отделение.
Ко времени приезда Игнатьева в Константинополь там существовало несколько польских групп (Чайковского, Лянгевича и др.), а при Порте находился представитель Польского жонда (правительства в эмиграции) Т. Окша (Ожеховский). Как писал позднее Игнатьев М. Т. Лорис-Меликову, Окша был тесно связан с английским, австрийским и французским посольствами, пользовался авторитетом у великого везиря Али-паши. Он имел обширную переписку с поляками в Петербурге и Юго-Западном крае России. Окша был мастером по изготовлению всякого рода фальсификаций, под его опекой, по утверждению Игнатьева, шло печатание и фальшивых русских ассигнаций[309]. Проповедуемые им идеи заключались в восстановлении независимости Польши с помощью Франции и скорой гибели России, якобы находившейся на грани банкротства и серьезных политических беспорядков.
Игнатьев регулярно посылал в Петербург донесения о приезде в Константинополь деятелей польской эмиграции и их планах, а также о нелегальном переходе польскими эмиссарами русской границы и действиях их в Юго-Западной Украине и русской Польше. Польские эмиссары вели антироссийскую пропаганду и в славянских землях – Сербии, Болгарии. Так, вице-консул в Филиппополе Н. Геров неоднократно сообщал в МИД и Игнатьеву, что находящиеся на турецкой службе, а также на драгоманской службе во французском консульстве в Румелии поляки убеждали болгар в том, что пока последние будут привержены России, Европа будет против них[310].
Игнатьев решил вести беспощадную борьбу с польскими эмигрантами, действующими против России. Узнав, что близ Константинополя находится польская военная школа, он добился от Порты ее закрытия. Послу удалось достать часть архива польской эмиграции, в том числе тексты поддельных франко-австрийского и русско-турецкого договоров, сфабрикованных в окружении Окши. Они были представлены Али-паше, после чего Окшу и его сотрудников выслали из Константинополя. Вскоре полякам был нанесен еще один чувствительный удар. Игнатьев нашел подход к известному деятелю польской эмиграции, жившему в Турции, – участнику польского восстания 1830 г. Михаилу Чайковскому. Под именем Садык-паши он командовал польским легионом в период Крымской войны, а также организовывал польские казацкие отряды на турецкой службе. После неудачи польского восстания 1863 г. Чайковский отошел от активной политической деятельности и через Игнатьева исходатайствовал своему сыну Адаму разрешение приехать в Россию и вступить в русскую службу. 23 ноября 1871 г. Игнатьев писал Горчакову, что Чайковский горько раскаивается в своей про