шлой борьбе с Россией и надеется, что сын своей безупречной службой «загладит грехи заблудшего отца»[311]. В 1872 г. Парижский польский эмиграционный центр предложил Чайковскому восстановить в Турции польскую казацкую бригаду при содействии Австро-Венгрии, но получил отказ[312]. Еще в ноябре 1871 г. Чайковский подал через Игнатьева прошение Александру II о возвращении в Россию и получил разрешение. Выплата турецкой пенсии, назначенной ему в 1870 г., с началом русско-турецкой войны была прекращена. Тогда Чайковскому была назначена пенсия из сумм МИД в 100 руб. в месяц, а также выплачивались единовременные пособия. Умер Чайковский в 1886 г. в своем имении Пархимово Черниговской губернии. Его сын служил капитаном в Башкирском конном полку[313].
С отъездом Чайковского в Россию деятельность польской эмиграции в Турции не прекратилась, хотя и существенно ослабла. Была совершена попытка убить Игнатьева. Однажды при выходе его из театра на него было совершено нападение, но сопровождавшая посла охрана из черногорцев жестоко избила нападавших.
Польская эмиграция использовала прессу для дискредитации Игнатьева, изображая его злым гением, осуществлявшим захватнические помыслы российской политики в Европе и на Балканах. В преддверии Константинопольской конференции послов (декабрь 1876 – январь 1877 гг.), собравшейся с целью урегулирования восточного кризиса на Балканах, в турецкой столице был выпущен сборник документов под названием «Les Responsabilités» («Ответственность»). Здесь были помещены подложные письма Игнатьева российскому послу в Вене, египетскому хедиву, переписка российских консулов и проч. Из текста документов, комментариев к ним и предисловия следовало, что восстание в Боснии и Герцеговине – плод интриг российской дипломатии, а глава заговора – Игнатьев, создавший везде тайные комитеты по руководству восстанием. В предисловии говорилось о русских жестокостях в Польше. Исследовавший этот сборник известный отечественный историк-славист С. А. Никитин убедительно доказал подложность документов. А. И. Нелидов писал Горчакову, что сборник изготовлен соратниками Окши при содействии младотурок[314]. Самому Игнатьеву удалось достать некоторые сфабрикованные на посольских подложных бланках документы и доказать австрийскому послу, что авторами этих подделок являлись поляки, служившие в австрийском посольстве. После этого они были уволены. Тем не менее сборник выдержал два издания, а европейские политики и пресса воспользовались им, чтобы тенденциозно освещать российскую политику на Балканах.
Европейская пресса, в особенности австрийская и английская, враждебно относилась к российской политике на Балканах и к Игнатьеву в частности. Его обвиняли в организации восстаний подвластных султану народов с целью утвердить в Османской империи власть России и захватить проливы. Игнатьев неоднократно обращал внимание российского МИД на это, утверждая, что клеветнические статьи исходят от нескольких корреспондентов в Константинополе, которые предлагают свои материалы западной прессе. Он установил связь этих лиц с польской эмиграцией и французским посольством. Чтобы защититься от подобной пропаганды, посол решил принять контрмеры. 2 марта 1868 г. он предложил Горчакову заказывать «статьи, выставляющие положение дел в Турции в нашем смысле или опровергающие возводимые на нас клеветы. Они должны показать, что зло, тяготеющее над Турцией, вызвано не нашей политикой, а обусловливается естественным ходом событий»[315]. Статьи предполагалось помещать в органах печати, «не замеченных в связях с нами или в сочувствии нам». Игнатьев просил ежегодно выделять дополнительно посольству на эти цели 30 тыс. фр. Горчаков нашел эту меру крайне полезной и получил согласие царя. С тех пор каждый год посольство получало на эти цели 20 тыс. фр., тем более что, по свидетельству министра, эта мера себя оправдала, «некоторые благоприятные результаты для нашей политики на Востоке от выдачи негласным образом денежных вознаграждений корреспондентам западных газет» были достигнуты[316].
Игнатьев продолжал знакомить российскую общественность с положением Османской империи и славянских народов, посылая в столичные газеты, в том числе и в аксаковскую «Москву», консульские донесения. К Аксакову Игнатьев относился с большим уважением, считая его за «единственного честного и патриотического борзописца нашего. Он предан православию и русским преданиям и если грешит против буквы закона по увлечению, то отнюдь не по желанию вреда России»[317]. Особенно хорошие отношения сложились у Игнатьева с пребывавшим одно время в Константинополе молодым журналистом А. С. Сувориным. Суворин получал от посла сведения о положении Турции, о политике России на Балканах и др. Не без влияния Игнатьева суворинская газета «Новое время» в период восточного кризиса 1875–1878 гг. была ярой поборницей славянского освобождения. Суворин был единственным журналистом (помимо славянофилов), разделявшим идею созыва Земского собора: 13 мая 1882 г. он прислал Игнатьеву телеграмму с поддержкой этого проекта, который стоил Николаю Павловичу, тогда министру внутренних дел, потери должности[318]. «Новое время» в тот период, когда оказавшегося не у дел Игнатьева поливали грязью все кому не лень за Сан-Стефанский договор, не сказало о нем ни одного плохого слова.
Несмотря на то что Игнатьев являлся одним из активнейших дипломатов и многого достиг в своей деятельности в Турции, отношения с Горчаковым у него складывались не блестящим образом. Сначала министр был доволен работой Игнатьева. В 1865 г. он добился производства его в очередной чин генерал-лейтенанта. Но против Игнатьева интриговали влиятельные чиновники МИД – П. Н. Стремоухов, А. Г. Жомини и другие, которые, боясь, что он займет руководящий пост в министерстве, внушали Горчакову, что посол метит на его место. Как вспоминал Ю. С. Карцов, Игнатьев был «бельмом на глазу у Горчакова. Всякий раз, как Н. П. Игнатьев из Константинополя приезжал в Петербург, князь Александр Михайлович с раздражением ставил ему вопрос: Вы приехали, чтобы занять мое место?»[319] Однако дело было не только в этом. Горчаков не одобрял энергии и инициатив Игнатьева, считая его планы и предложения преждевременными и опасными, могущими втянуть Россию в военный конфликт, чего канцлер так опасался. По многим вопросам Игнатьев имел свое мнение, министр же, далекий от балканских дел, предпочитал осторожничать и не принимать необходимых зачастую решений. Однако идти на обострение отношений с Игнатьевым он тоже не хотел: к Игнатьеву хорошо относился Александр II, отец посла с 1872 г. был председателем Комитета министров, Игнатьев имел поддержку в патриотических кругах. Кроме того, ему было трудно найти пока замену. Такого способного и разносторонне информированного дипломата для труднейшей работы в Османской империи у министра не было. Несколько раз Игнатьев порывался уехать из Константинополя, но каждый раз его останавливало чувство долга, сознание ответственности за порученное ему дело. Свои чувства он выражал только в письмах к родителям. Так, решая сложнейший греко-болгарский церковный вопрос, Игнатьев писал: «Другой бы бросил все и удрал, чтобы не подвергнуться лично поражению, но наш брат служит отечеству верно, не как наемный немец. Буду тянуть лямку, пока сил хватит, не полагаясь на усердие других и не гоняясь за наградами-дешевками, а за удовлетворением совести»[320]. В другом письме, написанном в период Критского восстания, Игнатьев возражал отцу, советовавшему не проявлять инициатив: «В тесных рамках сидеть и бояться ежеминутно ответственности – значит пропустить все случаи быть полезным… Инструкций мне не нужно, но их никогда и не дождешься при существующем порядке. Путного и своевременного ответа никогда не дождешься от МИД. Стало быть, всегда под ответственность подвести могут, и чтобы ее избегнуть, надо лежать на боку, всем кланяться и даром русский народный хлеб есть. На это я не способен… Пока я представитель России, сидеть, сложа руки, не буду»[321].
Не мог найти Игнатьев особой поддержки и у императора. «Меня любят и ценят, но поддержать в случае надобности характера не хватит», – писал он[322]. Царь ценил Игнатьева, но считал его молодым, неопытным, увлекающимся и всегда становился на сторону Горчакова. В противостоянии Горчакова и Игнатьева трудно найти правого и виноватого. Это было противостояние личностей, каждая по-своему в чем-то правых, разных по возрасту, темпераменту и характеру, со своими взглядами на политику России и судьбы славянства. В последующих главах мы более подробно остановимся на этом вопросе, а сейчас отметим, что в своих жалобах отцу Игнатьев, на наш взгляд, был совершенно искренен, интересы России были для него действительно превыше всего, а понимал он их как умножение величия и могущества страны, рост ее престижа на мировой арене. При этом он преувеличивал возможности России и преуменьшал силы ее врагов. Общение с европейскими дипломатами в турецкой столице не давало ему достаточного представления о силе, хитрости и коварстве истинных правителей Европы – Наполеона III, О. Бисмарка, Б. Дизраэли, Д. Андраши, не хотевших усиления позиций России на Балканах.
Прохладные отношения министра к Игнатьеву сказывались и в том, что за время пребывания в Константинополе посол был награжден всего одним орденом – Св. Александра Невского (1871 г.). Правда, он получил несколько иностранных орденов, в том числе турецкий Османие 1-й степени, греческий командорский крест Св. Спасителя, тунисский Нишина Ифтигара 1-й ст.