удьбу христиан, если уж Россия не может ее радикально изменить. Игнатьев с горечью замечал в своих записках: «Мне пришлось взять обратно текст этого проекта, переданный мною Фуад-паше, и мы потеряли таким образом единственный случай упрочить наше влияние в Турции и добиться от нее существенных уступок в пользу христиан»[435].
Между тем Игнатьев так объяснял появление своего нового проекта в письме к родителям: требование автономии, означавшей смертный приговор для Османской империи, в данной ситуации предъявлять было бесполезно. «Я не хочу требовать автономии у Порты всех областей и стараюсь вырвать реформы существующей администрации в смысле улучшения быта критян, то есть идти к той же цели медленным путем. Требовать автономии можно только после удачной войны»[436].
Таким образом, Горчаков и Игнатьев придерживались различной тактики в вопросе об улучшении положения христиан. Но если расчеты Горчакова на «европейский концерт» не оправдались, то и надежды Игнатьева на реализацию своих планов с помощью Порты были иллюзорными. Постепенность реформ не устраивала христиан, против мер в их пользу резко выступало мусульманское население. Кроме того, кардинальные реформы в христианских провинциях не одобрялись Европой, и Порта это хорошо знала.
Вернувшись в Константинополь, Игнатьев имел аудиенцию у султана по поводу Крита. Абдул-Азис отверг предложение о присоединении острова к Греции и соглашался прекратить военные действия и сделать только некоторые уступки в улучшении положения греческого населения. Последним действенным средством Игнатьев считал коллективную морскую демонстрацию держав, с чем согласился и Горчаков[437].
Обстоятельный доклад Горчакова Александру II от 6 сентября 1867 г. квалифицировал позицию держав в Восточном вопросе как враждебную христианам. Только Россия, указывал канцлер, серьезно печется об интересах христиан. Но Россия прежде всего должна преследовать свои национальные интересы и не подвергать себя опасностям. Война возможна только в случае угрозы целостности или независимости страны. Екатерина II поднимала Восток во имя задач расширения России. Сейчас другое время. Интересы России для нас важнее улучшения жизни турецких христиан. Горчаков предлагал два выхода из создавшегося положения: либо добиться коллективной декларации держав в пользу христиан (что, как он уже понял, было нереально), либо предложить Франции совместную морскую демонстрацию у Крита, объявив отмену блокады острова[438]. Но это было уже невозможно: еще в августе 1867 г. Франция заключила соглашение с Австрией в Зальцбурге о сохранении статус-кво на Балканах. (На телеграмме Игнатьева, сообщавшей о заявлении Наполеона III о невмешательстве в критский вопрос, Александр II с возмущением написал: «Это уж слишком!»[439]) Франция и Австрия договорились противодействовать присоединению Крита к Греции, а в случае общебалканского восстания препятствовать вводу русских войск на Балканы, и с этой целью Австрия намеревалась оккупировать Румынию. Возникла угроза создания антироссийской коалиции.
В этих условиях Горчаков счел целесообразным 18 октября 1867 г. предложить державам подписать коллективную декларацию о невмешательстве в балканские дела.
Как мы видели, морально Горчаков уже был готов к принятию позиции невмешательства в сентябре 1867 г. Свою позицию он обосновывал как необходимостью противодействовать европейским державам вмешиваться в события на Балканах, так и невозможностью для России вступать в войну и неготовностью балканских народов к эффективной совместной борьбе за свое освобождение. Их выступление неизбежно захлебнулось бы в крови, отмечал Горчаков в своем докладе о внешней политике России в 1856–1867 гг.: «Рано или поздно христиане спросили бы у нас отчета за их напрасно пролитую кровь. Императорский кабинет таким образом счел, что единственная линия поведения – оставить свободу действия христианам Востока на их собственный страх и риск, уведомив их при этом, что им не следует надеяться на какую-либо непосредственную материальную помощь нашей страны»[440]. Россия могла, продолжал Горчаков, оказать христианам только моральную поддержку. Предлагая заключить декларацию о невмешательстве, Горчаков преследовал также цель исключить вмешательство европейских держав в события на Балканах, которое могло обернуться против России и самих славян. Вена вынашивала планы в случае всеобщего восстания оккупировать Боснию и Герцеговину, Франция имела свои интересы в Румынии, Италия – на Адриатическом побережье полуострова.
Игнатьев был против объявления декларации о невмешательстве. Он считал, что этот шаг будет сочтен актом бессилия России. Надеясь, что Горчаков еще передумает, он затягивал передачу Порте декларации (к которой присоединились Франция, Пруссия и Италия). И она была вручена только 30 октября. Теперь у турок были развязаны руки. Они сразу возобновили военные действия на Крите.
Накануне вручения декларации Игнатьев сообщил Горчакову о том, что он отзывает свой проект реформ, переданный Фуад-паше. Последний уже собирался обсудить его на заседании Совета министров и имел благожелательные отзывы на проект от ряда министров. Однако Игнатьев заявил ему, что считает хатт 1856 г. неприемлемым, а свой проект недействительным[441]. Для посла это было большим унижением, тем более что он считал себя правым. В письме к родителям он излил свою горечь и обиду на Горчакова, обвинив его в желании популярничать и вместе с тем ничего не делать серьезного[442]. Горчакову же посол отправил донесение об удовлетворении турок его декларацией о невмешательстве и о заявлении французского посла в Константинополе П. Буре, что Франция присоединилась к этому демаршу под давлением России. Это был маленький укол канцлеру, который Игнатьев позволил себе сделать[443].
Но все же усилия России не пропали даром. В феврале 1868 г. на Крите был введен Органический статут, который предоставлял критянам ограниченную автономию. Можно предположить, что и проект-минимум Игнатьева сыграл здесь известную роль.
После декларации держав о невмешательстве в конфликт султана с его христианскими подданными освободительное движение продолжалось. Не удовлетворенные Органическим статутом критяне не сложили оружия. Летом 1868 г. болгарские отряды Х. Димитра и Ст. Караджи перешли из Румынии в Болгарию и воевали с турками в горах. М. Обренович заключил в январе 1868 г. договор о присоединении к Балканскому союзу Румынии. Однако Россия воздерживалась от акций содействия движению. Приехавшим в декабре 1867 г. болгарским депутатам в Петербурге было прямо сказано, что Россия не поддержит их стремлений, так как не хочет быть втянутой в неизбежную войну с Европой. Она может обещать только нравственную поддержку. Это же было заявлено Сербии и Греции[444].
18 января 1868 г. консулам в Османской империи был направлен специальный циркуляр МИД, где говорилось, что министерство «находит крайне опасными всякие местные увлечения и нетерпеливые порывы, потому что нынешнее политическое положение отнюдь не может благоприятствовать успешному исходу»[445]. 24 января того же года консулу в Янине А. С. Ионину была послана специальная депеша с осуждением его действий по организации восстания в Албании: «Мнения ваши не вполне согласны с указаниями МИД, МИД недоумевает, на каких основаниях вы действовали», – говорилось в депеше[446].
Петербург решил определить свою дальнейшую балканскую политику в новых условиях. По решению императора А. Ф. Будберг и Н. П. Игнатьев представили записки на этот счет. Будберг рекомендовал политику выжидания, с чем Горчаков и император выразили полное согласие. Записка Игнатьева от 8 января 1868 г. подчеркивала безрезультатность курса на решение балканских проблем с помощью Франции и вообще «европейского концерта». Посол утверждал, что поддержка Европой реформ в Турции на основе «османизации» приведет к поглощению христианского элемента мусульманским, это нанесет ущерб российским интересам. Свои надежды на успех освободительного движения Игнатьев связывал с предстоящей франко-прусской войной, о которой уже давно говорили в Европе. Тогда время для выступления балканских народов будет более благоприятным. Он предполагал, что восстание может произойти весной 1869 г. Россия же, сосредоточив армию у границ Австро-Венгрии, не допустит последнюю вмешаться в события на Балканах. Игнатьев писал: «Среди всех комбинаций решения Восточного вопроса европейская война без нашего участия наиболее благоприятна, она представляет минимум риска для нас и наших единоверцев и опасность для Порты и ее друзей»[447]. Для этого надо использовать поддержку Пруссии и Италии. Особенно важна договоренность с первой, подчеркивал Игнатьев, «ибо Пруссия пока нуждается в России. Когда же она станет Германской империей, она оставит нас и будет диктовать уже сама правила поведения». Теперь же Россия должна выжидать и меньше показывать Европе свой интерес к балканским делам, соблюдая принцип невмешательства.
Выступавший ранее против этого принципа, Игнатьев, не желая вызвать нарекания в свой адрес и обвинения в намерении втянуть Россию в войну, теперь утверждал, что декларация о невмешательстве предотвратила возможные действия Австро-Венгрии по захвату Боснии и Герцеговины, Франции и Англии по оккупации Афин и греческих островов и вводу английского флота в проливы. Он считал, что Россия должна воздействовать на Сербию, Грецию и болгар с целью прекратить все выступления и ждать лучшего времени. Решение критской проблемы Игнатьев также предлагал отложить до франко-прусской войны. Завершал он свою записку такими словами: «Мы никогда не должны принимать участия в европейской войне, но под предлогом войны между Францией и Пруссией должны сосредоточить армию на австрийской границе и парализовать участие этих двух империй в решении Восточного вопроса»