[448]. Таким образом, Игнатьев не отказался от идеи всеобщего восстания на Балканах и не откладывал его на неопределенный срок, а предлагал воспользоваться благоприятной, по его мнению, международной ситуацией. Горчаков ожидал от Игнатьева требования активной помощи балканским народам. Не увидев этого в записке, он все же решил возразить своему оппоненту. Во-первых, канцлера задела критика его ориентации на согласие с Францией. Он прежде всего указал в своих замечаниях на записку, что совместные действия обеих стран привели к передаче Сербии турецких крепостей, к смягчению турецкой политики на Крите. Оправдывая позицию России в критском вопросе (Игнатьев указал на неэффективность российской политики), Горчаков ссылался на действия Англии и Франции, парализовавшие усилия Петербурга. Он отстаивал позицию невмешательства, указывая, что она должна предотвратить интервенцию европейских держав на Балканах. В заключение Горчаков заявлял, что было бы, конечно, желательно совместить выступление на Балканах с европейской войной, но неизвестно, когда она начнется. С этим согласился и царь, судя по его пометам на полях горчаковских замечаний[449]. Горчаков еще раз подчеркнул, что не следует обнадеживать христиан, а надо «сообразовать наше содействие с нашими средствами, нашими ресурсами и нашими обстоятельствами».
Хотя канцлер и посол обменялись уколами в адрес друг друга, надо признать, что оба руководствовались интересами России. Только Игнатьев видел их в первую очередь в скорейшем освобождении балканских христиан и создании таким образом опоры России на Балканах, а Горчаков откладывал этот процесс до более благоприятного времени, опасаясь втягивания России в военный конфликт. В сложившейся ситуации канцлер был прав: Россия не могла эффективно помочь славянам, не вступая в большую войну, сами же они не имели сил для тяжелой борьбы, были разобщены, а правители балканских государств соперничали друг с другом.
Несмотря на то что позицию Горчакова поддерживал император, канцлер испытывал сильное беспокойство за свою судьбу. Его политика невмешательства встретила протест в обществе и прессе, а также в части правящих кругов. Министр внутренних дел П. А. Валуев писал в своем дневнике 30 декабря 1867 г. о том, что «Горчаков упал духом. Возможно, дело в приезде Игнатьева, которого государь, говорят, выдвигает в министры». 4 января 1868 г. Валуев пишет: «Князь Горчаков болен отчасти подагрою, отчасти Игнатьевым»[450].
22 января 1868 г. состоялось совещание у Александра II с участием Горчакова, Игнатьева и Будберга. Как пишет Валуев, Игнатьев хорошо защищал свои положения и откровенно указал на некоторые «легкомысленные действия Горчакова», в частности, критиковал его мемуар о реформах от 6 апреля 1867 г. как совершенно нереальный в настоящих обстоятельствах. Совещание тем не менее прошло для Горчакова благополучно. Император поддержал его осторожный курс, заявив, что Россия к войне не готова. Горчаков же призвал Игнатьева выработать совместно идеи, которые можно предложить в данное время[451].
Между тем положение на Балканах изменилось. В мае 1868 г. был убит сербский князь Михаил Обренович, и Балканский союз распался. Болгарские отряды были разбиты турками. Терпели поражение критские повстанцы. Греция и Турция были на грани войны. Национально-освободительное движение шло на спад. В Европе обострились франко-прусские отношения. Игнатьев писал Стремоухову: «Самое трудное время переживаем мы теперь на Востоке. Нужно много выдержки, сноровки и осмотрительности, нужно много счастья, чтобы выйти благополучно из нынешней критической эпохи!»[452]
Особенно переживал Игнатьев результаты Парижской конференции по греко-критскому вопросу. За весь период восстания на Крите он столько усилий приложил к организации дипломатического давления на Порту, к оказанию помощи критянам, вывозу их семей в Грецию, непосредственным переговорам с Портой, и все это, по его мнению, не имело никакого результата. Игнатьев считал, что Россия, используя в данное время заинтересованность в ней Пруссии и Франции, могла бы добиться благоприятного решения критского вопроса, но в Петербурге сделали ставку на программу-минимум – ограниченную автономию острова. Западные державы были против присоединения Крита к Греции, что являлось бы выполнением желания критян. Конференция приняла сторону турок и обязала Грецию прекратить помощь Криту. Игнатьев назвал конференцию Шемякиным судом: подсудимой оказалась не Турция, угнетавшая критян, а Греция, оказывавшая им помощь. Выступления на конференции российского представителя Э. Г. Штакельберга были, по мнению Игнатьева, неубедительными. Он считал, что именно Штакельберг провалил все дело, и писал родителям 4 февраля 1869 г.: «МИД и наш посол в Париже с первого раза наделали таких ошибок, что все результаты конференции были потеряны прежде, нежели кончились заседания. Больно и стыдно читать протоколы. Мы играем самую жалкую роль. В пользу Греции говорил только один итальянский посол. В письмах Штакельберг уверяет, что протоколы умышленно сокращены, туда не попало многое из сказанного. Но для чего тогда он их подписывал? Из этих извращенных протоколов греки заключают, что мы вовсе за них не стояли, как вправе были они надеяться. Мне пришлось выручать МИД из беды. Я три раза энергически обращался через Гагарина и знакомых в Афины, чтобы уговорить их принять протокол и декларацию»[453]. Игнатьев отмечал, что влияние России в Греции падает. Посол был в таком отчаянии, что не мог дальше оставаться в Константинополе и уехал в отпуск в Россию.
В создавшихся новых условиях Игнатьев пытался определить задачи политики России на Балканах. В августе 1869 г. он подал в МИД новую записку. Как отмечает Л. И. Нарочницкая, записка эта принадлежит к важнейшим документам о подготовке к отмене нейтрализации Черного моря[454].
Анализируя политику европейских держав в Восточном вопросе, Игнатьев указывал на ее негативные последствия для России. Одним из них он считал усиление на Балканах влияния европейских либеральных идей, что вело, по его мнению, к потере престижа России в регионе, другим – окончательное втягивание Турции в орбиту европейских интересов. Военное укрепление Турции с помощью Запада, подчеркивал посол, угрожало безопасности России в Черном море. Россия теряет влияние и среди христиан – единственной своей опоры на Востоке. Поэтому необходимо активно бороться за их независимость, что отвечает интересам России. (Александр II отметил на полях, что он не разделяет этого мнения, ибо это привело бы Россию к европейской войне). Как бы отвечая царю, Игнатьев далее развивает мысль о том, что можно достигнуть цели без военных потрясений. Он указывает на необходимость укрепления материальных ресурсов и усиления вооружения России, продолжения контроля за национально-освободительным движением на Балканах, а пока следует перенести силовые действия России в Среднюю Азию. (Эта мысль вызвала одобрение царя). Таким образом Игнатьев рекомендовал придерживаться выжидательной политики, а в случае европейской войны парализовать своего основного соперника Австро-Венгрию и действовать на Балканах. Ничего принципиально нового в этой записке не было, кроме того, что Игнатьев говорил то, что от него хотели услышать, – о необходимости выжидательной политики. Но и ее он считал временной.
Записка вызвала различную реакцию у царя и Горчакова. Оба отметили ее противоречивость – с одной стороны, призыв к активной борьбе в защиту христиан, с другой – к выжидательной политике. Это показывало, что Игнатьев находился в сложном положении: он не мог отрешиться от своих многолетних убеждений и в то же время вынужден был принять выжидательную линию Горчакова. Основная цель записки, как нам кажется, заключалась в том, чтобы побудить правительство не забывать о балканской проблеме, постоянно иметь ее в виду и использовать наступление благоприятного времени для ее решения.
Начало франко-прусской войны летом 1870 г. оживило надежды посла.
По сведениям Игнатьева, христианское население Балкан желало победы Пруссии, готово было выступить и ожидало поддержки от России. Но вряд ли Игнатьев реально оценивал ситуацию. Слишком мало времени прошло после поражения греков и славян, их силы по-прежнему были разобщены, а Россия не собиралась возвращаться к Восточному вопросу. Ее главной задачей являлась отмена нейтрализации Черного моря. В циркуляре Горчакова от 19 октября 1870 г. об отмене нейтрализации Черного моря было сказано, что император имеет в виду только безопасность и достоинство своей империи и не собирается возбуждать Восточный вопрос, желая сохранения и упрочения мира в этом деле[455]. Сам Игнатьев понимал, что хотя «влияние Франции похоронено на время на Востоке», но ее место займут другие западные державы. Поэтому нельзя сбрасывать балканские проблемы с повестки дня. 4 октября 1871 г., находясь в Ливадии, он подал Александру II еще одну записку, названную «О положении дел на Востоке», где говорил о задачах балканской политики России после франко-прусской войны. Игнатьев полагал, что поражение Франции и укрепление позиций России в Черном море смягчили отношения Турции к России, и призывал воспользоваться этим. Среди задач России он называл запрещение присутствия военных флотов западных держав в Черном море в мирное время (Лондонская конвенция 1871 г. разрешала султану пропуск военных судов дружественных и союзных держав через проливы), восстановление старых границ России по Дунаю, противодействие австрийскому присутствию в Нижнем Дунае. Игнатьев замечал, что эти требования вызовут протест Англии, но рассчитывал на поддержку Пруссии. (Из помет царя следовало, что он признает значение указанных проблем, но мало верит в возможность их реализации.)