Летом 1875 г. в Боснии и Герцеговине началось восстание. Причиной явилось ужесточение налоговой политики и усиление экономической эксплуатации зависимого населения. В целом же восточный кризис был порожден ростом процесса внутреннего разложения Османской империи, широким развитием национально-освободительной борьбы южнославянских народов, обострением противоречий между великими державами в их соперничестве за политическое и экономическое преобладание на Балканах.
Первоначально восстание было принято за локальную вспышку, но вскоре оно распространилось на всю территорию Боснии и Герцеговины, а также и на Болгарию (в последней антиосманское выступление было быстро подавлено). Правящие круги Сербии и Черногории давно вынашивали планы присоединения Боснии к Сербии, а Герцеговины к Черногории. Население этих княжеств горячо сочувствовало повстанцам. Возникла опасность выступления княжеств против Порты. Это всерьез встревожило Петербург, опасавшийся, что в войну на Балканах может быть втянута и Россия, а также другие державы. Восстанием могла воспользоваться и Австро-Венгрия, давно претендовавшая на присоединение к ней Боснии и Герцеговины.
Поэтому российские правящие круги сочли, что для России выгодно как можно скорее стабилизировать обстановку на Балканах, добиться прекращения восстания и оставить славян в составе Турции, потребовав от Порты мер по улучшению положения христиан. Петербург решил добиваться этого совместно со своими союзниками – Германией и Австро-Венгрией.
Восстание в Герцеговине было в какой-то степени неожиданным для Игнатьева. Только что он добился умиротворения в Подгорицком деле, и хотя до него доходили известия о неспокойном «состоянии умов» в Герцеговине (об этом, в частности, писал ему вице-консул в Мостаре Я. П. Славолюбов еще в марте 1875 г.[465]), посол не придал этому большого значения: стычки между православными крестьянами и турками были частым явлением. Но на этот раз выступление крестьян против поборов и злоупотреблений в Невесинье вызвало отпор властей, несколько недовольных было убито, остальные начали заготовлять оружие и порох с намерением вскоре выступить против своих обидчиков. Однако, сообщая эти сведения, Славолюбов полагал, что восстание невозможно, ибо крестьяне не имеют авторитетных руководителей.
Со спокойной совестью Игнатьев отправился в отпуск, как обычно, в июле, оставив вместо себя советника посольства А. И. Нелидова. И именно в начале июля вспыхнуло восстание в Герцеговине. Российская дипломатия была совершенно не подготовлена к этому. В отпуске находился и сам министр иностранных дел А. М. Горчаков, который имел обыкновение летом и осенью по нескольку месяцев пребывать на европейских курортах. Да и в свои 77 лет он давно уже некрепко держал руль российской внешней политики. Оставленный им управлять министерством А. Г. Жомини опасался принимать какие-либо серьезные решения и целиком полагался на Европу и Союз трех императоров, где балканскими делами заправлял энергичный противник России граф Д. Андраши. Австро-венгерский канцлер давно мечтал присоединить Боснию и Герцеговину и начисто истребить там «русский дух» и надежды населения на освобождение с помощью России.
По предложению консула в Дубровнике А. С. Ионина в августе 1875 г. была создана комиссия из консулов стран – гарантов Парижского договора 1856 г. для изучения причин восстания. От России туда вошел консул в Шкодре И. С. Ястребов. Консулы объехали территорию Герцеговины, где встречались с населением и повстанцами, собрали большой материал о бедственном положении населения, злоупотреблениях османских властей и разработали программу мер по улучшению положения христиан.
В инструкции Ястребову Игнатьев писал, что консул хотя и должен действовать заодно со своими иностранными коллегами, но в особенности сблизиться с французским представителем, наиболее лояльным к России, и стараться, чтобы консулы в своих донесениях «представляли факты в одинаковом свете». Ястребову также предписывалось убеждать восставших, что «еще не настало время для освобождения христиан и что настоящее движение, предпринятое против воли нашей и без согласия и поддержки со стороны соседних княжеств, не заключало в себе задатков успеха»[466].
В российском МИД, где за отсутствием Горчакова всеми делами вершил Жомини, к восстанию отнеслись скорее отрицательно, чем положительно. Жомини разъяснял Игнатьеву, что, воспользовавшись невежеством и бедствиями населения, главари стремятся придать движению «революционно-космополитический характер». А так как Вена не потерпит создания у своих границ «славянского революционного очага, который будоражил бы ее смежные провинции» со славянским населением, то в интересах России скорейшее прекращение движения и умиротворение восставших[467].
Российский посол в Вене Е. П. Новиков, ярый сторонник русско-австрийского сближения (он считал его противовесом Германии), активно действовал в пользу достижения согласия Петербурга, Вены и Берлина в деле умиротворения Балкан. На Сербию и Черногорию было оказано давление, княжества вынуждены были заявить о своем нейтралитете. В августе 1875 г. в Вене был создан «центр соглашения» трех дворов для координации действий союзных держав, а в Боснию и Герцеговину, как уже говорилось, направлена международная консульская комиссия для расследования причин восстания и попытки его прекращения. Ее действия не имели успеха, так как комиссия не обладала полномочиями гарантировать выполнение требований повстанцев – проведения реформ на началах внутренней автономии.
Однако в России были, в том числе и в правящих кругах, противники тактики совместных действий союзников. Наследник престола великий князь Александр Александрович, брат императора великий князь Константин Николаевич, военный министр Д. А. Милютин и многие другие выступали за самостоятельные действия России. Они были сторонниками активной внешней политики, считавшими, что только она укрепит международный престиж России и авторитет самодержавия как внутри, так и вне страны. Сторонником этой политики был и Игнатьев.
Когда началось восстание, Игнатьев находился в отпуске в Эмсе. Он поспешил вернуться в Константинополь, но был уже поставлен перед фактом создания «центра соглашения». Игнатьев считал, что это сделало Андраши «хозяином Восточного вопроса». Глубоко раздосадованный, он писал генеральному консулу в Дубровнике А. С. Ионину: «К сожалению, я был в отпуске, когда разразилось восстание. Зная образ мыслей нашего правительства, я не допустил бы его развития»[468]. Игнатьев был против вмешательства Австро-Венгрии, полагая даже, что славянам легче сносить турецкое иго, чем «попасть в цепкие руки австро-венгерской бюрократии»[469]. В вышеназванном письме Ионину от 20 сентября 1875 г. он изложил свой план решения конфликта. Поскольку автономия провинций или присоединение их к Сербии и Черногории были пока делом нереальным, план Игнатьева предусматривал проведение ряда реформ в духе его предложений Фуад-паше в 1867 г. – сокращение налогов, ликвидация взимания недоимок, назначение христиан в административные и судебные органы власти и т. п. Таким образом можно было бы, по его мнению, улучшить экономическое и политическое положение христиан. Игнатьев был убежден, что существование Османской империи будет недолгим и поэтому славянам пока лучше находиться в ее составе, прежде чем появится возможность их полного освобождения. Иначе ситуацией воспользуется Вена.
Игнатьев немедленно начал переговоры с султаном о реформах по собственной инициативе. Он считал, что «Порта и вообще турки с большим вниманием и робостью относятся к представлениям русского представителя, когда он действует один, самостоятельно, нежели в рамках соглашения с некоторыми другими державами». Посол рассчитывал на свои хорошие личные отношения с султаном и с его помощью надеялся «обуздать панисламизм и молодых турок»[470]. Однако свое влияние на султана он безусловно преувеличивал.
Игнатьев предложил султану удалить губернатора Боснии и Герцеговины как виновника восстания и обратил внимание Абдул-Азиса на происки Австро-Венгрии. Султан обещал улучшить положение христиан[471]. Аналогичные беседы Игнатьев проводил с великим везирем Махмуд-пашой. Он также встретился с делегатом герцеговинских повстанцев Петровичем, который выразил надежду на помощь России. Посол заявил ему, что восстание обречено на неуспех, так как силы повстанцев слабы, а Россия хотя и симпатизирует им, но восстания не одобряет. Следует рассчитывать только на расследование консульской комиссии. Но желание восставших получить автономию несбыточно. «Подавляя рыдания, – писал Игнатьев, – г-н Петрович покинул меня, обещав мне перед тем в точности передать своим соратникам смысл моих неутешительных слов»[472].
Игнатьев старался направить деятельность консульской комиссии в сторону объективного расследования бедственного положения населения. Он утверждал, что австрийские консулы тенденциозно оценивают причины восстания. Российский посол в Вене Новиков на основании австрийских консульских донесений сообщал, например, в МИД, что восстание использует в своих целях сербская Омладина[473], которую он необоснованно характеризовал как «радикальную, социалистическую и атеистическую организацию». Новиков утверждал, что Россия должна «противостоять проискам социалистического и революционного духа в Европе» и для этого «принести в жертву некоторые проявления национальных симпатий к нашим единоверцам в Турции». К этой фразе на полях донесения Новикова Александр II пометил: «Да, когда они, как в настоящее время, прибегают к помощи революционных элементов»