Но Порта, сообщал Игнатьев в МИД, ознакомившись с обнародованной 18 (30) декабря 1875 г. нотой Андраши, содержавшей его проект реформ, усмотрела в этом оскорбление, так как объявленные ею самой реформы были сочтены державами недостаточными. Она заявила о недопустимости вмешательства трех держав в ее внутренние дела, заручившись поддержкой Англии. 19 (31) января 1876 г. нота Андраши была представлена Порте, которая согласилась принять все требования, кроме употребления податей на местные нужды. Таким образом, первое коллективное выступление союзников окончилось безрезультатно. Нота Андраши была отвергнута и повстанцами, для которых было очевидно, что Андраши руководствовался не интересами христиан, а стремлением обеспечить особые права Австро-Венгрии в Боснии и Герцеговине. Так как в ноте к тому же не содержалось никаких гарантий реформ со стороны Европы, повстанцы возобновили прерванные на время военные действия.
Любопытна была реакция других провинций на ноту Андраши. Так, вице-консул в Филиппополе Н. Геров сообщал Игнатьеву об отношении болгарского населения к плану Андраши: требование религиозной свободы есть фикция, свобода уже не раз провозглашалась, но не реализовывалась; такая же фикция – требование отмены откупов, ибо и без откупов десятину собирают с огромными нарушениями; право поземельной собственности отсутствует только в Боснии и Герцеговине, а контроль за реформами со стороны наблюдательной комиссии был бы полезен, если бы эти реформы проводились. Геров охарактеризовал реформы Андраши как мнимые, а то, что Россия подписала его ноту, «произвело самое тягостное впечатление на все христианское население Турции»[486].
Согласие Петербурга с нотой Андраши и непринятие его собственного плана глубоко огорчило Игнатьева. Он просил царя об отставке, но император не согласился. Известный историк внешней политики России и публицист С. С. Татищев, бывший в то время секретарем посольства в Вене и посланный Новиковым на курорт Веве, где находился осенью 1875 г. Горчаков, для ознакомления канцлера с текущей ситуацией, писал впоследствии: «Можно было отдать предпочтение турецким ираде и ферману перед австрийской нотою, как это делал посол наш в Константинополе, и последствия оправдали взгляд его, но в таком случае следовало отречься от соглашения с Берлином и Веною и действовать самостоятельно». Когда в Веве Татищев обратил внимание Горчакова на то, что австрийский план грозит захватом Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией, канцлер назвал его опасения химерическими и заявил: «Вот уже 20 лет, как я утверждаю, что Порта может сохранить своих христианских подданных лишь на тех самых условиях, которые формулировал Андраши, или должна лишиться их»[487]. Канцлер ускорил свой отъезд в Петербург и известил Андраши о высочайшем одобрении его ноты. Таким образом, руководство МИД в лице А. М. Горчакова, А. Г. Жомини, П. Н. Стремоухова при посредстве посла в Вене Е. П. Новикова убедило Александра II в том, что согласие трех кабинетов важнее для России, чем улучшение положения христиан.
В МИД Игнатьев теперь прослыл туркофилом, хотя он стремился только к решению Восточного вопроса в интересах славян и России. Ловкий интриган Андраши сумел парализовать все усилия российского посла. Игнатьева лишили, по сути дела, самостоятельности действий. В своем донесении Горчакову от 10 ноября 1875 г. он, предвидя подобный ход событий, утверждал, что союзное согласие Вены, Берлина и Петербурга не должно исключать самостоятельных действий России. Посол предупреждал, что оскорбленный султан бросится в объятия младотурок и Англии, и с российским влиянием в Турции будет покончено[488]. События пошли по предсказанному им пути. Влияние российского посла в Константинополе начало падать. Уже в декабре 1875 г. в турецкой столице усилились проявления мусульманского фанатизма и озлобления против султана, якобы идущего на поводу у иностранцев. Игнатьев приказал постоянно держать наготове пароход «Тамань», находившийся в распоряжении посольства, чтобы сразу же отправить семью в Одессу, если в городе начнутся беспорядки.
Между тем Сербия и Черногория усиленно готовились к войне с Турцией. Неспособность Порты справиться с восстанием в Боснии и Герцеговине давала правящим кругам княжеств надежду на то, что война может привести если не к окончательному разгрому турок, то к существенному их ослаблению. Готовилось новое восстание и в Болгарии. Благодаря донесениям консулов Игнатьев был в курсе этих событий и считал войну неизбежной весной 1876 г. Опасаясь, что в случае начала войны Австро-Венгрия оккупирует Сербию, он понуждал султана ускорить проведение реформ в восставших областях, чтобы ослабить восстание. По инициативе посла Порта направила в Боснию и Герцеговину значительную сумму денег (300 тыс. руб.) для раздачи пособий, было начато строительство домов, восстановление церквей и монастырей. «Я все заставлю Порту исполнить. Положение восставших будет после восстания лучше прежнего», – писал он родителям[489]. Посол также по-прежнему уговаривал султана передать управление Южной Герцеговиной Черногории при условии признания этой области под верховенством султана и уплаты дани. Впоследствии, полагал Игнатьев, вся Герцеговина может перейти под управление черногорского князя. В случае несогласия султана посол имел запасной вариант: создание в Южной Герцеговине самоуправляющихся нахий, где будет неформально обеспечено влияние Черногории. Игнатьев рассчитывал на «дружеское воздействие» на султана. В Петербург он направлял донесения, где доказывал полезность проводимых султаном реформ и просил положительно к ним отнестись, поощрив действия Абдул-Азиса. Посол полагал, что это усилит влияние пророссийски настроенных министров Порты, однако Горчаков советовал Игнатьеву не проявлять инициатив и действовать в духе ноты Андраши.
Как пишет Игнатьев в своих записках, после такого ответа он решил, что будет сообщать в МИД лишь информацию о событиях и отвечать на вопросы. Донесения посла показывают, что этот принцип он выдерживал. В депешах Горчакову он только фиксировал происходящие события в Боснии, Герцеговине, Болгарии, Сербии, не сопровождая их ни собственным мнением, ни предложениями.
Скрепя сердце Игнатьев вместе с другими послами участвовал в передаче Порте ноты Андраши. «С подачей ноты Андраши я утратил первенствующее положение в Царьграде, обратившись в помощника австро-венгерского посла и предоставив английскому послу роль защитника турок и советника Порты», – писал он[490].
Игнатьев, конечно, преувеличивал. Ему удалось еще провести несколько важных акций, например, настоять на отмене упредительного удара, который Турция готовила против Черногории в апреле 1876 г. Но сделано это было уже по приказу из Петербурга. Как сообщал Игнатьев в письме к Ионину от 16 апреля 1876 г., он уговорил иностранных послов направиться к великому везирю Махмуд-паше и протестовать против готовившегося нарушения мира, так долго сохраняемого державами. Султан вынужден был заверить послов в своих миролюбивых намерениях[491].
Единственным человеком в МИД, сочувствовавшим Игнатьеву и понимавшим его, был новый (с декабря 1875 г.) директор Азиатского департамента МИД и одновременно товарищ министра Н. К. Гирс. Игнатьев писал о нем родителям: «Он честный, благородный и хороший человек. Дело свое знает. Уходя в 1864 г. из Азиатского департамента, я именно его рекомендовал Горчакову в товарищи, заметив, что у него один лишь недостаток – он родственник Горчакова»[492]. Гирс, как и Игнатьев, понимал своекорыстные цели Андраши, видел истинные намерения австрийской политики на Балканах, но, осторожный по природе, поддерживал Горчакова. Он опасался, что «разладица с австрийцами поведет, пожалуй, к такому хаосу, что и не опомнишься»[493].
Весной 1876 г. Горчаков, видя неудачу плана Андраши, отвергнутого как Портой, так и повстанцами, стал склоняться к автономному устройству Боснии и Герцеговины. Он предложил канцлерам трех держав – России, Германии и Австро-Венгрии – встретиться в начале мая в Берлине и обсудить положение дел на Балканах. В начале апреля Гирс обратился к Игнатьеву с просьбой сообщить конфиденциально, с какой программой следует явиться на эту встречу[494].
Игнатьев направил свои предложения Горчакову. Он мало верил в их принятие. «Опасаюсь, что в Берлине Андраши и Новиков возьмут верх», – писал он родителям[495]. Однако записка Игнатьева поступила в Берлин уже после завершения встречи, так что Горчаков не смог ее использовать.
Как известно, текст проекта меморандума, представленный Горчаковым, предусматривал автономию Боснии и Герцеговины, но Бисмарк и Андраши настояли на том, чтобы предложить Порте принять реформы в духе плана Андраши. Расчет Горчакова на поддержку Бисмарка не оправдался.
Между тем национально-освободительное движение на Балканах вступило в новую фазу. В конце апреля 1876 г. разразилось восстание в Болгарии. Несмотря на то что российские консулы в этой провинции стремились удержать население от активных действий против Порты, призывая его соблюдать спокойствие и умеренность, болгары решили воспользоваться нестабильностью политического положения, вызванного восстанием в Боснии и Герцеговине, и, в свою очередь, потребовать проведения реформ в болгарских пашалыках. Восстание готовил Болгарский центральный революционный комитет, находившийся в Румынии. Его агенты вели агитацию среди населения Болгарии. Главным требованием болгар было национальное освобождение. Как доносил Игнатьев Александру II, «желание сбросить ненавистное иго становится все более и более очевидным… локальные беспорядки постоянно угрожают перерасти во всеобщий взрыв, и если Сербия вступит в борьбу против Турции, восстание в Болгарии станет неизбежным»