и. Появление английского флота в Мраморном море делало турок несговорчивыми, как и согласие России на созыв европейского конгресса. Турецкие уполномоченные были неуступчивы, а в случае давления на них могли прервать переговоры[555].
Подробно ход переговоров изложен Игнатьевым в его воспоминаниях «Сан-Стефано», опубликованных в 1916 г. Из них видно, какими средствами он добивался принятия русских условий. Пользуясь своими давними дружескими отношениями с Савфет-пашой, он взывал к его патриотическим чувствам, заявляя, что договор принесет Турции спокойствие и отдых, что Россия и Турция могут стать добрыми друзьями и т. п. Савфет, больной старик, поддавался уговорам Игнатьева и постепенно принимал условия. Хитрый дипломат, Игнатьев начал с наиболее приемлемых для турок условий, переходя затем к более тяжелым. Каждый пункт, по которому было достигнуто соглашение, он требовал визировать, чтобы связать турок. Он писал Горчакову в одном из своих донесений: «Я считаю, что мы должны постараться связать Порту как можно сильнее, чтобы она не могла отказаться от своих обязательств по отношению к нам на предстоящей европейской конференции, как старается это делать сейчас, стремясь освободиться от условий мира, принятых ею 19 января. Если наши усилия увенчаются успехом, будущая конференция будет поставлена перед свершившимся фактом, с которым будут считаться некоторые враждебно настроенные по отношению к нам кабинеты»[556].
Игнатьев ошибался. Главными игроками на международной арене являлись европейские державы, и никакие двусторонние договоренности России и Турции они не собирались принимать, если это было не в их интересах. Кроме того, круг «европейски значимых проблем» был расширен ими до такой степени, что в него вошло подавляющее количество пунктов прелиминарного договора, чего никак не ожидала русская сторона.
Чтобы предупредить занятие русскими войсками Константинополя, Англия ввела эскадру в Мраморное море.
Русские войска тогда продвинулись к турецкой столице и по согласованию с турками заняли местечко Сан-Стефано. Туда же переехала Главная квартира, и там 13 февраля продолжились мирные переговоры.
Турецкие уполномоченные затягивали переговоры, требуя времени для консультаций чуть ли не по каждому пункту. Тогда Игнатьев, находясь вблизи от турецкой столицы, через своих старых сотрудников и агентов постарался выяснить настроения в правящих кругах Турции, а также состояние ее армии. В военном отношении последняя была уже бессильной, в политическом – в Константинополе царил разброд, часть правящих кругов, настроенная антианглийски, выступала за принятие русских условий мира и даже не возражала против ввода русских войск в столицу[557]. Все это существенно помогло Игнатьеву в переговорах. При сопротивлении турецких делегатов он не раз прерывал переговоры и угрожал возобновлением военных действий, после чего требования принимались. Так, Игнатьеву удалось настоять на принятии статьи о создании Большой Болгарии с включением в нее Македонии (кроме Салоник, которые оставались в составе Османской империи). Первоначально турецкие делегаты требовали именовать Болгарию провинцией, а не княжеством, таким образом был бы полностью изменен характер автономии. Игнатьев решительно отклонил это требование. Савфет-паша не соглашался на изменение границ Черногории и предоставление ей выхода к морю. Чтобы не затягивать переговоры, решено было пограничные вопросы урегулировать позднее с помощью специальной делимитационной комиссии.
Сильное сопротивление встретил Игнатьев при обсуждении вопроса о границах Сербии. Турецкие уполномоченные возражали против территориальных уступок в ее пользу, в особенности против передачи ей Новипазарского санджака и ряда крепостей, ссылаясь на то, что Босния и Герцеговина таким образом будут отрезаны от османских владений. Турки были также категорически против общей сербо-черногорской границы, которая установилась бы с переходом к Сербии Новипазарского санджака (Старой Сербии). Ввиду того что в этом вопросе были замешаны интересы Австро-Венгрии, Игнатьев согласился с проведением через санджак территориальной полосы шириной в 15–20 км и отдачей ее Турции для сообщения с Сараевом. Правда, полоса эта шла вдоль гор и могла быть обстреляна как сербами, так и черногорцами. Турецкие уполномоченные вынуждены были согласиться на это. Но всех предполагаемых приращений к Сербии добиться не удалось, так как турки ссылались на текст Адрианопольского перемирия, где говорилось не об увеличении сербской территории, а только об «исправлении» границ. Последнее обстоятельство вызвало недовольство Сербии и способствовало впоследствии ее сближению с Австро-Венгрией.
Большие споры шли также вокруг вопроса о размерах контрибуции. Она была определена русской стороной в 1400 млн руб. Турки согласились уплатить 300 млн руб., а остальную сумму компенсировать передачей России городов на Кавказе – Батума, Карса, Ардагана и Баязета, а на Балканах – Добруджи (которая менялась на Южную Бессарабию). Игнатьев также отказался от требования передачи России турецких броненосцев, построенных в Англии, ввиду категорического несогласия турок.
Однако трудности переговоров с турками были еще не самым тяжелым делом для Игнатьева. На него свалился груз требований самих освобождаемых балканских народов. Их территориальные претензии взаимоисключали друг друга. Сербы претендовали на часть болгарских земель, черногорцы – на герцеговинские и албанские территории, греки, которые практически не участвовали в войне, требовали освободить Эпир и Фессалию. «Пожалуй, в Адрианополе и затем в Сан-Стефано Игнатьев впервые столкнулся с тем, что позднее превратилось в кошмар европейской дипломатии, – с взаимоисключающими претензиями балканских государств, невозможностью (даже теоретически) наметить удовлетворяющее всех территориальное разграничение»[558].
Последствия заключались в том, что на Берлинском конгрессе, ревизовавшем Сан-Стефанский договор, России не удалось добиться поддержки со стороны новых государственных образований на Балканах. Некоторые предпочли покровительство других держав, предав свою освободительницу. Белград расстался с надеждами на присоединение Боснии и Герцеговины, Бухарест протестовал против возвращения России Южной Бессарабии, Греция считала чрезмерным увеличение территории Болгарии за счет македонских земель. В этом плане кажется странным утверждение автора книги об Игнатьеве болгарской журналистки К. Каневой о том, что реализация Сан-Стефанского договора исключила бы «последующие восстания, войны, смерти и страдания»[559]. Это глубокое заблуждение, свидетельствующее о слабом знании автором ситуации на Балканах.
Сан-Стефанский прелиминарный мирный договор был подписан 19 февраля (3 марта) 1878 г. Под договором стояли подписи Н. П. Игнатьева и А. И. Нелидова – с русской стороны, и Савфет-паши и Саадулах-бея – с турецкой. Построенные в Сан-Стефано для торжественного парада русские войска 6 часов простояли в ожидании подписания. Очевидец этого события В. П. Мещерский, известный журналист и издатель газеты «Гражданин», вспоминал: «В белом доме на краю предместья еще шли переговоры. Но вот раздалась команда “Смирно!”, и показалась коляска, в которой с бумагами в руках сидел сияющий Игнатьев. Он ехал и держал бумагу свою высоко, точно торжественно и словно ее возносил над тысячами героев-солдат, стоявших в строю под своими прострелянными знаменами, точно говорил: вот, ребята, плод вашего героизма и дело вашей крови». Затем было прочитано объявление мира, провозглашена вечная память погибшим. Войска с молитвой преклонили колени. Под звуки полковой музыки армия прошла церемониальным маршем мимо главнокомандующего и его свиты[560]. Русско-турецкая война закончилась. Наступила очередь дипломатии.
Заключая договор, Игнатьев уже знал о протестах Вены и Лондона и о предстоящем европейском конгрессе, где договор должен был быть пересмотрен. Он понимал, правда не до конца, наличие разрыва между своими былыми надеждами и реальностью. Позднее он писал, что ему «было очень тяжело подписать договор, именуемый прелиминарным, в сознании, что оный не соответствует тому идеалу, на осуществление которого он положил столько трудов в течение 14 лет своей жизни»[561]. Он рассчитывал, что Порта, подписав договор, не сможет отказаться от своих обязательств на европейском форуме. В донесении Горчакову от 21 февраля (5 марта) 1878 г. Игнатьев и Нелидов писали, что «если Порта хочет оставаться верной своим обязательствам, ясно, что она “официально связана” по отношению к нам. Если она будет искать другую опору, чтобы освободиться от заключенных ранее обязательств, желания и требования греков, сербов, румын и т. д. всегда предоставят нам способ дать почувствовать оттоманскому правительству, что в его интересах быть с нами, вместо того, чтобы искать поддержки в другом месте»[562]. По сути дела, Игнатьев выдвигал свою старую идею об угрозе Порте со стороны объединенных балканских народов. Но, как уже говорилось, окончательное решение принимала Европа. Балканские же государства, получившие независимость (против чего Европа не возражала), вряд ли объединились бы теперь против Турции. Главные возражения выдвигала Европа, и Порта, даже если бы она хотела, не могла настаивать на утверждении статей Сан-Стефанского договора, против которых Европа выступала. На Берлинском конгрессе, отдавшем в руки Австро-Венгрии Боснию и Герцеговину, представители Турции пытались протестовать против этого, но никто их не слушал. Если Игнатьев не рассчитывал на такое кардинальное изменение сан-стефанских решений в Берлине, то турки на это сильно уповали. Может быть, поэтому они и согласились с невыгодными для них условиями, надеясь, что многие из них будут перечеркнуты на предстоящем европейском конгрессе.