есты и обыски. Были арестованы все главные деятели «Народной воли», и в 1883 г. эта организация прекратила свое существование. Были предприняты также репрессивные меры против печати. Страна сползала к реакции.
Национальная политика Игнатьева имела целенаправленный характер. В западных губерниях он проводил мероприятия по обрусению края, сокращению польского и немецкого землевладения, сдерживанию влияния польского дворянства и католичества. Министр прекрасно знал о намерении Германии завладеть Прибалтикой и русской Польшей. И хотя германский канцлер Бисмарк не хотел войны с Россией, в германском военном штабе подобные планы уже разрабатывались. Поэтому наряду с ограничением привилегий немецкого и польского дворянства в Западном крае и Прибалтике принимались меры в поддержку коренного и русского населения. В западные губернии были назначены русские губернаторы, русский язык введен в делопроизводство административных учреждений.
Игнатьевым была предпринята попытка решения еврейского вопроса. Еврейские погромы весной 1881 г. на юго-западе России заставили его вплотную заняться этой проблемой. При МВД был создан Центральный комитет для рассмотрения еврейского вопроса, на местах – губернские еврейские комитеты. Были приняты меры по ограничению прав евреев.
Большой резонанс в обществе вызвали временные правила против евреев (май 1882 г.), согласно которым им запрещалось селиться, иметь недвижимое имущество вне городов и местечек, а также торговать в воскресные дни и христианские праздники. В ответ на просьбу делегации еврейской общественности отменить ограничения Игнатьев заявил, что евреи должны заняться общественно-полезным трудом и бросить виноторговлю и ростовщичество[578]. Националистические и шовинистические нотки вообще присутствовали в натуре Игнатьева, негативно относившегося не только к евреям, но и к полякам. Однако если раньше это проявлялось на бытовом уровне, то теперь – на уровне государственной политики. Одной из причин служило то, что евреев и поляков было много в рядах революционеров, с которыми Игнатьев боролся еще в бытность его в Константинополе, а теперь в России.
Временные правила ударили в основном по еврейской бедноте, не занимавшейся ни виноторговлей, ни ростовщичеством. Часть еврейского населения стала пополнять ряды революционеров и эмигрантов. В то же время правила вкупе с другими репрессивными актами подорвали репутацию Игнатьева в обществе. Крайних консерваторов, таких как К. П. Победоносцев, М. Н. Катков и других он, наоборот, оттолкнул своими либеральными проектами. Политика Игнатьева была, таким образом, двойственной. Он стремился предотвратить революционизацию общества как либеральными мерами, так и усилением репрессий.
Положение Игнатьева не было прочным. Как писал он, его представления в Государственный совет и другие правительственные учреждения всегда встречались с недоверием. «Я был слишком чужд бюрократического мира и разделял со всеми чисто русскими людьми предубеждения к плодотворности чисто канцелярской, чиновничьей работы»[579]. Вокруг него создалась атмосфера недоброжелательства. Лишь славянофилы оставались его верными союзниками.
Весной 1882 г. Игнатьев выдвинул проект созыва Земского собора. Собственно говоря, эта идея разделялась им и раньше. Почерпнута она была у славянофилов, а также частично являлась плодом убеждения и самого Игнатьева о непригодности для России парламентаризма по типу европейских стран. Мнение «земли», народа Игнатьев считал серьезной антиреволюционной силой. В идее Земского собора он видел воплощение соединения монарха и народа. Не раз он высказывал это Александру II и Лорис-Меликову. Став министром, он решил реализовать свой проект.
Толчком к этому послужило письмо И. С. Аксакова Игнатьеву от 10 января 1882 г. В нем маститый славянофил противопоставлял либералам и конституционалистам созыв «Земщины» – выборного от всех сословий Земского собора, на который царь может опереться в своей политике[580]. Как и Аксаков, Игнатьев не видел глубинных причин революционного и конституционного движения в России. Оно, по его мнению, являлось плодом усилий польских, германских и еврейских либералов и радикалов[581]. Слово русского народа, казалось ему, даст отпор всем чужеземным заимствованиям. Выиграла бы Россия и во внешнеполитическом плане, приобретя «новый блеск и новую силу в глазах своих единоверцев и славян, и сразу отбросила бы плачевные результаты Берлинского договора, внушив почтение и боязнь Европе при виде воскресшей нравственной и несокрушимой силы славянской державы»[582]. Это было глубоким заблуждением, следствием многолетней оторванности Игнатьева от российских реалий и слепой верой в преданность народа самодержавию, в отличие от «образованного общества».
Игнатьев предполагал созвать собор в дни коронации Александра III, которая намечалась на май 1882 г. По его мысли, собор должен был выяснить настроение народа, обсудить реформу местного самоуправления и ряд других вопросов. Он не предназначался для серьезной законодательной работы, а должен был демонстрировать единение власти и народа, утвердив таким образом крепость самодержавия. Предварительно царь выразил сочувствие этой идее. Однако коронация была отложена на год, а записка Игнатьева о соборе Александру III тщательно изучена министрами, Победоносцевым и Катковым, хотя Игнатьев просил царя пока ее никому не показывать. Почти все они выступили против созыва собора, найдя эту идею несвоевременной и вредной, а Катков даже революционной. На совещании у императора 27 мая 1882 г. проект был признан опасным, и хотя Игнатьев уже не настаивал на нем, он был вынужден подать в отставку. Александр III, отвергавший в принципе выборное представительное начало, счел, что Игнатьев зашел слишком далеко, и предал своего министра, отрекшись от первоначального согласия с его проектом. На этом закончилась государственная карьера Игнатьева. В 50 лет он оказался вычеркнут из государственной жизни, еще полный сил и энергии. Правда, он оставался членом Государственного совета, куда был назначен еще в декабре 1877 г., но это была скорее почетная, чем деятельная должность. В «утешение» его наградили в 1883 г. орденом Св. Владимира 1-й степени.
Сам Игнатьев глубоко переживал отставку. В воспоминаниях о своей деятельности в МВД он писал, что увольнение от должности министра было для него благодеянием, но ему было очень больно, что его тяжелый труд в течение года, его начинания и планы были прерваны, и все оставлено «на произвол лиц, не сочувствовавших моим мыслям»[583].
Игнатьев не мог сидеть без дела. Он активно занялся общественной деятельностью. В 1882 г. он становится председателем Общества содействия русской промышленности и торговли, почетным членом Русского географического общества, в 1888 г. – председателем Петербургского славянского благотворительного общества, в 1897 г. – почетным членом Николаевской академии Генерального штаба, в 1899 г. – почетным членом Вольного экономического общества.
Правда, общественная деятельность не занимала много времени. Игнатьев продолжал интересоваться внешнеполитическими делами. Он оставался видным членом российского политического истеблишмента и сохранил обширные связи в дипломатических кругах. Его часто посещали разные дипломаты и послы европейских держав. Иногда он приглашался в МИД для консультаций. Так, новый министр иностранных дел Н. К. Гирс советовался с ним относительно кандидатур для включения в правительство Болгарии. В мае 1884 г. Игнатьев участвовал в работе Особого совещания, обсуждавшего вопрос об Амударьинском отделе[584]. Консультировал он МИД и по кульджинскому вопросу, составив специальную записку по этому поводу. Игнатьев не возражал против возврата Китаю Илийского края, занятого временно в 1871 г. русскими войсками по просьбе Пекина, но настаивал на сохранении торговых льгот для русских купцов в Западном Китае[585]. Игнатьев живо интересовался дальневосточной политикой России, которая, как известно, с середины 80-х гг. активизировалась. Экспансионистские планы западных держав и США на Дальнем Востоке беспокоили Петербург. В регионе появился новый потенциальный противник – Япония. В 1885 г. в связи с 25-летием Пекинского договора Игнатьев выступил в заседании Петербургского общества содействия русскому торговому пароходству, где подверг резкой критике правительство за отсутствие конструктивных мер по освоению Дальневосточного края. Он указал на опасность, грозившую краю со стороны Японии, на захлестнувшую Дальний Восток китайскую и корейскую эмиграцию, в то время как русские переселенцы, не получая помощи, были обречены на вымирание. Морские богатства на Дальнем Востоке, говорил Игнатьев, эксплуатировались американцами, а Амурское пароходство влачило жалкое существование. Он сетовал на отсутствие оборонительных сооружений, путей сообщения и указывал на необходимость строительства железной дороги к Владивостоку[586].
В 1900 г. Игнатьев подал записку в правительство с анализом действий России на Дальнем Востоке. Он выступил против участия России в военных действиях по подавлению боксерского восстания в Китае и настаивал на сохранении с ним дружественных отношений, на ограждении Китая от вмешательства в его внутренние дела Европы и США. Хорошие отношения с Китаем, подчеркивал Игнатьев, являются лучшей гарантией охраны нашей сухопутной границы и экономического развития Дальневосточного края. Политику министра иностранных дел Н. Н. Муравьева на Дальнем Востоке Игнатьев считал легкомысленной и авантюристской и полагал, что совместные действия России с европейскими странами в Китае приведут к серьезным внешнеполитическим осложнениям