[592]. Игнатьев стал на какое-то время флагом русского патриотизма, неустрашимым борцом за национальные интересы России. В какой-то мере он действительно таким и был. Но, к сожалению, до признания своих заслуг генерал не дожил.
Помимо написания мемуаров Игнатьев вел обширную переписку с дипломатами, политическими и общественными деятелями. Он был тесно связан с болгарской эмиграцией в России, противниками режима диктатора С. Стамболова. Все, кто имел хоть какое-то отношение к Балканам, считали своим долгом побывать у него.
Избрание Игнатьева в 1888 г. председателем Петербургского славянского благотворительного общества (а кандидатуру его выдвинули 45 членов общества, в том числе П. Васильчиков, И. Глазунов, В. Аристов, А. Киреев, В. Комаров, И. Корнилов, О. Миллер, В. Саблер и другие известные деятели) было с энтузиазмом встречено не только общественностью России, но и на Балканах. Болгарские эмигранты в Одессе прислали ему поздравительный адрес. Лидер сербских радикалов Н. Пашич писал Игнатьеву: «Славянство переживает грустные времена. Ваше появление, несмотря на незначительный круг действия, возродило наши надежды на недалекую развязку славянской путаницы. Дай Бог, чтобы это был первый шаг к посту, позволяющему вам всесторонне действовать по славянским делам»[593].
Конечно, славянский комитет в конце 80–90-х гг., после того как ему было запрещено заниматься политической деятельностью, значительно сузил круг своих задач. Но при Игнатьеве расширилась его благотворительная и издательская деятельность. В этом плане следует опровергнуть утверждение подготовителей документального сборника «Авантюры русского царизма в Болгарии», изданного в 1935 г. в Москве, обвиняющих Игнатьева в организации в конце 80-х гг. терактов и формировании вооруженных отрядов в Болгарии[594]. Сказав об этом, составители не опубликовали ни одного документа в пользу своего заявления, голословно говоря, что Петербург осуществлял подрывные действия против Софии через Петербургский славянский комитет, являвшийся придатком российского МИД[595]. Уже по тому одному, что председателем комитета был Игнатьев, комитет никак не мог являться придатком МИД. Единственное письмо Петербургского славянского комитета – от 29 марта 1895 г., опубликованное в сборнике, касается отказа болгарским эмигрантам в увеличении пособия, так как в связи с амнистией они могли вернуться на родину[596].
Восстановление в 1896 г. российско-болгарских отношений[597] оживило деятельность Комитета по увековечению памяти русских солдат, павших в боях за освобождение Болгарии. Еще в 1883 г. было получено разрешение султана Абдул-Гамида на строительство православного храма у подножия Балкан близ дер. Шипка. Петербургским славянским комитетом было собрано в России около 400 тыс. руб. на покупку земельного участка и постройку храма. Но начатое строительство прекратилось в 1888 г. С возобновлением дипломатических отношений с Болгарией строительство храма решили продолжать. В декабре 1897 г. Игнатьев был избран председателем комитета по сооружению храма. Он развил энергичную деятельность, добившись постройки не только храма, но семинарии при нем и Шипкинского музея. Он также приложил немало усилий, чтобы отклонить требование болгарского духовенства о передаче храма ему. После долгих споров храм и принадлежавшие ему учреждения, а также памятники на Шипке решено было сделать экстерриториальными.
Строительство храма было закончено к осени 1902 г., к 25-летию сражения на Шипке. По этому случаю в Болгарии состоялись большие празднества, в которых приняла участие делегация из России. В ее составе были великий князь Николай Николаевич (младший), военный министр А. Н. Куропаткин, участники войны генералы М. И. Драгомиров, Н. Г. Столетов, а также и Игнатьев. Кроме того, прибыли депутации от полков (офицеры и солдаты) и хор певчих Преображенского полка. Султан был недоволен размахом празднеств. Опасаясь взрыва националистических настроений в Болгарии, он просил Петербург отложить освящение храма до более удобного времени, но Николай II наложил на донесении об этом резолюцию: «Никакого внимания на эти заявления не следует обращать»[598].
В Болгарию Игнатьев приехал с Екатериной Леонидовной. 15 сентября 1902 г. состоялись освящение Шипкинского храма и показательные маневры болгарской армии, имитировавшие оборону Шипки и бой при Шипке-Шейново. После маневров состоялся торжественный парад. Затем Игнатьевы поехали в Софию. Царь решил подстраховаться и не разрешил великому князю Николаю Николаевичу посетить Софию под предлогом недостатка времени. Письмо российского представителя в Болгарии Ю. П. Бахметева от 26 сентября 1902 г.[599] описывает триумфальную встречу Игнатьева в Софии. Мы приводим отрывок из этого письма, чтобы показать отношение к Игнатьеву болгарского населения и ту атмосферу, которая царила в Болгарии в дни празднования 25-летия Шипкинского сражения.
«Граф Игнатьев выехал сегодня после 4-х дневного пребывания в Софии. Прием, оказанный ему по пути от Шипки досюда, был более чем блестящ. Болгары захотели доказать ему, что они не забыли его великих заслуг в деле подготовления к их освобождению, и, кроме того, обе столицы – Пловдив и София, лишенные счастья принять нашего великого князя, сочли долгом выказать свои чувства преданности государю императору и России через посредство маститого сановника, имя которого неразлучно с Сан-Стефанским договором.
Здесь все улицы и дома были украшены русскими и болгарскими флагами. От вокзала до здания вверенного мне дипломатического агентства, где граф и графиня Игнатьевы остановились, народ стоял шпалерами, ученики и ученицы с флагами и цветами, триумфальные арки, вечером иллюминация и факельное шествие, одним словом, полное торжество, и десятки и десятки депутаций от разных городов, цехов, общин с поздравлениями и подношениями целый день являлись к моему гостю.
В честь графа и графини Игнатьевых были даны парадные обеды у меня в присутствии князя[600], во дворце, у министра-председателя и в “Славянской беседе”, где софийцы, поднесшие графу диплом на почетное гражданство, его чествовали.
Речи, конечно, следовали одна за другой без конца, и сотни людей, принадлежащих ко всем политическим партиям, пребывали у Николая Павловича. Все, что он услышал, было так разнообразно и нередко наивно нелепо, что ни он мне, ни я вашему сиятельству не можем передать ничего положительно стоящего внимания, но в общем сильно чувствовалась живая нота благодарности и любви к России и новых надежд на нее, на вторую помощь в македонском деле. И граф Игнатьев с обычным своим красноречием отвечал им всем в разных словах, но в одном и том же тоне, а именно, что Россия всегда будет поддерживать Болгарию, пока она разумно и сильно будет идти по пути мирного внутреннего развития, но что те, которые хотят поднять несвоевременные вопросы, только портят дело и действуют непатриотически и неблагодарно против самой Болгарии, приютившей столько македонцев. Следует ждать терпеливо и не шуметь, ибо из-за одного шума дела уже пошли хуже, а из-за македонцев, которым окончательно пропасть не дадут, не следует рисковать будущностью самой свободной Болгарии»[601].
Итак, творец Сан-Стефанской Болгарии признал несвоевременность решения македонского вопроса в пользу болгар. По сути дела, Игнатьев озвучивал позицию российского МИД, опасавшегося нового взрыва борьбы на Балканах и борьбы не только против Турции, но и претендующих на Македонию стран – Греции и Сербии. Кто знает, искренними ли были слова Игнатьева или в глубине души он оставался верным своим прежним убеждениям? Представляется, что он не кривил душой, ибо и Болгария была не та, которую он стремился построить, и ситуация на Балканах также много сложнее, чем раньше. Освободившиеся страны стали соперничать друг с другом. Во всяком случае, позиция Игнатьева была реалистической. Характерно, что болгарские авторы по-иному передают смысл речей Игнатьева. Так, в своей статье, посвященной пребыванию Игнатьева в Софии, Г. И. Капчев сообщал, что граф публично заявил, что пока он будет жив, то будет трудиться над осуществлением своего идеала – Сан-Стефанской Болгарии[602]. Представляется, что свидетельство Ю. П. Бахметева более достоверно, тем более что оно отнюдь не было предназначено для печати.
Об Игнатьеве вообще ходило много выдумок и недостоверных слухов. Иногда он и сам давал для этого пищу. Распространено было мнение, в особенности после его отставки, что он склонен к интригам, неправдив и т. п. Подобные утверждения можно найти в воспоминаниях Е. М. Феоктистова, Б. Н. Чичерина, В. П. Мещерского и других лиц, недолюбливавших Игнатьева или являвшихся его политическими врагами. Допускаем, что по свойственной некоторым дипломатам привычке он в разговорах со своими собеседниками мог о чем-то умалчивать или, наоборот, что-то преувеличивать. Он нередко увлекался и фантазировал, веря в осуществление своих мечтаний, но обвинения в склонности к патологической лжи следует решительно отвергнуть. Все документальные источники – донесения, письма, мемуары Игнатьева содержат достоверную информацию или по крайней мере такую, какую он получал от своего источника. Биографы Игнатьева также отрицают утверждения мемуаристов[603]. А уж что касается прессы, особенно западной, то она всегда ставила целью дискредитировать российского представителя и была слишком тенденциозна в своих оценках. Несомненно, однако, что Игнатьев, как человек тщеславный и честолюбивый, иногда преувеличивал свою роль в тех или иных событиях, но это не было свойством его натуры, а реакцией на недоброжелательство МИД, не ценившего его усилий, или на невостребованность после отставки, это был способ самоутверждения. Поэтому поездка в Болгарию и триумфальный прием, устроенный там Игнатьеву, были для него огромной моральной поддержкой.