Южную, – к которой относятся высокие долины верховьев Инда, верхнего Сетледжа и Брамапутры;
Северную – представляющую сплошное столовидное плато, и восточную – заключающую в себе альпийскую страну переходных уступов, далеко вдающуюся внутрь собственно Китая.
Последняя попытка отклонить экспедицию от маршрута следования, сделана была на Номохун-голе. Местный Дзун-засак прислал с нарочным предложение следовать в западный Цайдам, т. е. в Тайджинерский хошун, где, по уверению князя, можно было найти другого еще лучшего проводника.
Очередные трудности не заставили себя долго ждать. После небольшого перехода от перевала Чюм-чюм сопровождавший путников проводник внезапно заявил, что дальше он плохо знает дорогу, так как ходил по ней пятнадцать лет тому назад. И как аргумент: «Худо впереди будет, все мы погибнем, лучше теперь назад вернуться», – не переставал твердить монгол. Чувствовалось, что при отправлении в путь, он получил подробный инструктаж от князя Дзун-засака. Хотя ранее монгол многократно уверял всех, что отлично знает путь в Лхасу.
Подозревая обман, Пржевальский приказал наказать проводника. Кроме того, к нему приставлен был караул для предупреждения возможного бегства и ему напомнили, что если он вздумает умышленно завести нас куда-нибудь, то будет расстрелян. От страха монгол совсем потерял голову, да притом, кажется, действительно не знал местности. Внезапно были обнаружены следы прошлогодней ночёвки каравана на верблюдах, что, несомненно, указывало на партию богомольцев, так как торговые караваны ходили через Северный Тибет только на вьючных яках. Следы, вероятно, шли в Лхасу или возвращались оттуда, следовательно, путники не сбились с настоящего пути.
Неприятность пришла внезапно, караванные животные почти совсем не могли отыскать себе корма, так что голодным верблюдам пришлось дать несколько вьючных седел, набитых соломой. Лошадям же дано было по две пригоршни ячменя, который необходимо было беречь, как драгоценность. Но, сделав восемь вёрст от прежнего своего бивуака, показалось новое место богатое травой.
А проводник вместо того чтобы посоветовать что-либо, опять поднимал панику. Он по-прежнему постоянно давал один совет – возвратиться в Цайдам, но об этом Пржевальский не хотел и слышать, а с ним и все путники как один человек, рвались вперёд.
Через двое суток погода не улучшилась, морозы не прекращались и снег не таял. Между тем, верблюды и лошади стали худеть от бескормицы. Следовало двигаться вперёд, хотя бы наугад, так как уже сложно надеяться на занесённые снегом старые пастбища караванов и любые другие признаки истинного пути.
От блеска яркого солнца заболели глаза не только у людей, но даже у верблюдов и нескольких баранов, которых мы гнали с собою из Цайдама. Один из этих баранов вскоре совершенно ослеп, и путники вынуждены были его зарезать без нужды в мясе. Воспалённые глаза верблюдов промывали крепким настоем чая и спринцевали свинцовой примочкой. Те же лекарства служили и путникам. Синие очки, мало помогали, так как отражённый снегом свет попадал в глаза с боков, необходимы были очки с боковыми сетками, но их не было. Казаки, вместо очков, завязали свои глаза синими тряпками, а монгол прядью волос из чёрного хвоста дикого яка.
Можете себе представить трудности такого перехода, читатель, если сегодня «Всекитайская велосипедная экспедиция Пекин – Лхаса», совершавшая велопробег в этих местах, пользовалась современными кислородными баллонами.
В районе хребта Куку-шили[233], сбившегося с пути проводника послали на поиски перевала, но, как оказалось, он повёл всех наугад трудным ущельем, по которому верблюды едва-едва взобрались на гребень горы. Монгол же стал уверять, что он «немного» ошибся и что необходимо вернуться назад, а оттуда найти выход из гор в другом месте.
Терпение Пржевальского лопнуло, и он решил окончательно прогнать никуда не годного проводника, наделавшего уже немало хлопот. Монголу дали немного продовольствия и приказали убираться, куда желает. Сами же они решили идти вперёд, разъездами отыскивая путь.
Вероятно, что плохого вожака намеренно послали с ними, чтобы изморить верблюдов и по факту принудить русских возвратиться в Цайдам. Дать знающего вожака Дзун-засак опасался. Положение путников в это время оказалось трудным, хотя такова участь всех путешествий в Центральной Азии, что судьба каждого из них не раз висела на волоске.
Прогнав от себя монгола, с 11/23 октября – 15/27 ноября, экспедиция осталась без проводника в горах Северного Тибета. На сотни вёрст вокруг расстилались необитаемые людьми местность, следовательно, нечего было и думать о том, чтобы найти нового проводника. Пришлось опять прибегнуть к разъездам как к единственному средству, чтобы узнать про путь впереди и избавиться от напрасных хождений со всем караваном по неудобным местам.
Внимательно поразмыслив, Пржевальский принял решение идти прямо на юг, чтобы наверняка попасть на р. Мур-усу, верхние притоки которой были разведаны ещё в 1873 году, где существовала караванная дорога в Лхасу монгольских богомольцев. Туда он и рассчитывал, ориентируясь по приметам, более или менее правильно держать свой дальнейший путь.
Но прежде всего, возникла необходимость выбраться из гор Куку-шили, в которые завёл их прогнанный проводник. И вскоре им повезло. На следующий же день путники угадали правильное направление и без всякого труда вышли на южную окраину хребта. Здесь перед ними раскинулась широкая равнина, за которою стояли новые горы. Как оказалось, впоследствии, это был хребет Думбуре[234]. Через него должен лежал дальнейший путь, направление которого теперь нужно было угадать, поэтому пару казаков послали в разъезд на один переход вперёд. Сами же путники остались дневать, во-первых, для того, чтобы дождаться результатов разъезда, во-вторых, чтобы познакомиться с характером южного склона гор Куку-шили, и, наконец, чтобы просушить звериные шкуры, собранные за последнее время для коллекции, пока тому благоприятствовала погода.
Здесь путешественники, охотясь на дичь, встретили неизвестного ранее в научных кругах гималайского медведя-пищухоеда. Этот зверь, в основном, питается пищухами[235], выкапывая их из нор. Как описывал его Пржевальский.
По величине новооткрытый медведь – с нашего обыкновенного (Ursus arctos); отличается от него главным образом, качеством меха и цветорасположением. Ноги почти черные, когти белые. Шерсть у самца, а ещё более у самки, мягкая и густая, длиною до 4 дюймов, мех вообще превосходный. Общая длина добытого самца 6 футов 5 дюймов, высота у загривка 3 фута 7 дюймов; медведица имеет 5 футов 6 дюймов длины и почти 3 фута высоты.
Описываемый медведь обитает на всем пройдённом нами плоскогорье Северного Тибета и, вероятно, распространяется отсюда далеко по тому же плоскогорью к западу[236].
Вернувшиеся из разъезда казаки доложили, что ездили вёрст за двадцать вперёд и что везде местность удобна для движения каравана. На следующий день рано утром караван двинулся в путь и вскоре очутился в долине желанной реки Мур-усу (Голубой) на одном из её в верней части притоков.
Двое суток они провели в долине, затем пошли вверх по реке довольно трудной дорогою, пробитой караванами богомольцев и частью торговцев, следующих из Синина в Лхасу и обратно.
Через тридцать вёрст от реки Думбуре-гол соблазнительная дорога исчезла – ее замели песком и пылью ветры пустыни. В то же время и Мур-усу круто повернула к югу и вошла в горы. Пришлось снова посылать разъезды. По счастью, появилась практика в ориентировке на этой местности, и по самым ничтожным приметам можно было довольно верно оценить то или другое направление пути. Так было и теперь, и истинный путь был найден.
Тяжёлая ноша вынудила их избавить себя от лишних вьюков, так как верблюды, утомлённые огромною высотою, холодами, иногда бескормицей, начали сильно болеть, четверо из них уже издохли или так устали, что были брошены на произвол судьбы. Из пяти верховых лошадей, одна также издохла, остальные едва волокли ноги. Решено было оставить четыре вьюка со звериными шкурами, собранными на пути от Цайдама. Их упакованные в мешки и спрятали в одной из пещер гор Цаган-обо, где они благополучно пролежали там до возвращения экспедиции.
И вот на безлюдном плато Тан-ла (наивысшая высота 5231 м) они впервые встретили людей от самого Цайдама. То были ёграи, принадлежащие вместе со своими собратьями голыками[237] к тангутской породе. Причём обе эти орды, вероятно, представляют собою часть тех северно-тибетских кочевников, которые известны под общим названием сок-на.
Ёграи постоянно кочевали по плато, передвигаясь, смотря по обилию корма, с востока на запад и наоборот, кочевья же голыков находились на Голубой реке, много ниже устья Напчитай-улан-мурени. Голыков не встретили путники вовсе, но с ёграями встретились при подъёме на Тан-ла, а затем даже воевали с ними за перевалом через этот хребет.
Кроме грабежей, ёграи занимались охотой и скотоводством, у них успешно получалось. Голыки более многочисленны. Грабежи – такой же промысел, как и у ёграев, только голыки нередко снаряжались с подобной целью подальше, как, например, в Цайдаме. Не отказываются при случае также грабить монгольских богомольцев и тибетских торговцев, следующих с товарами из Лхасы в города Донкыр и Синин или обратно.
После переправы через Мур-усу тотчас начался подъём на Тан-ла, продолжавшийся восемь суток. Шли так медленно потому, что животные, и без того уже сильно усталые, чувствовали себя ещё хуже на огромной высоте.