Трудный переход в горах. Рисунок В. Роборовского
В тот же день в долину, где остановилась экспедиция, прибыли посланцы из Синина с корреспонденцией. В ней было множество писем, полученных в разное время в Пекинском посольстве на имя путешественников, и кроме того газета «Неделя» за весь минувший год.
«Ровно 14 месяцев, с самого выхода из Зайсана, – писал Николай Михайлович, мы не имели никаких вестей с родины и не знали, что творится на белом свете. Понятно, с какою лихорадочной радостью принялись мы теперь за чтение, и каким праздником был для нас этот день!»[253]
Через Жёлтую реку путники переправились в два приёма на большой барке, посредством которой производилось сообщение немного ниже г. Гуй-дуя между берегами Хуанхэ. Ширина реки здесь оказалась при среднем уровне воды, 60 сажень. Лишь только караван экспедиции вступил в Гуй-дуй, как снова явился посланец от сининского амбаня, с просьбой, не идти на Куку-нор, а отправляться прямо через Синин в Ала-шань. Пржевальский не счёл нужным церемониться с назойливым амбанем и немедленно же отослал посла обратно, поручив ему передать начальству, что он пойдёт туда, куда ему нужно. После чего они снова переправились на левый берег Хуан-хэ, и экспедиция направилась прямым путём к озеру Куку-нор.
Туземцы осмелели, и стали больше общаться с путниками, особенно с переводчиком Абдулом, от которого стала поступать нужная информация. Через него Пржевальский узнал, что в Восточном Тибете недавно родился новый далай-лама, которому поверили на месте его родины и у тангутов в стране Амдо. Другие же тибетцы не хотят признавать новорождённого, считая по-прежнему истинным далай-ламой того, который живёт в Лхасе. Начались раздоры, дошедшие до кровавых столкновений. В них приняли участие и китайские войска, отправившиеся нынешней весной из г. Хо-чжеу к верховьям Жёлтой реки для усмирения раскольников-тангутов. Однако, по слухам, эти последние побили китайцев и отняли у них обоз. Самозванец же далай-лама увезён своими приверженцами и спрятан глубоко в горах.
Выбравшись 23 июня из глубоких ущелий Хуан-хэ на плато озера, они продолжали свой путь к Куку-Нору долиной реки Ара-гол. Направление показалось предпочтительнее, в виду того, что коллекций накопилось очень много, а оставшиеся вьючные животные были настолько ненадёжны, что пускаться на них через Цайдам было очень рискованно, где верблюдов могли и не продать, так как местные чиновники ставили на всём пути различные препятствия. А так как до Ала-шаня было ближе, а в Дынь-юань-ине можно было наверняка рассчитывать приобрести достаточно верблюдов. Что касаемо коллекций, то раньше они были отправлены из Синина в Дьшь-юань-ин.
6 июня, обследуя окрестности озера, они сняли лагерь с берега Куку-нор, и двинулись на восток. «Сегодня, – записал Николай Михайлович в своём дневнике, – распрощались мы с Куку-нором, вероятно, уже навсегда. Перед отходом я несколько минут пристально глядел на красивое озеро, стараясь живьём запечатлеть в памяти его панораму. Да, наверное, в будущем не один раз вспомню я о счастливых годах своей страннической жизни. Много в ней перенесено было невзгод, но много испытано было и наслаждений, много пережито таких минут, которые не забудутся до гроба»…
И здесь Пржевальскому пришлось решать дилемму, – каким путём возвращаться домой: тем которым они сюда пришли, через населённые пункты Са-чжеу, Хами, а далее по Чжунгарии в Зайсан, или выбрать направление через пустыни Ала-шань на Ургу, по пути, которому они возвращались с Куку-нора в 1873 году?
Первый путь был намного легче и представлял возможность ещё раз провести по пройдённым местам повторные наблюдения, уточнить все данные, что очень важно при путешествии в малоизвестных районах. При направлении через пустыни Ала-шань, а затем срединой Гоби можно было дополнить свои прежние исследования, учитывая, что некоторые из них производились в предыдущем путешествии грубыми инструментами. И самое главное, что для обратного пути требовались надёжные верблюды, которых не было возможности приобрести на Куку-норе.
При следовании по дороге на Са-чжеу и Хами возможность приобрести верблюдов возникала только в цайдамском Сыртыне. Но где гарантия, что их бы там продали?
С другой стороны, со своими имеющимися мулами и 3 верблюдами существовала вероятность по более лёгкой дороге дойти до Ала-шаня, а там уже и достать вьючных верблюдов. В итоге: вариант более безопасной и более лёгкой дороги на Ургу и Кяхту, перевесил вариант более тяжёлой и опасной дороги через Джунгарскую пустыню и горные хребты Тянь-Шаня.
Караван двинулся дальше и за 8 дней дошёл до кумирни Чейбсен. С приходом в кумирню закончилась маршрутно-глазомерная съёмка, которую Пржевальский вёл от Зайсана.
Всего за всю третью экспедицию он нанёс на карту 3850 вёрст. 5300 вёрст он нанёс при первом путешествии в Монголию и Северному Тибету. 2300 вёрст съёмки он положил на карту в Лоб-Норскую экспедицию. Таким образом, на карту Центральной Азии он проложил 11470 вёрст.
Ещё месяц они находились в горной долине Тэтунг-гольского хребта, где Пржевальский дополнял и проверял географические данные этой местности. Точно также и в горах Северно-Тэтунгских, на окраинах нагорья теперь везде кочевали тангуты, а через перевал постоянно ездили китайцы, хотя и теперь ещё кое-где видны были развалины – следы долголетнего дунганскаго разгрома. Про недавние беспокойные времена напоминало также изобилие солдат во всех населённых пунктах, местами попадались также китайские пикеты, расставленные для охраны главнейших дорог.
8 августа караван покинул гостеприимную кумирню и стал подниматься на перевал, спустившись с которого, путешественники па следующий день очутились на подходе к Ала-шаньской пустыне.
Здесь пришлось распрощаться с огромными высотами Тибетского нагорья, в которых столько времени провели наши русские путешественники. Впереди уже не было возвышенности, за исключением хребта Нань-шаньскаго, а вместо того на пространстве более 1000 вёрст легла однообразная Гобийская пустыня.
«Лучшим делается человек при подобной обстановке, словно подымаясь ввысь, он отрешается от своих мелких помыслов и страстей. „И надолго, на целую жизнь, не забываются подобные минуты“… „Могу сказать“, – замечал он в своём дневнике, – кто не бывал на высоких горах, тот не знает грандиозных красот природы!»
Его душа была переполнена романтическими нотами, и если бы Н. М. Пржевальский обладал в то время талантом поэта В. С. Высоцкого, то из-под его пера, вероятно, могли выйти, примерно следующие строки:
«Кто здесь не бывал, кто не рисковал —
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес:
Внизу не встретишь, как не тянись
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес!»
9 августа караван остановился на ночлег в двух вёрстах от знакомого уже города Даджина, на абсолютной высоте 6400 футов. Тяжёлое, подавляющее впечатление на путников произвела Ала-шаньская пустыня. День за днём встречались им одни и те же пейзажи, одна и та же мертвенность и запустение.
По этой пустыне путешественники шли в течении двух недель и 24 августа, сделав напрямик 283 версты, достигли хорошо им знакомого уже города Дынь-юань-ина. Тут заранее, навстречу каравану выехали посланцы от князя, в числе которых был его старый знакомый Мукдай, а ещё через несколько переходов повстречался казак Гармаев, отправленный весной вместе с коллекциями из Синина. Гармаев, в качестве подарка путникам, захватил с собой, целый вьюк превосходных арбузов и дынь, которыми путешественники с большим наслаждением по дороге полакомились.
Вспоминая о приёме, Пржевальский остался им не доволен по следующей причине: «В этот раз нашего пребывания в городе Дыньюань-ине, ала-шаньские князья произвели на меня неприятное, отталкивающее впечатление. Прежде, восемь лет тому назад, они были ещё юношами, хотя также испорченными. Теперь же, получив в свои руки власть, эти юноши преобразились в самодуров-деспотов, каковыми являются весьма многие азиатские правители»…
Утром, 2 сентября переформировав караван, путники выступили из Дынь-юань-ина. Эта часть пустыни, как и вся Гоби, была перенаселена. И если, население всей Монголии, заключающей в себе более 64000 кв. миль, насчитывало лишь до трёх или четырёх миллионов душ, то большему числу кочевников здесь просто негде и уместиться.
Мулы, ходившие летом на верховья Жёлтой реки, были уже непригодны для предстоящего пути и были проданы за бесценок местному вану, а взамен того у него же нанято было 22 верблюда до самой Урги вместе с шестью погонщиками, для наблюдения за которыми князья командировали Мукдая. Наконец к каравану они присоединили три верблюда-ветерана, последний остаток зайсанского снаряжения, которые хотя и порядком устали, но были пока в состоянии идти с небольшими вьюками.
И вот 19 октября за холмами на подступах к Урге, перед ними раскрылась широкая долина реки Толы, а за ней священный монгольский город Урга. Через два часа пути вдали замелькало красивое здание Русского консульства. Всё увиденное путешественниками: и быстрая река Тола, и справа на горе Хан-ула, чернеющий густой, нетронутый лес, все говорило о том, что близился конец 19-тимесячным трудам, различным тяготам, и лишениям их странствий на благо науки.
Близость родины чувствовалась уже недалеко. И вот наконец, в воротах знакомого дома, видны родные лица, слышится родная русская речь…
«Радушная встреча соотечественников, обоюдные расспросы, письма от друзей и родных, тёплая комната, взамен грязной, холодной юрты, разнообразные яства, чистое белье и платье – все это сразу настолько обновило нас, что прошлое, даже весьма недавнее, казалось грёзами обманчивого сна…»