Почётные звания посыпались на него одно за другим как из рога изобилия. Императорский Московский университет за выдающиеся научные заслуги избрал доктором зоологии «honoriscausа», Императорский Санкт-Петербургский университет, С.-Петербургское общество естествоиспытателей, Уральское общество естествознания, Московское общество любителей правильной охоты, Московское общество сельского хозяйства, Общество Садоводства, Общество Плодоовощеводства – все эти учреждения спешили избрать Пржевальского своим почётным членом.
Весь научный мир Европы рукоплескал смелому путешественнику. Географические общества: Венское, Итальянское, Дрезденское, Северно-Китайское отделение королевского азиатского общества в Шанхае (NCBRAS)и другие, присудили ему свои награды и присылали дипломы почётного члена.
В особенности лестной была для него «Золотая медаль Лондонского королевского общества», присуждённая ему во время путешествия, – в 1879 году[262].
Беспрерывные чествования и овации нелегко давались Николаю Михайловичу. Новые знакомства, визиты, приглашения на обеды и вечера измучили его физически и морально. По возможности он старался отказываться от различных приглашений, но была масса и таких, от которых никак нельзя было увернуться. «Это хуже самого трудного путешествия», – говорил он не раз своим приятелям. – «Обеды и визиты до того меня замотали, что и жизнь становится немила».
Николай Михайлович не был создан для разгульной и шумной жизни. Времени, которое он использовал на приведение в порядок свои доставленные коллекции для представления их Государю, ему не хватало. Поэтому ему приходилось часы, потерянные днём на визиты, навёрстывать по ночам. К нему постоянно приходили с просьбами срисовать с него портрет и дать автобиографические сведения для различных изданий и с такими же просьбами обращались даже из-за границы. У меня так много неотложных работ, что я не имею ни времени, ни желания заниматься жизнеописаниями, – большей частью отвечал на это Николай Михайлович.
Не обошлось и без курьёзов. К нему, как герою, люди приходили с просьбами оказать пособие, похлопотать о предоставлении работы или пенсии, скорейшего производства в какой-либо чин и т. п. Друзьям и близким знакомым он дал прочесть курьёзное письмо, полученное им по городской почте от какой-то безутешной вдовы, просившей разыскать её пропавшую собачонку[263].
Гостиница «Демутъ», во время пребывания там Пржевальского, осаждалась репортёрами, а её номера стали недоступными. Некоторые прибегали даже к посредничеству содержателя гостиницы и просили его оказать протекцию перед его знаменитым жильцом. А один садовник письменно просил Пржевальского прислать ему редких семян, для производства опытов их культивировки.
Нередко и откровенно бесцеремонные просьбы исходили не только от простых людей. Не успел Николай Михайлович мало-мальски разобраться со своими научными сокровищами, привезёнными из экспедиции, как уже получил от председателя географического общества в Бремене просьбу прислать отчёт о научных результатах совершенной экспедиции и даже «с приложением карты путешествия».
Конечно, Пржевальскому не было никакой возможности исполнить не только все, но даже и половину всех обращённых к нему просьб и приглашений, тем более, что у него были срочные, неотложные работы по приведению в порядок коллекций, пожертвованных им в государственные учреждения: ботанической – в Императорский Ботанический Сад, а зоологической – в Императорскую Академию Наук. Вместе с тем по ходатайству членов Академии решено было устроить выставку всех коллекции, привезённых в разное время Пржевальским из своих путешествий.
«Знаменитый путешественник, почётный член Академии Н. М. Пржевальский, – писал в своём ходатайстве академик Штраух, собрал во время своих путешествий по Центральной Азии богатейшие коллекции животных, которые пожертвованы им в зоологический музей Академии. Со времени основания музея никто ещё не приносил ему такого полезного и единственного в своём роде подарка. Коллекции Н. М. Пржевальского дают возможность познакомиться с фауной до сих пор неизвестных частей Центральной Азии, где до него не был ни один натуралист. Поэтому имею честь обратиться к вашему сиятельству, с покорнейшей просьбой, устроить в большом конференц-зале Академии выставку коллекций Пржевальского. Вход на выставку открыть по билетам и, из этого сбора можно основать при музее особый капитал имени Пржевальского, предоставив ему лично указать назначение процентов с этого капитала на пользу музея»…[264]
Выставку открыли, и плата за входные билеты назначена была невысокая (По 30 к., и два раза в неделю по 1 руб.), она привлекла такую массу публики, что в короткое время накопилось чистой, прибыли в 1694 руб., которую решили оставить неприкосновенной. Необыкновенный успех этой выставки, обратил на себя внимание даже «Их Величеств, и не только коллекции подвергнулись осмотру Августейшего Семейства, но Николая Михайловича даже пригласили прочесть ряд лекций Наследнику Цесаревичу» о главнейших результатах своих путешествий по Центральной Азии, причём он преподнёс своему «царственному» слушателю коллекцию птичек, художественно расположенных на дереве.
Отдав должное своему руководству, пообщавшись с прессой и общественностью, Пржевальский спрятался от суматохи в своё родовое гнездо, – Отрадное.
В деревне он установил себе весьма размеренную жизнь. Николай Михайлович вставал всегда рано, в 7 часов и тотчас же окатывался с ног до головы холодной водой, затем он садился заниматься, перекусив что-нибудь на скорую руку. В 12 часов всегда был обед, а в 21-ужин[265].
Отрадное теперь не представлялось ему уже благодатным уголком, каким оно было раньше, особенно во времена его детства, и отсутствие в нём матери постоянно наводило тоску по ней. И слишком людное место, в которое превратился этот некогда дикий уголок, создавало в его душе определённый дискомфорт.
«Одни кабаки, да дома терпимости – возмущался он. И соседи навязывают дочек-невест. Вот мои друзья, – показывал он на ружьё, кочковое болото и лес. Не желая жить в суетном и людном месте, он решил найти себе место для жизни более уединённое. И нашёл себе местечко по душе в Поречьском уезде Смоленской губернии купил там имение „Слободу[266]“ за 26000 руб. В нем было 2080 десятин земли и 700 десятин лесу. Да и лес, как сибирская тайга», – писал он, восхищённый своею покупкой.
В имении было всё, что нужно было охотнику и рыболову: два озера: Сопша вёрст 7–8 в окружности, а другое с полверсты длиною; две реки, из них одна Ельша – большая: где водилось рыбы и раков изобилие, в лесу множество глухарей, тетерева, рябчики, медведи, попадались даже лоси, а иногда забегали и кабаны.
«Одно неудобство, – писал Пржевальский, что усадьба стоит рядом с винокурней, но это сейчас же устроится, переношу усадьбу теперь же на крутой берег озера Сопша. Кругом будет лес, а из горы бьёт ключ. Местность вообще гористая, сильно напоминающая Урал. Озеро Сопша в гористых берегах, словно Байкал в миниатюре»[267].
Кругом на солидное пространство почти девственная природа, напоминавшая ему далёкие страны Азии, прекрасная рыбная ловля и богатая охота. Между тем, в Отрадном, вскоре по приезду из Петербурга, Пржевальский провёл на охоте в лесу три ночи и вернулся ни с чем, что его очень огорчило.
«Вот каким крупным землевладельцем я сделался», – говорил в шутку Николай Михайлович своим друзьям. – «Но это все-таки не исключает желания и даже очень сильного, побывать ещё в Азии, погулять в Тибете и на верховьях Хуан-хэ. В новом имении только будет моё гнездо, из которого я буду летать вглубь Азиатских пустынь».
Друзья намекали ему, что с покупкой имения ему недостаёт только хорошей хозяйки, но Николай Михайлович по-прежнему был непреклонен в желании остаться холостяком. «Не изменю я до гроба», – говорил он, – «тому идеалу, которому посвящена моя жизнь». «Написав, что нужно, снова махну в пустыню… Грустное и тоскливое чувство, – говорил он в одном из своих сочинений[268], – всегда овладевает мною, лишь только пройдут первые порывы радости по возвращении на родину. И чем далее бежит время среди обыденной жизни, тем более и более растёт эта тоска, словно в далёких пустынях Азии покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти в Европе».
К своим путешествиям он относился как романтик и уже просто не мог существовать без них. Это был смысл его жизни.
«Истинному путешественнику, подобно герою сказок Шехеразады „Тысячи и одной ночи“, Синбаду-мореходу, невозможно позабыть о своих странствованиях даже при самых лучших условиях дальнейшего существования. День и ночь неминуемо будут ему грезиться картины счастливого прошлого и манить, променять вновь удобства и покой цивилизованной обстановки, на трудовую, по временам неприветливую, но за то свободную и славную странническую жизнь».
Мысленно он возвращался к работе над исследуемым материалом, привезённым им из путешествия, а также планам на следующую экспедицию: «Осенью опишу птиц, добытых в Тибете и на Жёлтой реке. Зимою же, вновь буду снаряжаться в экспедиции. Верите ли, – жаловался Николая Михайлович, покою не имею, смотря по карте, сколько в Тибете ещё неизвестных мест, которые я могу и должен исследовать. Притом же, я привык пребывать на заоблачных высотах, оттого вероятно, мне и не нравиться жить в Петербурге»[269]