Небольшой русский отряд прошёл в китайскую крепость. Здесь они сделали привал. Находящаяся там толпа торжествовала, а торговцы наперебой угощали русских арбузами, дынями и другими плодами. Иногда доходило до смеха. Так, например, одна старуха-торговка обратилась к русскому отряду: „Русские молодцы! Побейте поганых китайцев, я вам за это всех своих кур подарю!“
Отдохнув, казаки отправились обратно прежним путём с песнями. На них никто не решился напасть. Все солдаты и китайские власти попрятались, и даже ни один из встретившихся по пути китайцев не рискнул обмолвиться ни одним дурным словом, хотя как обычно, такие встречи никогда не обходились без ругани, брошенной хотя бы вдогонку. Для всех стало ясно, что китайцы струсили.
На следующий день к лагерю путешественников снова прибыл присланный от губернатора китайский чиновник в сопровождении местных властей и снова начал упрашивать Николая Михайловича позабыть о случившемся. При этом он оправдывался, что солдаты не подчинены чиновникам, в руках которых находится лишь гражданское управление, что военные крайне распущены и иногда делают дерзости даже самому амбаню. По словам чиновника-переговорщика, амбань уже послал крупным воинским властям в Яркенд и в Кашгар подробное донесение о случившемся, и нет сомнения, виновные понесут строго наказание…
Николай Михайлович, обладая твёрдым характером, настаивал на своём прежнем требовании, и чиновник со всею свитой уехал без результата. На следующий день прибыли амбань, и с ним оба пострадавших аксакала, которые ручались за чиновников, но Пржевальский им снова отказал и даже не пожелал выйти общаться с китайцем. Тогда чиновник попросил его отправить для переговоров с губернатором хотя бы одного из своих помощников. Николаю Михайловичу надоела эта канитель, и на следующий день с утра, Роборовский в сопровождении переводчика и конвоя из 10 казаков отправился в китайскую крепость.
Начальство встретило его с большими торжествами и с особой любезностью, и уже вначале стал просить покончить с неприятной историей, уверяя, что солдаты не избегнуть тяжкого наказания за своё плохое поведение. Роборовский, согласно данной ему инструкции, заявил, что его начальник готов примириться, доверяя слову губернатора, но с условием, чтобы он нанёс ответный визит вежливости начальнику русской экспедиции, что и будет принято, как извинение с его стороны за скандальную историю. Этот хитрый ход был сделан в целях поднятия престижа русских в глазах туземцев.
Амбань уклонился от прямого ответа на это предложение и проводил Роборовского с прежними почестями. Едва успел Всеволод Иванович возвратиться в лагерь, как от амбаня приехал чиновник и привёз визитную карточку губернатора. Этот поступок возмутил Пржевальского, – и чиновник был прогнан с надлежащим внушением. Весь этот день из китайцев никто не показывался. Но на следующий день утром явился сам амбань с большою свитой из своих приближённых чиновников и туземных мусульманских властей, а вечером Николай Михайлович нанёс ему ответный визит. Таким образом, хорошие отношения восстановились.
5-го сентября экспедиция выступила из Хотана по направлению к оазису Акссу. Дорога была трудной. Недаром один из них излил свою скорбь в надписи, которую видели Николай Михайлович и его спутники на отёсанном стволе туграка. Шутливо меланхолическая надпись эта гласила следующее:
„Кто пойдёт здесь летом в первый раз, сделает это по незнанию, – если вторично отправится – будет дурак, если же в третий раз захочет идти, то должен быть назван кафиром и свиньей“.
В 75 вёрстах к северу от Хотана на берегу реки Юрун-каш лежал небольшой оазис Тавек-кель (Куль), который представлял последний по направлению к западу клочок орошённой и культурной земли у подножья Тибетского нагорья. Далее отсюда, до самого Тарима по пескам пустыни Такла-Макан, не было ни одного даже малейшего селения. Пржевальский нанёс на карту замеченную особенность, что река вёрст 75 после образования из слияния Юрун-каша и Кара-каша, – Хотан-дарья огибает невысокую горную гряду Мазар-таг, а ещё 25 вёрст ниже совсем пересыхает, исчезая в песках. И путешественники пошли теперь по высохшему дну реки, где путь был гораздо удобнее, чем по сыпучим пескам, залегающим по обеим сторонам реки.
7 октября экспедиция достигла реки Тарим. Сопоставляя на месте исследования размеров и свойств Тарима с прежними наблюдениями Николай Михайлович пришёл к заключению, что эта река вполне доступна для плавания речных суден с малой осадкой (не более 3 ф~1 метр) и пароходов от самого начала реки вплоть до Лоб-нора. Кроме того, река Яркенд-дарья доступна также для небольших пароходов. Наконец, большой левый приток Тарима, Конче-дарья, вероятно весь судоходен: от устья до озера Багараш, или, по крайней мере, до г. Курла.
Проведя двое суток около переправы через Тарим, которая совершилась в несколько приёмов, посредством небольшого плашкоута[320]. Экспедиция двинулась дальше по большой аксуйской дороге и вскоре вступила в пределы этого обширного оазиса. В городе Ак-су куда 16 октября пришли путешественники, их встретила депутация от русских подданных-торговцев, которые предложили им обильный дастар-хан по восточному обычаю, но при этом угостили также чаем из тульского самовара.
В городе экспедиция пробыла только один день. При помощи соотечественников-торговцев очень скоро были сделаны необходимые покупки, проданы вконец истомившиеся верблюды, а вьюки перегружены на 40 верблюдов, высланных в Ак-су согласно просьбе Николая Михайловича из Семиречья, и уже ожидавших здесь экспедицию.
23-го октября караван достиг города Учь-Турфана, занятый небольшим гарнизоном солдат. И опять со стороны китайцев начались интриги. Учь-турфанский амбань не только запретил туземным торговцам продавать что-либо путешественникам, но даже для наблюдения за исполнением этого приказания расставил на базаре особых караульных. Кроме того, он посадил под арест торгового аксакала, вышедшего встречать путешественников и, как оказалось потом, подвергнул его телесному наказанию.
Не обошлось также и без столкновения с солдатами. Только путники занялись устройством бивуака, пройдя версты две от крепости, как к ним начали являться толпами солдаты и как прежде вели себя очень нахально. Один из них даже начал рыться в раскрытых вьюках и, несмотря на протесты переводчика, не желал удалиться и даже начал ругаться. Николай Михайлович приказал казакам хорошенько проучить наглеца, который, вырвавшись, с ругательствами и угрозами побежал к крепости.
Не обошлось и без инцидента внутри экспедиции. Как написал в своём дневнике Пржевальский: „нижние чины, находящиеся в экспедиции… осмелились без моего ведома купить у туземцев водки и пить её тихомолком“.
Старший среди команды, урядник Иринчинов был обвинён в том, что допустил пьянство и даже принимал в нём участие. Для Пржевальского это был очень грубый проступок. В наказание он назначил урядника во внеочередное ночное дежурство и занёс его фамилию в штрафной журнал[321].
На следующий день экспедиция продолжила свой путь. Все ждали появление русской границы, где оканчивались все страдания и мучения двухлетнего путешествия.
Переправившись вброд через Учь-Турфан-дарью, путешественники направились ущельем Уй-тал к тянь-шаньскому перевалу Бедель. Невдалеке от перевала путешественники в последний раз переночевали на чужой китайской территории и 29-го октября рано утром двинулись к вершине перевала Бедель[322], который по барометрическому определению Пржевальского оказался на абсолютной высоте около 4000 метров.
Исторически, перевал всегда служил важной караванной дорогой и находился на Великом шёлковом пути. Расположен он на границе Кыргызстана и Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая.
Путь здесь проходил по особо опасному участку, и верблюдов пришлось привязывать верёвками. На самом перевале Пржевальский поздравил своих спутников с приближением конца экспедиции и по существующей традиции был произведён дружный залп из берданок и револьверов в ближайшую скалу. После чего командир объявил, что в награду за многодневный труд все винтовки переходят в личное пользование всех членов экспедиции.
Спустившись по северному склону, путешественники около полудня разбили свой бивуак уже на русской земле. В тот же день вечером перед отходом ко сну перед экспедиционным отрядом был зачитан прощальный приказ Николая Михайловича: „Товарищи! Сегодня для нас знаменательный день: мы перешли китайскую границу и вступили на родную землю. Более двух лет минуло с тех пор, как мы начали из Кяхты своё путешествие. Мы пускались тогда вглубь азиатских пустынь, имея с собой лишь одного союзника – отвагу, все остальное стояло против нас: и природа, и люди. Вспомните, как мы ходили по сыпучим пескам Ала-Шаня и Тарима, то по болотам Цайдама и Тибета, то по громадным горным хребтам, перевалы через которые лежать на заоблачной высоте. Мы жили два года как дикари, под открытым небом, в палатках или юртах, и переносили то 40 градусные морозы, то ещё большие жары, то ужасные бури пустыни. Ко всему этому по временам добавлялось недружелюбие, иногда даже открытая вражда туземцев: вспомните, как на нас дважды нападали тангуты в Тибете, как постоянно обманывали монголы Цайдама, как лицемерно и враждебно везде относились к нам китайцы.
Но ни трудности дикой природы пустыни, ни препоны со стороны враждебно настроенного населения – ничто не могло остановить нас. Мы выполнили свою задачу до конца – прошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых ещё не ступала нога европейца.