Когда организация нового путешествия была обеспечена, Николай Михайлович вернулся в Слободу и с новой энергией принялся за свою работу. Уже в начале августа завершились к концу издание и вёрстка его книги, которая вышла под заглавием: «От Кяхты на истоки Жёлтой реки. Исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-нор по бассейну Тарима». Сознавая, что опубликованию научных результатов своих путешествий он всецело обязан покровительству Наследника Цесаревича, Пржевальский ходатайствовал о дозволении посвятить ему свой последний труд, на что и последовало разрешение.
При подаче заявки на выдачу паспорта в Пекин, китайское правительство сначала решительно отказалось выдать паспорт для путешествия в Тибет, указывая на многочисленность конвоя, который предполагал с собою взять Николай Михайлович, к этому прибавляли и прежние отговорки: о невозможности обеспечить безопасность путешественников, о подозрительности тибетцев к иностранцам и т. п.
Действительной причиной отказа в паспорте было, нежелание допустить Пржевальского в Тибет, который китайцы особенно ревниво оберегали от влияния европейцев, а тем более от русских, авторитет которых в Тибете для китайского правительства казался особенно опасным. А после того, как Пржевальский, честно и без лести огласил на весь свет в своих сочинениях многие тёмные и слабые стороны китайской системы правления того времени, советники Богдохана сильно недолюбливали его, более чем кого-либо из учёных исследователей, поэтому не желали пустить экспедицию в столицу Далай-ламы.
Конкуренты-англичане по-прежнему негативно отнеслись к новому путешествию Пржевальского в Тибет. Встревоженные лондонские газеты разжигали политические страсти, связывая странное, по их мнению, совпадение этого путешествия с обострением отношений между Англией и Тибетом. «Политика всех азиатских государств», – говорилось на подстрекательской волне в английской прессе, – «основана на соперничестве между Англией и Россией, и вот теперь как раз в Лхассе начинают обнаруживаться симпатии к последней».
Все это только подталкивало Пржевальского отправляться осенью, и даже решился действовать напролом, желая просить Высочайшего разрешения идти без китайского паспорта. Однако, к такой крайней мере не пришлось прибегнуть, так как китайское правительство, уступило настойчивому требованию русского посланника и выдало паспорт Пржевальскому, хотя и с большими оговорками. Ответ китайского МИД нашему посланнику в Пекине А. М. Кумани содержал следующую риторику:
«Ввиду только что открывшейся вражды тибетцев с англичанами, нельзя рассчитывать на повсеместную безопасность русских, вследствие того, что у них есть охранный лист… трудно поручиться за то, что он не встретит опасностей. А потому китайское правительство слагает с себя ответственность за случайности».
15 марта 1888 года британские войска начали Англо-тибетскую войну, или, как её часто называют в западной историографии «Сиккимскую экспедицию». Под предлогом «уточнения некоторых вопросов, связанных с границей между Сиккимом и Тибетом», британцы вторглись в горное государство для установления над ним контроля.
Европейские газеты трубили о том, что «азиатская политика России всегда искусно умела пользоваться симпатией местных народов, a потому весьма возможно, что экспедиция Пржевальского имеет именно цель поощрение тибетцев к сопротивлению Англии»[340].
В итоге, китайский паспорт выдали только с тем условием, чтобы конвой Пржевальского не превышал 16 человек, хотя лично посланнику было заявлено, что путешественник и помимо этого числа может добавить несколько человек прислуги, иначе это «вызывает изумление и весьма легко может повести к неприятным историям… а в спокойное время они будут только пугать местное население».
Друзья и спутники Николая Михайловича заметили, что, собираясь в пятое путешествие, он уже не проявлял столько рвения, не выказывал такого увлечения, как раньше. А тут ещё и лучший из спутников – урядник Дондок Иринчинов отказался идти в экспедицию. Его отказ ошеломил Пржевальского, так как он был одним из самых дисциплинированных и подготовленных к путешествиям казаков.
В июле 1888 г. Николай Михайлович приехал в Слободу и начал приготовления к предстоящему отъезду. На сборы у него был месяц.
Вот как описывает Николая Михайловича в дни подготовки к пятому путешествию известный географ Ю. Шокальский:
«Будучи в то время секретарем Отделения физической и математической географии, и я бывал у Николая Михайловича по делам его снаряжения. Он тогда выглядел настоящим богатырем. Случалось, мне присутствовать при его переговорах с разными и немаловажными людьми по предмету тех исследований, какие нужно было сделать в предстоящем путешествии, которые отсутствовали в предшествовавших работах. Можно было любоваться его полному спокойствию в таких случаях, тогда как его собеседник видимо волновался, и Пржевальский, в полном сознании своей нравственной силы, одним своим видом побеждал собеседника»[341]
В день убытия он встал раньше обычного, – чуть свет, и, не сказав никому из приехавших прощаться соседей и друзей ни слова, через балкон вышел в сад, где долго ходил, обошёл все любимые уголки. Перецеловав со слезами на глазах всех присутствующих, не исключая и рабочих и их детей, Николай Михайлович в последний раз вышел на балкон и здесь на одной из колонн записал красным карандашом: «5 августа 1888 г. До свидания, Слобода. Н. Пржевальский». (После смерти Пржевальского надписи эти заключили в стеклянную рамку).
10 августа 1888 г. Пржевальский представлялся в Петергофе Императору и преподнёс ему свою книгу: «Четвёртое путешествие в Центральную Азию». «Приём был такой милостивый, – писал он, – о каком я и не воображал. Меня провожали и напутствовали, как родного»[342]. Сборы продолжались всю неделю.
18 августа друзья и знакомые, а также бесчисленные толпы публики собрались на Николаевском (ныне – Московском) вокзале провожать знаменитого путешественника, отправляющегося на новые свершения во имя славы России. Когда путешественники сели в вагоны, и раздалось последнее: «Прощайте!», поезд тронулся, Николай Михайлович высунулся из окна вагона и, обращаясь к Ф. Д. Плеске крикнул: «Если меня не станет, то обработку птиц поручаю Вам!».
В Москве 23 августа, Пржевальского настигло трагическое известие, – умерла его любимая няня – Макарьевна, и Николай Михайлович тяжело переживал эту потерю в его жизни.
24 августа экспедиция в полном составе отправилась по Нижегородской железной дороге к началу своего водного путешествия по Волге, оттуда из Нижнего Новгорода на пароходе две недели по Волге, к Астрахани, затем – по Каспию до Красноводска, далее по Закаспийской железной дороге до Самарканда, куда, наконец, прибыли 7 сентября, проделав в общей сложности 5000 вёрст. Закаспийская железная дорога очень понравилась Николаю Михайловичу. «Закаспийская дорога создание смелое и с большим значением в будущем».
В Самарканде Пржевальского встретил его сводный брат Н. И. Толпыго, – инженер управления Среднеазиатской железной дороги, на квартире которого он и остановился.
11 сентября участники экспедиции продолжили путь и доехали сначала до Ташкента, а затем на почтовых до Пишпека, куда прибыли 23 сентября. Тут его со своими спутниками ждали уездные чиновники, разместившие членов экспедиции в комфортных юртах. Здесь Пржевальский пробыл 3 дня, выбирая верблюдов для экспедиции, их требовалось 120, но за три дня они выбрали лишь 43, – остальные оказались ненадёжными.
Из Пишпека Николай Михайлович ездил в Верный в сопровождении Роборовского за получением купленного там китайского серебра на расходы, отбора солдат и казаков для экспедиции, а также переводчика.
В пути, беседуя с Роборовским, он строил планы предстоящего путешествия и заглядывал уже в будущее. При этом нередко приходил к мрачным заключениям.
Несколько раз, – вспоминал В. И. Роборовский, возвращался Николай Михайлович и к мыслям о смерти. Он говорил, что больше всего желал бы умереть не дома, а где-нибудь в путешествии, на руках кого-нибудь из отряда, который он называл «нашей семьёй».
Подъезжая 3-го октября к Пишпеку, Пржевальский заметил стаи фазанов, и на следующий день отправившись на станцию Константиновскую около полудня, он поохотился до ночи и настолько удачно, что сопровождавший его казак принёс целый мешок убитых фазанов.
Следующий день Николай Михайлович почти весь провёл на охоте, было настолько жарко, при этом он все время пил воду из реки Чу, которая даже и у местных считалась вредной в сыром виде, и рядом с этим местом в 1887 г. свирепствовал тиф.
Возвратившись поздно вечером с охоты на станцию, Николай Михайлович застал готовый самовар, но по привычке сгоряча выпил две бутылки холодной т. н. «запивки», – клюквенного морса. Ночью ему показалось жарко, и он открыл окно. Утром Пржевальский опять сходил на охоту, но скоро возвратился, так как ему все казалось слишком жарко, между тем другие совсем этого не ощущали. В Пишпеке Пржевальский оставался ещё несколько дней, выбирая верблюдов, а 10 октября прибыл в Каракол.
На следующий день утром туда же прибыли Роборовский и Козлов. На замечание их, что он успел уже побриться, Николай Михайлович с каким-то странным выражением лица ответил: «Да, братцы! Я видел себя сегодня в зеркале таким скверным, старым, страшным, что просто испугался и поскорее побрился». «Завидую тебе, сказал он, обращаясь к Роборовскому, – какой ты здоровый»![343]