К тому времени у него накопилось порядочное состояние, что и послужило ему денежным «фондом для осуществления дальнейших путешествий». Занятие коммерцией не приносили ему успеха, так как он был слишком бесхитростным и великодушным человеком, и не пытался, кого-либо обмануть. «Здесь везде мошенники» – писал он брату Владимиру.
Завершив описание своего первого путешествия в январе 1869 г. Николай Михайлович занялся коллекциями флоры и фауны. Кроме того, он провёл этнологический и антропологический анализ своих наблюдений в данном путешествии и сел за написание статьи: «Инородческое население в южной части Приморской области», а по завершении отправил ее в Иркутск, где та была тотчас же напечатана в «Известиях» Отдела. Статья обратила на себя внимание в научных кругах не только в России, но и за границей. ИРГО присудило за нее Пржевальскому малую серебряную медаль, которых у него впоследствии было множество.
В начале февраля 1869 он снова отправляется на оз. Ханка, чтобы закончить фенологические [417] исследования весеннего перелёта птиц. Здесь он пробыл до половины мая, почти три с половиной месяца, где занимался, пополнением зоологических и ботанических коллекций и другими исследованиями.
Заключительным актом Уссурийского путешествия явилась экспедиция в западной и южной части ханкайского бассейна, куда он командирован был с поручением отыскать там новые пути, как водные, так и сухопутные. Более двух месяцев Николай Михайлович странствовал по лесам, горам и долинам, или в лодке, по воде.
Отношения с Кореей. Дипломатическо-разведывательный дебют молодого офицера ГШ
В 1865 году российские власти попытались в очередной раз завязать дипломатические отношения с новой страной-Кореей, граница с которой появилось в результате присоединения Уссурийского края. Особенно их насторожило, что Англия и Франция активно «зондируют почву» чтобы наладить прямые сношения с Кореей. России было выгодно иметь оседлых людей на этих землях, так как никто не хотел ехать в дикие с неблагоприятным климатом места.
Поскольку между русским и корейским правительствами в то время «не существовало никаких трактатов и принятие русского подданства было дозволено всем иностранцам без испрашивания на то разрешения своего правительства»[418], администрация русского Дальнего Востока не видела никаких причин к запрету корейской иммиграции как в связи с малочисленностью переселяющихся из Кореи, так и виду наличия в Приморской области больших незаселённых пространств и большого спроса в Южно-Уссурийском крае на рабочие руки.
Директор Азиатского департамента П.Н. Стремоухов, уведомляя М.С. Корсакова, что МИД «вполне разделяет взгляд Ваш по вопросу о переселении корейцев в Уссурийский край», писал: «Мы можем только радоваться увеличению населения в наших пустынных областях и притом такого населения, которое своим трудолюбием и склонностью к хлебопашеству и другим оседлым занятиям подаёт лучшие надежды к скорейшему водворению прочного гражданского благоустройства в том крае» [419]. В 1865 г. переход крестьянских семей из Кореи в Южно-Уссурийский край продолжился, и правительством Кореи было приказано усилить охрану границы с Россией новыми пограничными отрядами, на которые возлагалась обязанность излавливать и сурово наказывать всех, кто вступает в контакты или сотрудничает с русскими.
11 июня генерал-губернатор Восточной Сибири контр-адмирал И.В. Фуругельм направил штабс-капитану П. А. Гельмерсену предписание за № 1072, в котором говорилось: «Я считаю полезным командировать Ваше Высокоблагородие в гавань Посьета, в том, чтобы Вы отправились бы в корейские владения». Однако поездка Гельмерсена не увенчалась успехом, хотя он для конспирации переоделся купцом. 30 октября 1865 года он написал из гавани Посьета письмо русскому посланнику в Пекине А.Г. Влангали, в котором говорилось: «На днях я приехал из пограничного корейского города Кан-хын, не получив разрешения идти в губернский город Ха-мун. Приём, оказанный мне, был довольно хорош, но начальник города решительно противился моей дальнейшей поездке, упирая на закон запрещающий, кому бы то ни было вход в Корею, но обещался уведомить о моём пребывании губернатора» [420].
Таким образом, первая попытка на уровне восточносибирских властей войти в официальные сношения с корейскими пограничными властями для установления соседских отношений окончилась безрезультатно. Более того, после событий 1866 года, когда американские и французские корабли попытались силовым путём вторгнуться на территорию Кореи, центральные власти Кореи ужесточили пограничный режим с Россией, запретив местным властям любые контакты с российской стороной [421].
Государственный совет Кореи внёс предложение о военном противодействии России в случае «продвижения русских на юг» [422]. Для этого была укреплена т. н. территория юкчинской (в переводе с корейского – шестиградье, – прим. автора) оборонительной полосы у южного берега р. Туманган (Туманная), которая включала в себя 6 крепостей. Располагались они вдоль среднего и нижнего течения реки составе которых была и ближайшая к границе крепость Кыген-Пу (современный Кёнхын). Вскоре по указанию центрального правительства начальнику Кыген-Пу, – Юн Хёпу было поручено усилить обороноспособность границ, и в апреле 1867 г. он организовал подразделение из 164 отборных стрелков. А к весне 1869 г. вдоль р. Туманган располагалось уже 37 пограничных постов [423].
Русский МИД действовал упорно и настойчиво, желая добиться хоть какого-то результата. И в октябре 1869 года, Н.М. Пржевальский по заданию русского правительства исполнил роль дипломата, нанеся дружеский визит в пограничный корейский город Кыген-Пу, находящийся в 25 верстах от Новгородской гавани и расположенный на правом берегу реки Туманги, которая в то время имела ширину около ста сажен (200 м). Целью данного визита была разведка подъездных путей к корейской границе, проверка режима перехода границы таможенного контроля и нахождения на её территории воинских формирований на этом направлении. Пржевальский, применяя природную смекалку, действовал напором концентрацией воли одновременно с изобретательностью и умением приспосабливаться к экстремальным ситуациям.
Вот как сам описал дипломатический дебют Н.М. Пржевальский в своём «Путешествии в Уссурийском крае». Ровно в 9 часов утра, он взял лодку, находящуюся на нашем пограничном посту, трёх гребцов и поплыл вверх по реке к городу, до которого расстояние от нашего караула было не более версты. С ним был также переводчик, один из солдат, живущих на посту, хотя он весьма плохо говорил по-корейски, но всё-таки с помощью пантомим мог передать обыкновенный разговор.
Как только они вышли на берег и направились к городу, к нам подошли несколько полицейских и двое солдат, которые поинтересовались, зачем они пришли. Когда он объяснил через переводчика, что желает видеться с начальником города, то солдаты отвечали отказом, так как не хотели их пускать в город, но он настаивал. Видя упорство русских, спросили: имеет ли он какую-либо бумагу к их начальнику? По счастью, у него в кармане оказалось открытое из Иркутска предписание на получение почтовых лошадей, и он решился пустить в дело эту бумагу, на которой была большая красная печать, самая важная вещь для корейцев.
Взяв от него это предписание, один из солдат начал рассматривать печать и потом вдруг спросил: почему же бумага написана не по-корейски? На это он ему отвечал, что корейского переводчика теперь нет в Новгородской гавани, что тот куда-то уехал, а без него некому было писать. Приняв это на веру, солдат решился, наконец, доложить начальнику города о гостях. Вскоре он повёл их в особый дом, назначенный для приёма иностранцев, которые до последнего времени состояли только из пограничных китайских властей, это было знаком, что начальник города согласился на свидание.
После определённых церемоний появился начальник города, которого звали Юнь-Хаб,[424] и, поклонившись Пржевальскому, просил его сесть на тигровую шкуру, которую сняли с кресел и разостлали на циновках. Прежде чем сесть на ковёр, разостланный рядом с тигровой шкурой, назначенной собственно для меня, кореец снял свои башмаки, которые взял и поставил в стороне один из находящихся при нём мальчиков. Сам он был довольно красивый человек 41 года, в чине капитана, саттипо по-корейски.
В одежде начальника не было никаких особенных знаков отличия, и состояла она из белого верхнего платья, панталон, башмаков и шляпы с широкими полями. В то же время возле них положили бумагу, кисточку, тушь для писания и небольшой медный ящик, в котором, как он после узнал, хранится печать. Наконец, принесли ящик с табаком, чугунный горшок с горячими угольями для закуривания, и две трубки, которые тотчас же были закурены. Одну из них начальник взял себе, а другую предложил Пржевальскому, но, когда тот отказался, потому что не курил, тогда эта трубка была передана переводчику-солдату, который, по приказанию Пржевальского, уселся рядом с ним.
Юнь-Хаб, прежде всего, обратился к нему с вопросом: зачем они приехали к нему? Желая найти какой-нибудь предлог, Николай Михайлович отвечал, что приехал для того, чтобы узнать, спокойно ли здесь на границе и нет ли у него обид на русских солдат. На это получил ответ, что все спокойно, а обиды нет никакой.
Спросив сколько гостю лет и как его фамилия, он завёл разговор про войну, недавно бывшую у корейцев с французами. Потом принесли географический атлас корейской работы. Как успел заметить Николай Михайлович, все карты были самой топорной работы, и хотя очертания некоторых стр