ан нанесены довольно верно, но в то же время попадались страшно грубые ошибки.
Перебирая одно за другим различные государства, и часто искажая их названия, корейский начальник, наконец, добрался до Европы, где тотчас же отыскал и показал Францию с Англией. Потом, пропустив всё остальное, перешёл к России, где также показал Петербург, Москву и, почему именно, Уральские горы. Знания его с точки зрения истории России оказались хорошими.
Затем разговор перешёл опять на Корею. Здесь начальник выказал большую осторожность, даже подозрительность и давал только самые уклончивые ответы. Когда Пржевальский спрашивал у корейца, сколько в Кыген-Пу жителей? Далеко ли отсюда до корейской столицы? Много ли у них войска? – то на всё это получил один и тот же ответ: «много». На вопрос: почему корейцы не пускают в свой город русских и не ведут с ними торговли, чиновник отвечал, что этого не хочет их царь, за нарушение приказания которого, без дальнейших рассуждений, отправят на тот свет. При этом он наивно просил передать нашим властям, чтобы выдали обратно всех переселившихся к нам корейцев, и он тотчас же прикажет всем им отрезать головы.
Затем последовало угощение. Во время еды начальник, оказавшийся не менее любопытным, чем и его подчинённые, рассматривал бывшие с ними вещи: штуцер, револьвер и подзорную трубу. Всё это он, вероятно, видел и прежде, потому что знал, как обращаться с револьвером и подзорной трубой.
Между тем солдаты беседовали в стороне, как умели, с корейцами, даже боролись с ними и показывали разные гимнастические фокусы. Всё это очень нравилось окружавшей их толпе и, наконец, когда один из солдат проплясал вприсядку, то это привело в такой восторг корейцев, что они решились даже доложить о подобной потехе своему начальнику. Последний также пожелал видеть пляску, а потому солдат ещё раз проплясал перед нами к полному удовольствию всех присутствующих и самого Юнь-Хаба.
После разговор продолжался недолго и, наконец, когда Пржевальский объявил, что желает уйти, то хозяин тотчас же встал и вежливо раскланялся. На прощанье он только пожелал, чтобы русские выстрелили из штуцера, для чего приказал поставить небольшую доску на расстоянии около ста шагов. Когда Пржевальский выстрелил и пуля, пробив эту доску, далеко пошла рикошетами по полю, то вся толпа издала какой-то громкий, отрывистый звук, вероятно, знак одобрения, а Юнь-Хаб тонко улыбнулся и вторично раскланялся с ним.
Николай Михайлович со своими солдатами в сопровождении всей толпы направился к берегу и, переправившись через реку, поехал обратно в Новгородскую гавань, откуда вскоре предпринял продолжение экспедиции для исследования Южно-Уссурийского края.
В 1869 г. из Кореи на российскую территорию продолжали прибывать беженцы, порядком 7000 корейцев, спасавшихся от голода, который наступил в этой стране. Опасаясь, что массовый переход корейцев через границу может осложнить отношения с соседями, губернатор Фуругельм в декабре 1869 г. предписал И.Д. пограничного комиссара в Южно-Уссурийском крае князю Трубецкому отправиться на границу Кореи и уладить конфликт. Вот тут-то комиссару и пригодилась вся информация, которую собрал в этом районе Пржевальский.
После Уссурийского путешествия, Николай Михайлович заработал авторитет в научной среде России и, по словам П.П. Семёнова, «в зиму 1870 года сделался в нашем кругу своим человеком». Говоря иными словами, Пржевальский присоединился к научному кругу военных географов.
Конфликт с сибирскими чиновниками и прессой на почве сострадания
Путешествуя по Уссурийскому краю, Николай Михайлович вдоволь насмотрелся на жалкое положение местного казачьего населения и описал его без прикрас в статье, напечатанной в Петербургском либеральном литературно-художественном журнале «Вестник Европы», редактором которого в то время был историк М.М. Стасюлевич. Статья не понравилась генерал-губернатору Корсакову. Генерала Кукеля, придерживавшегося объективных взглядов и оказывавшего поддержку Николаю Михайловичу, в это время уже не было в живых.
Очень часто стремление молодого, находящегося на пике активности, человека, продвинуться, сделать карьеру, воспринимается окружающими более чем неприязненно, вызывает злобу и зависть, что в итоге делает отношение к нему недружелюбным. Ещё сильнее эти чувства обостряются, если названный человек действительно получает заслуженные привилегии от руководства. В таких случаях возможны проявления прямой агрессии либо тайные козни сослуживцев, испытывающих зависть к «выскочке», незаслуженно, на их взгляд, получившему эти привилегии.
И поэтому в «Известиях» ВСОРГО в ответ на указанную статью появилась заметка, где рецензент, рассыпаясь в комплиментах Пржевальскому, как исследователю природы Уссурийского края, вместе с тем обвинял его в сообщении заведомо ложных сведений о положении уссурийских казаков и о действиях местных властей. Это глубоко возмутило непринуждённого офицера. «Таким нецеремонным образом меня обвинили в умышленной лжи», – писал он.
«Если бы автор библиографической заметки», – говорит Пржевальский в другом месте письма, – видел, как брали у казака продавать его последнюю корову, или как местный доктор, вскрывая трупы умерших, находил в желудке куски сапожной кожи и глины, которую несчастные страдальцы ели вместо хлеба насущного, – тогда бы он не вздумал обвинять во лжи человека, писавшего эти факты с голой действительности».
Чаще всего благородство выражается многими поступками, но основа его, – бескорыстное великодушие, вопреки собственным интересам. Человек благородный не ждёт славы или наград, а от души пытается сделать окружающую его действительность совершенней и это замечают такие же благородные личности.
В защиту путешественника активно выступил бывший начальник штаба войск Приморской области, генерал Михаил Павлович Тихменевнаходившийся в это время в Петербурге. В письме, опубликованном в тех же «С-П. ведомостях» [425], генерал Тихменев заявил, что в статье Пржевальского «нет ни одного факта, достоверность которого была бы подвержена сомнению, и которого я не мог бы, в случае надобности, подтвердить или документально, или свидетельством лиц, проживавших на Уссури, по служебным или частным делам, в среде казачьего населения, по несколько лет».
«Я признавал необходимым, – писал Тихменев Пржевальскому, – напечатать заявление со своей стороны, дабы предупредить, что, если они (члены Сибирского отдела Географического общества), пользуясь вашим отсутствием на три года и невозможностью отвечать, вздумают писать что-нибудь против вас, то придётся уже иметь дело со мной. Я дал себе слово, что если они хоть пискнут ещё, то я их разберу по косточкам».
В этом письме Тихменева содержится намёк на дальнейшую травлю, которой подвергли Пржевальского иркутские власти, пытавшиеся организовать в печати поход против его книги [426].
Глава IIIПервое (Центрально-азиатское) путешествие Н.М. Пржевальского и первые плоды разведки в Центральной Азии
Столкновение политических интересов в регионе. Причины организации военно-научной экспедиции в Центральную Азию
В древности по территории Цинской империи было образовано наместничество, получившее название «Синьцзян», где проживало индоевропейское (индоиранское) население. По ней проходил транс-евразийский Великий шёлковый путь, связывающий торговые центры Китая и Центральной Азии не только с азиатскими странами и народами, но и с Европой. В начале новой эры караванные пути, проложенные местными жителями в пустынях Центральной Азии от оазиса к оазису, проходы через горные перевалы, становились настолько заманчивыми стратегическими объектами, что по значимости их совокупность (особенно район Хэси – горный проход, соединяющий Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР) Китая с её центральными провинциями) можно сравнить с проливами Босфор и Дарданеллы. Имевший доступ на земли современного СУАР располагал для торговли выходами и на запад, и на юг (в Индию), и на восток (к Китаю), в свою очередь, получая оттуда товары и имея возможность передавать множественные культурные и конфессиональные влияния [427].
В 1867 году три восточно-туркестанские ханства объединились в единое феодально-теократическое мусульманское государство, возглавленное наследником бывших правителей Кашгарии – ходжей – Бузрук-хан. В том же году власть в кашгарском государстве Йэттишаар (Семиградье) перешла в руки одного из полководцев Бузрук – хана, выходца из Коканда – Якуб-бека [428].
Подобно русским политикам, англичане рассматривали Синьцзян и, в особенности, Восточный Туркестан, как выгодный рынок сбыта английских товаров. Но если для России Синьцзян играл лишь роль транзитного пункта, через который русские купцы попадали со своим товаром с собственно Китай, то для Англии это был полустанок на пути к среднеазиатским владениям России и Казахстану.
В 1869 г. английские власти предложили русскому правительству признать уйгурское государство Йэттишаар суверенным и независимым от Китая. Однако это предложение было отвергнуто в Петербурге «как по причине неуверенности в прочности его власти, так и по причине непризнания его Китаем» [429]. Россия не хотела обострять свои отношения со своим соседом Китаем. Но наиболее горячие головы в Китае уверяли свою власть, что если Китай не займёт «сильную позицию» и не возвратит Синьцзян, то им «овладеют русские», после чего они «двинутся» на Монголию и, далее, на Маньчжурию [430]. Тем временем, к 1870 г. позиция невмешательства в кризис была преодолена.