Чувствуя за собой поддержку Англии, Якуб-бек стал претендовать на территорию Нарынского края (территория современной центральной части Киргизии), принадлежавшего России с 1860 г. по Пекинскому договору, а на северо-западных границах Йэттишаара с Кокандским ханством занял ряд крепостей, аннексировав часть его земель [431]. Тем не менее, несмотря на близкое к взрывоопасному состояние дел в Синьцзяне, 19 ноября 1870 г. военный министр Милютин направляет командующему фон Кауфману предписание о запрете выступать на Кульджу и Илийскую долину.
В конце ноября 1870 г. из русского штаба в Верном в Кульджу была направлена дипломатическая миссия во главе с капитаном А. В. Каульбарсом, которая не достигла цели. Перспектива того, что Якуб-бек завладеет всей территорией Джунгарии и, главное, Илийским краем, становилась основной причиной сомнения русских дипломатов в безопасности границ и сохранности торговых связей с Китаем.
Цинские власти понимали, что военная помощь России была бы в минимальной степени предпринята ради интересов Китая. Поэтому, когда русское правительство пыталось окончательно выяснить, желательно ли для Цинов восстановление их власти в Синьцзяне с помощью русских штыков, пекинские власти теперь не спешили с положительным ответом. В письме А. М. Горчакову Кауфман указывал, что «настоящее положение дел на границе уже нетерпимо… Мы же должны теперь, как для пользы наших среднеазиатских владений, так и, в особенности, для восстановления упавшей торговли нашей с Западным Китаем, помочь Китаю».
Резкий перелом во взглядах высших царских сановников России на жизнеспособность цинской администрации в Синьцзяне произошёл зимой 1870-71 гг. До конца 70-го года в дипломатических кругах России (Влангали, Стремоухов, Горчаков) полагали, что восстания в северо-западном Китае носят временный характер и неизбежно будут подавлены при возвращении этих территорий под контроль Цинской империи. Совещание осени 1870 г., которое возглавлял военный министр, согласилось с советником МИД Ф.Р. Остен-Сакеном в том, что было бы «не политично отступать ныне от традиционной внешней политики» по отношению к «сильному и долговечному соседу» [432].
Как оценил эти шаги русский военный историк М.А. Терентьев:
«Результатами восстания, по отношению к нам, были: 1) уничтожение наших консульств и факторий в Кульдже и Чугучаке; 2) совершенное прекращение торговли, обороты которой достигли, было значительного развития; 3) наплыв разорённых и ограбленных эмигрантов в наши пределы и 4) постоянные беспорядки на границе, вторжения в наши пределы и нападения на наших подданных. Таким образом, наше невмешательство, погубив дело Китая в Джунгарии и Кашгарии, погубило и нашу собственную торговлю в этих странах и, сверх того, содействовало к образованию в соседстве беспокойного и фанатичного мусульманского государства, во всяком случае, менее для нас удобного, чем спокойный и, в конце концов, все-таки уступчивый Китай [433].
Однако правительство России считало, что поддержка военными средствами маньчжур, выступивших против мусульман, вызвало бы «огонь на себя». Это могло бы, по их мнению, привести к восстанию подвластных России мусульман и создать угрозу самому господству России в этой части Центральной Азии[434].
Петербургу необходимо было знать мощь и силу мусульманского движения в Западном Китае. Важна была и реакция Китая на военные действия в Кашгарии, а также степень подготовки Армии соседнего государства. Для этого требовались глаза и уши политиков, принимающих решение – разведка.
Отчёт о проделанной работе и планы на следующую экспедицию
В январе 1870 года Николай Михайлович прибыл в Петербург. Едва высохли чернила отчётов о проделанной работе, об экспедиции по Уссурийскому краю в ИРГО, и завершились письменные доклады Главному штабу Русской императорской армии, Пржевальский выстраивал новые планы путешествий в Азию. Он добивался получить разрешение командования об отправке его во главе экспедиции для исследования неизвестных районов Китая.
В марте того же года Пржевальский провёл четыре встречи с докладами в ИРГО, где подробно осветил природу Уссурийского края, его флору, фауну, а также жизнь местного населения и поселенцев. Там же он высказывал свои соображения по его колонизации. Академия Наук отнеслась к его коллекциям и трудам с большим уважением и признательностью [435]. Но офицер, понимая масштаб своего научного потенциала, сразу же обратился к Обществу с просьбой о ходатайстве перед начальством отправиться в северные районы Китая для изучения земель верхнего течения реки Хуан-Хэ в земли Ордосов [436] и к озеру Куку-Hop. Эти места были фактически белыми пятнами на картах мира.
Перед этим возникла объективная необходимость съездить в Польшу, причин в этом было несколько. Своего спутника по Уссурийскому путешествию – Ягунова, Пржевальский определил в Варшавское юнкерское училище. Ему хотелось вырастить в своей среде опытного и надёжного коллегу по работе, а без прохождения военной службы это было бы невозможно, – так он считал. Ранее, в письме к преподавателю юнкерского училища, своему приятелю Фатееву Николай Михайлович рекомендовал Ягунова «как прекрасного, доброго, честного и усердного молодого человека, который со временем будет, вероятно, одним из лучших ваших учеников.
Фото сделано перед I экспедицией. Слева-направо: штабс-капитан Н. М. Пржевальский, Н.Я.Ягунов – товарищ по Уссурийскому путешествию и поручик М.А. Пыльцов. Варшава
Ягунов блестяще окончил училище и служил в Кексгольмском гренадерском Императора Австрийского полку офицером. Второй причиной явилось то, что вместо него Пржевальскому необходимо было выбрать нового спутника в экспедицию. Он нуждался в коллеге – военном, который помогал бы ему в метеорологических наблюдениях, препарировании животных, сушении растений и других работах. Обойтись без такого спутника Пржевальский считал невозможным также и по другой важной причине.
«Товарищ необходим, – писал Николай Михайлович, – ещё и на тот случай, если мне лично не суждено будет вернуться на родину. Тогда мой спутник может сохранить и доставить все бумаги и коллекции, которые в противном случае должны будут также погибнуть».
Пржевальский написал своим бывшим ученикам по Варшавскому училищу. Один из них, наиболее талантливый М.А. Пыльцов, служивший в то время подпоручиком в 31 Алексопольском полку [437], выразил желание отправиться в путешествие, и даже при этом был готов пожертвовать карьерой военного – выйти в отставку. Зная Мишу Пыльцова с юных лет, Николай Михайлович сделал ставку на него. Поэтому он ходатайствовал перед начальником Главного штаба о назначении Пыльцова к себе в экспедицию [438]. С этого времени судьба молодого офицера коренным образом изменилась. После Варшавы Пржевальский опять возвратился в столицу. Заработав весомый авторитет в первой экспедиции, он теперь мог смело требовать продолжать следующие исследования на благо русской науки и своего государства. Тем более, что и П.П.Семёнов и генерал А.Е. Влангали находившиеся в то время в Петербурге – оба, не откладывая дел в долгий ящик, приняли активное участие в организации данного мероприятия.
Размышляя о следующем путешествии, Пржевальский писал: «Меня лично в особенности манят северные окраины Китая и восточная часть южной Монголии, как местности, ещё не изведанные европейцами, но представляющие громадный интерес для географии и естествознания; тем более, что и доступ в эти далёкие страны с чисто научною целью не представляет особенных затруднений, по заявлению нашего посланника в Китае, генерала Влангали, который находится в настоящее время в Петербурге» [439]. Он даже был готов пожертвовать часть расходов на экспедицию из личных сбережений, – примерно 1000 рублей в год. Любовь к науке в это время стала для него выше карьеры. «Если мои служебные условия станут какими-либо препятствием для выполнения предполагаемой поездки, то я всегда готов выйти в отставку и посвятить себя исключительно для служения науке», – писал он.
Политические события подталкивают к немедленным действиям. ИРГО и Военное ведомство принимают решение
Тем временем события в мире разворачивались так стремительно, что требовали от России принятия немедленных решений по исследованию Центральной Азии. Когда 12 июля 1858 года в Тяньцзине глава дипломатической миссии в Китае Е.В.Путятин первым из представителей европейских держав заключил торговый договор с Китаем, по которому свободный доступ во внутренние регионы страны получали русские миссионеры, он сразу же поднял вопрос «о необходимости скорейшего снаряжения экспедиции в Китай с целью исследования этой страны в научном и торговом отношении». Ему вторил чрезвычайный посланник и полномочный министр в Пекине генерал-майор Влангали [440], который обращался в ИРГО целью получения от Общества предложений по кадровому составу экспедиций и конкретному плану исследования территорий Срединной Империи. Со своей стороны, он заручался о «готовности употребить все старания к облегчению условий таких исследований».
20 июля 1870 г. Пржевальский был «отчислен от должности старшего адъютанта Управление войск Приморской области с зачислением по Генеральному штабу» [441]. Исходя из своего нового статуса Пржевальский теперь мог смело всё своё время посвящать чисто научным исследованиям.