Задержавшись на двое суток, выхаживая Егорова, экспедиция остановилась в Сартынской [551] долине. Сыртынские монголы встретили путников радушно, принесли молока, продали баранов и масла. Отыскался и проводник на дальнейший путь, но не прямо в Тибет через западный Цайдам, как нам этого хотелось, а дорогой окружной, через стойбище курлыкского князя.
Удачно переформировав свой караван, 12 сентября экспедиция двинулась в Тибет. Начался второй период путешествия, более интересный как по самому характеру впереди лежавших местностей, так и по их совершенной неизвестности.
Подводя черту первому периоду экспедиции в Тибет, можно сказать: от Зайсана до хребта Бурхан-Будда было пройдено по пустыне более чем 2000 вёрст. По всему пройдённому пути, где до русских ни разу не проходил кто-либо из европейцев, добыто много данных, чисто географических: глазомерная съёмка пути, несколько определений широты, барометрические измерения высот и метеорологические наблюдения.
В то время все, даже новейшие карты Тибета, за исключением немногих местностей, посещённых европейцами и пандитами, копировались с карты д’Анвиля, основанной исключительно на китайских источниках, хотя весьма неполных.
Лишь южные, лежащие в бассейне Брамапутры и более населённые части Тибета, равно как провинция Нгари-корсум на юго-западе этой страны, кое-где урывками исследованы европейскими путешественниками и в недавнее время (с 1865 года) пандитами, обученными сьёмке браминами [552], секретно снаряжавшимися англичанами из Индии. Вся же северная площадь Тибетского нагорья, представляла в то время собою полнейшую terra ihcognita, в деталях топографии менее известную, чем видимая поверхность спутника нашей планеты.
Только поперёк восточной части намеченного пространства, путём буддийских богомольцев, следующих из г. Синина в Лхасу, удалось, начиная с половины XVII века [553] проехать нескольким европейцам. То были: в 1661 году миссионеры Грубер и Д’Орвиль, проследовавшие из Пекина через Лхасу в г. Агру на Ганге; в 1723–1736 годах голландец Самуил-ван-де-Путте, пробравшийся из Индии через Лхасу в Пекин и обратно; в 1845 году – миссионеры Гюк и Габе, следовавшие из Северного Китая в столицу далай-ламы и проехавшие отсюда через Восточный Тибет и Южный Китай в Кантон. К сожалению, ни один из этих путешественников не оставил подробного географического описания своего пути по Северному Тибету.
Несравненно важнее в данном отношении заслуга пандита Наин Синга, который в 1873 году совершил замечательнейшее путешествие из Ладака мимо оз. Тенгри-нор в Лхасу, сделал съёмку своего пути, измерил абсолютную высоту 497 точек и определил широту 276 пунктов. Другой пандит в 1871 и 1872 годах пробрался из восточного Непала к оз. Тенгри-нор, обошёл его с северной стороны и через Лхасу возвратился в Индию.
В промежутке между странствованиями этих двух пандитов удалось и Пржевальскому, в конце 1872 и начале 1873 года, при первом путешествии в Центральной Азии, пройти из Цайдама по Северному Тибету тем же путем буддийских богомольцев около 300 верст, до впадения р. Напчитай-улан-мурень в р. Мур-усу, составляющую верхнее течение знаменитого Ян-цзы-цзяна.
При вторичном посещении Центральной Азии в 1876 и 1877 годах он только прошёл часть северно-тибетской окраины, именно хребта Алтын-таг близ Лоб-нора. А 1879 и 1880 годах ему удалось пройти Тибетское нагорье от оазиса Са-чжеу по северному и восточному Цайдаму, а отсюда через верховья Голубой реки за хребет Тан-ла, кроме того, исследовать часть местности на верхнем течении Желтой реки к югу от оз. Куку-нор.
Вот перечень тех немногих и отрывочных изысканий, которые были произведены в Северном Тибете. Легко видеть, что громадная площадь этой страны остаётся почти совершенно неведомою и настоятельно ждала своих исследователей. Совокупность всех этих причин и сделала Тибет неведомым до тех дней.
Рано утром,12 сентября 1879 года, возле хырмы Дзун-засак в южном Цайдаме, лагерь свернулся, и путники направились в Тибет караваном из 34 верблюдови 5 верховых лошадей с новым проводником, который оказался бесполезным и был изгнан. Оставшись без проводников – они шли наугад, разъездами, отыскивая путь, и не сбились с пути, благодаря удаче, сопутствующей им [554].
Отражение атак разбойничьих нападений ёргаевЦенная информация из третьих устЗапрет на посещение Тибета
Преодоление перевала через Тан-ла ознаменовался для каравана первой же встречей с ёргаями, но тогда они пока не решались ограбить его, так как увидели хорошее вооружение и знали, что имеют дело не со слабыми монголами, а с подготовленными для отпора военными людьми. Спустя время, ободрённые малочисленностью каравана, они решили действовать.
Как писал в дневнике Пржевальский: «С одной стороны, наша маленькая кучка – всего двенадцать европейцев, с другой – целая орда дикарей, нам враждебных. Там – грубая физическая сила, здесь – сила нравственная. Эта-то нравственная сила должна была победить и победила!..»
Сражение с еграями у перевала Тан-ла
«На семьсот шагов поставь прицелы!» – скомандовал он своим спутникам, и затем, при слове «Пли!», двенадцать пуль ударили в ближайшую кучу разбойников. Не успели те опомниться, как раздался другой залп, а за ним третий. Разбойники бросились убегать врассыпную, в гору и слезли с коней, вероятно для того, чтобы представлять собой меньшую цель или даже отчасти прикрывать себя туловищами лошадей. Тем временем казаки подняли прицелы у берданок на 1 200 шагов и послали залп в партию, стоявшую при входе в ущелье. Однако пули не долетели до ёграев и взрыли песок впереди их лошадей. Пржевальский дал команду взять самый верхний прицел, и следующий залп был удачнее первого. Разбойники заволновались, но после двух залпов пустились убегать врассыпную [555].
На втором переходе от Сан-чю экспедицию встретили трое монголов. Все они отлично говорили по-тибетски, чему путники очень обрадовались, ибо до сих пор шли без языка и объяснялись с местными жителями пантомимами.
Однако встреченные монголы привезли и тревожные вести. Они сообщили, что тибетцы решились не пускать к себе русских, так как задолго до прибытия отряда разнёсся тревожный слух. Этому слуху все охотно поверили, и возбуждение народа в Лхасе было крайнее тревожное. По словам монголов, стар и мал в столице далай-ламы кричали: «Русские идут сюда затем, чтобы уничтожить нашу веру, мы их ни за что не пустим, пусть они сначала перебьют всех нас, а затем войдут в наш город».
Для того же, чтобы подальше удержать непрошеных гостей, все нынешнее лето тибетцы выставили пикеты от ближайшей к границе деревни Напчу до перевала Тан-ла, что составляло протяжённость примерно 200–250 км, но к зиме эти пикеты были сняты, так как в Лхасе думали, что путешествие русских было отложено.
В сопровождении монголов путники сделали переход и, чуть позже перед остановкой, встретили тибетских чиновников с их конвоем. Николай Михайлович предъявил свой пекинский паспорт и заявил, что они имеют на это разрешения китайского императора и, следовательно, не пускать их далее они не имеют никакого права, на что потребовали аргументированного разъяснения.
Чиновники, заранее проинструктированные как поступать в случае упорства, просили караван обождать на месте до получения ответа из Лхасы, куда тотчас же отослали нарочного с изложением подробных обстоятельств дела. Ответ обещали дать через двенадцать дней. Это пока устраивало Пржевальского, и он согласился. Тогда тибетцы переписали фамилии и число казаков, а также данные паспорта, и поспешно уехали в Напчу.
Пржевальский, судя по имеющейся у него информации, решил, что именно китайцы преградили им дорогу в Тибет, и именно они хитро распустили слух о том, что тайная цель нашего путешествия есть похищение далай-ламы.
Пржевальский рассуждал так: «Даже если бросить часть клади и продвинуться немного вперёд, на что в итоге может рассчитывать подобный поход? На постоянное напряжение, нервозность и вооружённое противостояние? Научные исследования в подобных условиях явно невозможны. При этом существовал большой риск для жизни людей или, в крайнем случае, русские надолго оставили бы о себе на этой земле недобрую память. Лучшим исходом при подобных обстоятельствах было только одно, – остановиться и ждать ответа из Лхасы».
Так они и сделали. Была и другая версия, что китайский резидент в Лхасе приложил руку к тому, чтобы миссия Пржевальского в Лхасу не увенчалась успехом, хотя официально это так и осталось неизвестным.
Между тем в русском посольстве в Пекине, да и в самой России и даже в Европе начали появляться тревожные известия, одно другого хуже: пронёсся слух, с что «вся экспедиция и сам её талантливый, и уже успевший прогреметь своими подвигами по всему свету, начальник погибли в тибетских пустынях».
Вести были одна тревожней и нелепей другой. 14-го января, в МИД в Петербурге была получена телеграмма следующего содержания от пекинского посланника Кояндера: «По словам китайцев, Пржевальский, прогнав будто бы заблудившегося проводника, остался в начале октября один в неизвестной пустыне. С тех пор известий о нём нет» [556].
Эта весть встревожила всех в учёных и правительственных кругах Петербурга, а также и в различных слоях общества всей России. Все единогласно утверждали о гибели Николая Михайловича, как о факте свершившемся, и все очень сожалели о нем, как о безвременно погибшем таланте. Пресса преподносила вести одна сенсационней другой. В газете «Голос» появилось даже «важное» сообщение, что