В холодные дни середины ноября 1920 года началась эвакуация остатков армии генерала Врангеля кораблями из Крыма. Вместе с братом Александром и супругой Юлией Александровной Грековой, с которой Николай познакомился в севастопольском госпитале, навсегда покидал Россию и Туроверов. Это была незабываемая трагедия, печать которой поэт носил в душе всю свою некороткую жизнь:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл изнемогая
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою…
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
Так донской казак, уроженец Старочеркасской станицы, оказался на чужбине. Первые месяцы эмиграции Туроверов с женой и младшим братом прожили в русском лагере на греческом острове Лемнос, контролируемом французскими войсками. Этот остров площадью около пятисот квадратных километров на долгие полгода (ноябрь 1920 – апрель 1921 гг.) стал местом жительства Туроверова с семьей. Условия существования были ужасными. Спать приходилось в тесных палатках, которые промокали даже от небольшого дождя. Было сыро, холодно и голодно. Об этом «знойном архипелаге» Николай Туроверов писал в стихотворении «Лемнос» (1921 год):
Февральский день и тихий и жемчужный
Белесо отразился в зеркале воды.
Прошли вдвоем. Чуть видные следы
Остались на песке. Шум лагеря ненужный
Лениво затихал…
В полдневный час у пристани, когда
Струился зной от камня и железа,
Грузили мы баржу под взглядом сенгалеза
И отражала нас стеклянная вода.
Мы смутно помним прошлые года,
Неся по сходням соль, в чувалах хлеб и мыло.
В один недавний сон слилося всё, что было
И всё, что не было, быть может, никогда.
Прорезал облака уже последний луч.
Дохнуло море солью сыровато
И краски расцвели внезапно и богато
На склонах смугло-желтоватых круч.
Минувшего нашёл заветный ключ, —
Знаком залив, знакома эта влага:
Мне в детстве снился зной архипелага
И этот мыс на фоне сизых туч.[25]
В начале июня 1921 года Туроверов с женой и младшим братом перебрался в Сербию. Здесь жизнь была более спокойной и обеспеченной, чем на Лемносе, хотя добывать себе и семье на хлеб насущный ему пришлось, занимаясь нелегким трудом мукомола и лесоруба в районе Пожареваца. Но это был мирный труд, а годы боев и походов стали постепенно забываться. Об этом Туроверов писал в цикле стихов о Сербии:
…За старой ригой поворот.
Легко идти по росным тропам
В вечерний час на огород,
Дыша гвоздикой и укропом.
О, мирный труд! Шагает конь.
Чигирь скрипит. Вода струится.
Нет, дни пожаров и погонь
Теперь сплошная небылица.
И в это час, средь синих верб,
Когда двурогий месяц встанет,
Как может верить старый серб,
Словам о буре и о брани.
Мне – ратной совести укор,
Ему – его земля и травы
И даст он молча помидор
Рукой мне грязной и шершавой.[26]
И все эти гиблые годы Николай Туроверов находит время для стихотворчества. Его стихи читают на дружественных вечеринках, декламируют на полковых и войсковых праздниках. А первые свои публикации Туроверов увидел в газете «Казачьи думы», выходившей в столице Болгарии Софии. Он понимал, что главным его призванием является не военное ремесло, не труд мукомола или лесоруба, а труд литератора. Он рвется в Париж, в центр культурной жизни Европы, где осела самая большая колония русских эмигрантов.
В 1922 году Николай Туроверов ступил на гулкие улицы чудо-города Парижа, чтобы остаться здесь на всю жизнь и обрести покой после смерти. Работая по ночам грузчиком, днем Туроверов посещал занятия в знаменитом Сорбоннском университете. И все время слагал стихи, печатая их как в казачьих изданиях – «Родимый край», «Казачий сборник», «Казачьи думы», «Казачий сполох», «Казачий журнал», – так и в общеэмигрантских газетах и журналах: «Россия», «Возрождение», «Современные записки»… Наблюдая за эмигрантской жизнь своих земляков, Туроверов писал в 1928 году: «Здесь, в Европе, казаки, шалея от восьмилетней склоки и болтовни русской эмиграции, ладно пригнали к своей шее крахмальный воротничок, ловко приспосабливаются к чуждой жизни; но свои рестораны называют «Донскими волнами», голосят в них свои песни и ругают Запад».[27] В спорах с казаками-сепаратистами, считавшими, что казакам надо отделиться от России и создать своё собственное государство, Туроверов твердо отстаивал своё убеждение, что «без России и вне России у казачества не было, нет и не может быть дорог!».[28]
В 1928 году в Париже вышел первый поэтический сборник Туроверова, названный им «Путь». Лирические произведения о мирной жизни на Доне перемежались в сборнике с стихотворениями о недавно пережитой гражданской войне, о боли потерь, скитаниях и тоске по Родине. В поэме «Париж» Туроверов пишет:
Опять в бистро за чашкой кофе
Услышу я, в который раз,
О добровольческой Голгофе
Твой увлекательный рассказ.
Мой дорогой однополчанин,
Войною нареченный брат,
В снегах корниловской Кубани
Ты, как и все мы, выпил яд, —
Пленительный и неминучий
Напиток рухнувших эпох
И всех земных благополучий
Стал для тебя далёк порог.
Всё той же бесшабашной воле
Порывы сердца сохраня,
Ты мнишь себя в задонском поле
Средь пулемётного огня
И, сквозь седую муть тумана
Увидя людные бугры,
Сталь неразлучного нагана
Рвёшь на ходу из кобуры.
С годами стихи Туроверова приобретают популярность не только в казачьей среде, но и в кругах общерусской эмиграции. Скупой на похвалы поэт Г. Адамович о стихах Туроверова сказал: «Это не плохие стихи. Мы даже решительно предпочтём их стихам более литературным… У Туроверова могут найтись читатели и поклонники, потому что в стихах своих он действительно что-то «выражает», а не придумывает слов для выдуманных мыслей и чувств».[29] Один из ведущих критиков русского Зарубежья Г. Струве так же положительно оценил поэзию Туроверова. «Стих Туроверова скупой и точный, в духе пушкинской традиции, – писал он в своей книге «Русская литература в изгнании». – Частый у него четырехстопный ямб ритмически богат. Он зорок и умеет увиденное сжато и верно изобразить. С той же четкостью, с которой он видит и изображает родную Донскую область, умеет он передать и впечатление от чужих земель».[30]
В 1937 в городе Безансон вышел второй поэтический сборник Николая Туроверова «Стихи». Одним из первых на него откликнулся Георгий Адамович. «Его стихи полны точных и метких определений, – писал он о сборнике Туроверова. – Он не устает описывать свои родные донские степи, вспоминать свою суровую, «жестокую юность с тускловатым блеском погона на хрупких, на детских плечах», но рассказы с размышлениями его никогда не сбиваются на исповедь. Стихи ясны и просты хорошей, неподдельной прямотой, лишенной нарочитого упрощения».[31] Весьма строгий и придирчивый в оценке поэтических творений своих собратьев Владислав Ходасевич назвал стихи Туроверова «добротными», отметив, что его «поэзия движима патриотизмом» и «отчётливо окрашена в цвета белой армии».[32]
В 1939 году увидела свет ещё одна книга туроверовских произведений – «Стихи»; а в 1942-м в поверженной гитлеровской Германией Франции вышел четвертый стихотворный сборник Туроверова с прежним названием – «Стихи».
В 1930-е годы Туроверов принимает активное участие в литературной жизни казачьей эмиграции, став в 1938-м одним из организаторов «Кружка казаков-литераторов» и год спустя выпустив иллюстрированный «Казачий альманах».[33] Состоял Туроверов и в числе основателей «Общества ревнителей русской военной старины». Сам Николай Николаевич являлся автором интересных работ по истории Дона: «Иностранные сказания о взятии казаками Азова», «Казаки в изображении иностранных художников», статей о Платове, Бакланове и других героях Дона. Исследуя отражение казачьей темы в творчестве русских писателей, Туроверов пришел к выводу, что «нет ни одного крупного русского писателя, который бы прошел мимо казачества. Гоголь, Пушкин, Толстой, Лермонтов черпали в казачестве темы для всех известных, ставших бессмертными, произведений. Они полюбили вольнолюбивый народ и вполне заслуженно могут быть зачислены в друзья казачества».[34] К его помощи обращались историки и писатели. Так, Туроверов помог французскому писателю-историку Г. Саванту в написании и издании книги «Le cosaques» («Казаки»).
Когда в 1930-е годы в Париж были доставлены чудом сохранившиеся после катастрофической Новороссийской эвакуации ящики с музейным имуществом лейб-гвардии Атаманского полка, Туроверов стал хранителем музея при созданном тогда же «Объединении атаманцев». При музее имелась уникальная коллекция русской книги и старины, собранная генералом Д. И. Ознобишиным и насчитывавшая свыше десяти тысяч томов книг и гравюр. Николай Николаевич в предвоенные годы организовал и открыл в Париже интересные по подбору экспонатов выставки «1812 год», «Суворов», «Казаки».