Но сейчас я чувствую себя на свой возраст. Я чувствую себя молодой и свободной, как будто возможности жизни безграничны, хотя я просто сижу в кресле в дешевом долларовом кинотеатре и почти не смотрю фильм, который идет на экране.
Черт возьми, я даже почти забываю, о чем идет речь, пока через несколько минут не загораются финальные титры и не начинает звучать песня "Красавица и чудовище". Я встаю, чтобы уйти, разочарованная тем, что мое пребывание в темноте с Николайо закончилось.
Но когда я направляюсь к выходу, Николайо хватает меня за руку и притягивает к себе.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я, когда он начинает вести мое тело, покачивая его.
— Мы танцуем, Минка. Давай.
И я танцую, самая счастливая за последнее время, раскачиваясь под звуки Джона Ледженда и Арианы Гранде, а Николайо притягивает меня к себе и окунает в свои объятия, как опытный профессионал.
Я благодарна Николайо за то, что он не свернул в сторону убежища. Я беспокоилась, что это свидание закончится так скоро, но мне следовало бы знать. Подозреваю, что Николайо всегда будет превосходить мои ожидания.
Мои щеки раскраснелись, а мысли автоматически переключились на секс. Мне нужен его поцелуй, а не легкое прикосновение губ друг к другу перед тем, как он бросит меня без единого слова, хотя, черт возьми, в данный момент я бы и на это согласилась.
— О чем ты думаешь? — спрашивает он.
— О твоих губах на моих. Мои руки скользят вниз по твоим брюкам, обхватывая твой голый член. Твои пальцы на моей груди, щиплющие, дразнящие, дергающие мои затвердевшие соски, — честно отвечаю я.
Возможно, слишком честно, но что ж.
— Черт, — стонет он, останавливая машину, и на краткий миг я вздрагиваю от возбуждения, думая, что он собирается дать мне именно то, чего я хочу, но он этого не делает.
Вместо этого он отстегивает мой ремень безопасности, выходит из машины и открывает для меня дверь. Я хватаю его за руку и принимаю его помощь, когда он поднимает меня на капот машины. Передо мной — река Гудзон во всей ее вонючей красе.
Он ухмыляется, глядя на мой сморщенный нос, и говорит:
— В этом городе живет почти девять миллионов человек, и весь их мусор переправляют через реку, чтобы сжечь. Ветер все равно улавливает запах и переносит его обратно через реку, отсюда и вонь.
— Чудесно. — Я пошутила: — Итак, ты отвел меня на последние двадцать минут фильма в месте, которое больше угрожает безопасности, чем является кинотеатром, а теперь еще и вонючая река напротив мусорных отходов девяти миллионов человек. Это та часть ночи, когда ты разрубишь мое тело на части и бросишь куски в воду? — Я прислоняюсь к нему, когда он садится рядом со мной на капот своей машины. — Николайо Андретти, ты просто очарователен. Делай с моими конечностями что хочешь, но обещаешь ли ты сохранить в целости мою задницу? Она мне очень нравится.
— Смейся, но это мое любимое место во всем городе.
— Почему?
— Мы живем в городе с девятью миллионами других людей. Девять миллионов. И это не считая хреновой тонны туристов, которых Нью-Йорк также собирает. Иногда мне просто нужен перерыв. Чтобы напомнить себе, что я свободен. Что я не привязан к этому городу так, как мне иногда кажется. И здесь я один. Я сам себе хозяин. Я могу думать своими собственными мыслями, не замутненными множеством других людей.
— Тебе никогда не надоедало быть одному? Ты ведь жил один в том доме.
— Ну да, но это совсем другое дело.
— Как это?
— Там я в ловушке, а здесь меня нет. Я не уверен, что это можно объяснить по-другому.
— Мне здесь нравится, — решаю я.
— Даже если здесь воняет?
— Особенно потому, что воняет.
— Без вранья?
— Если бы это было не так, я думаю, здесь было бы больше людей, и тогда мне бы это очень не понравилось.
Он смеется.
— Ты — это что-то, ты знаешь это?
— Так говорит человек, который отправляется к гнилой реке, чтобы сбежать от девяти миллионов людей, которые его даже не знают. — Выражение моего лица меняется, когда я смотрю на город с нашей точки зрения. — Я понимаю, о чем ты, — тихо говорю я. — Здесь чувствуется свобода. Здесь достаточно далеко от города, чтобы я не чувствовала себя зажатой всеми своими обязанностями, и достаточно близко, чтобы я все еще чувствовала, что могу быть рядом с Миной, если я ей нужна. — Я поворачиваюсь к нему. — Спасибо, что отвез меня сюда.
Мы погружаемся в тишину, наслаждаясь шумом воды и бриза, прежде чем он спрашивает:
— Почему ты не ругаешься?
Я ругаюсь, когда речь идет о грязных словах, потому что их просто нечем заменить, но я подозреваю, что он имеет в виду не это, поэтому говорю:
— Я пообещала себе, что перестану, примерно тогда же, когда пообещала себе, что стану тем человеком, которым мне нужно быть, чтобы вернуть Мину.
Упоминание о том, что я золотоискательница, отрезвляет и стоит между нами, как слон в комнате. Я благодарна ему за то, что он не поднимает эту тему, потому что я пока не хочу сталкиваться с этой реальностью. Я не хочу копать золото, но мне все равно нужно это делать. Мине предстоит провести еще шесть лет в приемной семье, если я ничего не предприму.
Но сейчас я просто хочу насладиться моментом нормальной жизни с парнем, который мне очень, очень нравится. А он мне действительно нравится. Он сводит с ума, приводит в ярость, но в то же время он — все, чего я никогда не знала, что хочу. Разве это так плохо — вести его за собой? Он большой мальчик. Я уверена, что он справится с этим.
— Почему бы тебе не попробовать ругаться прямо сейчас? — спрашивает он.
— Это скользкая дорожка.
— Даже немного?
— Ты пытаешься развратить меня, Николайо?
— Ты уже развращена, Минка. Или лучше сказать Ремингтон?
Я слегка прижимаюсь к его плечам, прогоняя воспоминания о той ночи, но в то же время желая, чтобы он просто поцеловал меня. Я хочу узнать, каково это — когда тебя целуют по-настоящему, и мне это нравится. Но я не хочу быть инициатором. Не тогда, когда я уже веду его за собой.
Поэтому вместо этого я говорю:
— Расскажи мне секрет.
— Что ты хочешь знать?
— Что случилось той ночью?
— Это было через четыре дня после неудачного покушения на Винсента. Мы все думали, что Романо собираются мстить моему отцу, поэтому он попросил меня и Ренье остаться у нашего дяди Луки. Я не мог уснуть и прогуливался по дому, когда заметил, что все охранники пропали. Телефона у меня с собой не было, а комната Ренье находилась в другом конце особняка, поэтому я достал пистолет и стал обходить комнаты, пока не добрался до того зала. Там я впервые встретил Ашера. Он поставил передо мной ультиматум — жизнь Ренье или жизнь дяди Луки.
— И ты выбрал Ренье.
— Я не жалею об этом.
— Как он может злиться на тебя за то, что случилось, если ты сделал это ради него?
— Не думаю, что он знает, что я сделал это ради него. Я думаю, никто не знает, что произошло. А если и знают, то им просто наплевать. Я действительно убил капо.
— Ты пытался объяснить, что произошло?
— Я сбежал, как только это случилось, но я пытался звонить и писать по электронной почте. Но потом понял, что они могут это отследить, и вернулся к отправке писем отцу и Ренье без обратного адреса. Не знаю, получили ли они их вообще. В любом случае, это неважно. Мой отец мертв, а Ренье на меня покушался. La volontà de re. Воля короля.
— Что это значит?
— Это как предсмертное пожелание босса мафии своему предшественнику. И по традиции оно должно быть исполнено.
— А твой отец составил завещание короля? Что это было?
— Моя смерть.
Я качаю головой, не в силах поверить в это, но, и не желая больше говорить о чем-то таком мрачном, таком серьезном на первом свидании.
— Расскажи мне что-нибудь другое. Что-нибудь позитивное.
Он откидывается назад, так что теперь он полностью лежит на машине, и я присоединяюсь к нему, кладя голову ему на грудь.
— Я хочу тебя, Минка Рейнольдс. Ты будешь моей. Это просто вопрос времени.
— У меня нет права голоса? — спрашиваю я, забавляясь.
Он решил, что хочет меня, и это лишь вопрос времени. Это должно меня бесить, но не бесит. Потому что, если быть честной, я тоже хочу его.
Даже если я знаю, что не могу его заполучить.
34
Я подумал, не так ли зарождается
прощение: не под фанфары прозрения,
а когда боль собирает свои вещи,
упаковывает их и ускользает
без предупреждения посреди ночи.
Халед Хоссейни
НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ
Минка молчит, пока мы едем обратно к убежищу. Меня так и подмывает сказать что-нибудь, но, когда мы подъезжаем к дому за один квартал, я замечаю, что за нами следует машина, и мне приходится отбросить эту мысль.
— Сядь на секунду за руль, — говорю я Минке.
— Что?! — спрашивает она, в ее голосе отчетливо слышится тревога. — Я никогда не водила машину!
— А сколько тебе лет?
— Двадцать два, придурок! Я жительница Нью-Йорка! Мы не водим машину.
Я улыбаюсь нахальству в ее голосе. Если не считать того, что в начале дня она была более сдержанной, чем обычно, сегодня, и я беспокоился, что приглашение на свидание может утихомирить ее непокорность.
Я смотрю ей в глаза, чтобы она знала, что я говорю серьезно.
— Я собираюсь отпустить руль. Если ты не возьмешь его, я не могу гарантировать, что мы не разобьемся.
Я отпускаю руль, и ее глаза расширяются.
Она хватается за него с криком:
— Ты тупой придурок!
Я смеюсь, отворачиваю голову от нее, роюсь в сумке и говорю:
— Осторожнее. Твой Уилтон дает о себе знать.
Осмотревшись, я достаю из сумки нож, свой кольт и пистолет EMP, а затем поворачиваюсь на переднее сиденье со своими вещами.
Глаза Минки расширяются, когда она рассматривает мой выбор.
— О, Боже мой. Ты с ума сошел. Ты чуть не убил нас