Синтия подавила зевок, прикрыв рот тыльной стороной ладони, и поспешила ответить:
– Из всего того, что ты сказал, я, кажется, ничего не поняла. Но это не важно. Кто-то наверху верит в тебя и хочет, чтобы ты здесь работал. Сходи познакомься с сотрудниками лаборатории, это этажом выше. Желаю успехов.
Похолодевший Фруллифер предпринял отчаянную попытку прямой атаки:
– Знаешь, у тебя такие потрясающе яркие глаза! – голос дал трещину и сорвался чуть ли не на крик.
– Из-за линз, наверное. – Больше не обращая на Фруллифера внимания, Синтия взяла телефонную трубку и набрала номер. Маркусу ничего не оставалось, кроме как уйти.
4. Numen inest
Архиепископ Пере де Луна, сеньор Лусени, поднял на Эймерика тяжелый взгляд покрасневших серых глаз. Его лицо, и без того очень бледное, выглядело почти белым из-за полного отсутствия растительности и бескровных губ, которые делали рот похожим на плохо прорезанную щель. Хотя они с инквизитором были почти ровесниками, лицо архиепископа казалось застывшей маской из какого-то далекого кошмара.
– Хустисья писал мне о вас, – очень тихим голосом сказал архиепископ. – Он считает вас честолюбивым, но не лишенным талантов, и рекомендовал подтвердить ваше назначение на должность великого инквизитора королевства.
Эймерик поклонился.
– Жакме де Урреа слишком щедр в своих похвалах. Я не заслуживаю его расположения.
Архиепископ махнул рукой.
– Дело не в расположении. Хустисья – человек практичный, – архиепископ коротко вздохнул и добавил: – Я доверюсь его суждению. Вы получите мое одобрение, хотя еще очень молоды. Я и сам был молод, когда меня выдвинули на пост, которого я не желал. А некоторые считают, что я до сих пор слишком молод.
Видимо, этот худосочный мужчина вынужденно возложил на себя слишком обременительную ношу лишь потому, что того требовала политика. Эймерик смотрел на него и думал, как перевести разговор на другую тему, волновавшую его куда сильнее.
– Не знаю, как отблагодарить вас, монсеньор. С завтрашнего дня я займусь делами, которые остались незаконченными после смерти отца Агустина. Вы обычно вникали в курс дел?
– Нет. Никогда.
– Понимаю. – Интересно, архиепископ ему врет? Не похоже. Тогда инквизитор рискнул спросить напрямую: – Однако я слышал, что однажды вы вмешались, чтобы защитить бедную женщину, повитуху…
К удивлению Эймерика, архиепископ вскочил на ноги, а лицо оживилось. Он указал на огромное распятие, висевшее над головой на фоне красного бархата из Фландрии, которым были обиты стены.
– Видите это, отец Николас?
– Да, – с недоумением ответил Эймерик.
– В городе, куда ни глянь, везде построены церкви, стоят распятия, висят изображения святых, наставления из Евангелия. Если когда-нибудь, через много лет, люди будут судить о нашей жизни по этим находкам, они решат, что мы всецело посвящали себя размышлениям о Боге. Но мы-то прекрасно знаем, что сейчас в церковь ходят только женщины, и то не все, что большинство монахов придается распутству, что почти у всех священников есть любовницы, а высшее духовенство старается угодить то королю, то знати вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности. Вы не согласны?
Интересно, к чему же ведет архиепископ, задумался Эймерик. Благоразумие подсказывало ему ответить лишь легким наклоном головы, ни утвердительным, ни отрицательным.
– Что ж, – продолжал архиепископ, не дожидаясь более конкретного ответа, – в такой ситуации мое вмешательство в какие-либо дела не всегда продиктовано милосердием, к чему обязывает меня моя должность. Я бы хотел все свое время проводить в молитвах, только в молитвах. А вы?
– Монсеньор, я думаю, что работа во имя укрепления и прославления Церкви сама по себе является молитвой, – с уверенностью ответил Эймерик.
– Укрепление, прославление… Вижу, вы разделяете современные взгляды. Поэтому-то вы так и понравились хустисье, – архиепископ опустился на скамью, будто его разом покинули последние силы. – Я отвечу на ваш вопрос. Да, я вмешался в судебный процесс по делу придворной повитухи, имя которой не помню. Но сделал это по приказу короля. Вы поняли верно. Приказы мне дает король, – архиепископ сжал пальцами виски. – Ах, если бы только все оставили меня в покое.
Эймерик инстинктивно почувствовал отвращение, как обычно бывало, когда кто-то демонстрировал свои слабости. Он решил побыстрее откланяться.
– Благодарю, монсеньор. Не хочу вас более задерживать. Прошу лишь письменно оформить ваше одобрение, которое вы так великодушно мне дали. Достаточно двух строк, не больше.
– Что я должен написать?
– Если хотите, я продиктую.
Архиепископ дернул висевший за спиной шнурок. В дальнем конце комнаты тотчас же появился молодой монах.
– Перо, чернильницу и лист пергамента, – приказал прелат. – И горячий сургуч.
Ожидая, пока принесут все необходимое, архиепископ сверлил Эймерика взглядом.
– Скажите откровенно, отец Николас. Что вы обо мне думаете?
Немного удивленный, инквизитор кашлянул, подыскивая нужные слова.
– Если позволите, монсеньор, я сказал бы, что, учитывая ваши склонности, вам больше подойдет монашеская жизнь.
– Это так, но вы недоговариваете. Вы меня презираете.
Волна раздражения подкатила к самому горлу Эймерика. С какой стати этот бледный призрак требует от него откровенности – и именно теперь, когда он стоит на пороге решения столь деликатной задачи? Чтобы гнев не был слышен в голосе, инквизитор заговорил совсем тихо:
– Вы приписываете мне чувства, которых я не испытываю, монсеньор.
– Вижу, вы не хотите их раскрывать. Тогда скажите мне. Чем, по-вашему, должна заниматься Церковь, кроме заботы о душах?
– Навязывать свой порядок, – резко ответил Эймерик. Потом, заметив, что слова прозвучали слишком импульсивно, добавил: – Повсюду царит анархия. Единственная наша опора – Римско-католическая апостольская церковь. Только она одна способна указать людям путь к обновлению и очищению от грехов, чтобы вывести их из эпохи безумия.
– Все, кто претендовал на обновление людей, – с улыбкой сказал архиепископ, – заканчивали тем, что убивали их, потому что те не соответствовали их идеалу, – на этих словах прелат прервался, потому что в комнату вернулся молодой священник, неся письменные принадлежности и ведерко с дымящимся сургучом. Архиепископ взял гусиное перо, окунул его в чернильницу и посмотрел на Эймерика. – Диктуйте.
Замешкавшись на секунду, инквизитор начал.
– Мы, Пере де Луна, архиепископ Сарагосы милостью Божией, констатируем, что смерть возлюбленного сына, отца Агустина де Торреллеса, великого инквизитора королевства Арагон и королевств Каталонии, Валенсии и Сицилии, привела к необходимости…
Некоторое время архиепископ старательно записывал общепринятые фразы, водя скрипучим пером по пергаменту. Потом перечитал то, что написал, четко выговаривая последние слова:
– Назначаем тебя, Николаса или Николаса Эймерика из Жироны, члена ордена Святого Доминика, новым великим инквизитором, со всеми полномочиями, которые дает тебе Апостольский престол, призывая во имя Господа нашего Иисуса Христа всегда проявлять при исполнении столь великой должности то усердие, милосердие и справедливость, которых она требует.
Потом налил на пергамент немного сургуча из ведерка, которое передал ему юноша, взял печать в изящно отделанном корпусе, подождал, пока сургуч растечется, и сделал оттиск резким движением. Эймерик жадно схватил протянутый ему свернутый лист, будто боялся, что архиепископ передумает.
– Безмерно благодарю вас, монсеньор. Я постараюсь выполнить возложенную на меня задачу.
Архиепископ махнул рукой, давая понять, что разговор закончен. Но когда Эймерик наклонился, чтобы поцеловать его кольцо, прелат поднял его, похлопав по плечу.
– Послушайте еще кое-что, отец Николас. Я не сомневаюсь, что вы великолепно справитесь со своими обязанностями. Но имейте в виду – людей не так-то легко изменить.
– Я учту, монсеньор, этот ваш…
– Нет. Это не просто слова. Сейчас нам кажется, что все, кроме неверных, – христиане. Древние культы, древние верования… думаете, они остались в прошлом? Поверьте, если вы столкнетесь с этим, не надейтесь, что одержать над ними победу позволит физическая смерть тех, кто их исповедует.
– Монсеньор, я вас не понимаю, – нахмурился Эймерик.
– Может, поймете чуть позже. В этом городе есть кое-что необычное. Как говорил Овидий, numen inest. «Здесь божество».
– Все равно не понимаю.
– Не важно. Идите и трудитесь в новой должности. Да поможет вам Бог.
Крайне озадаченный, Эймерик поклонился и направился к двери.
Только спускаясь по лестнице дворца, он почувствовал, как накопившаяся за день усталость снова навалилась на него. Инквизитор пересек освещенную луной пустынную площадь; воздух все еще наполняли приятные и неприятные запахи прошедшего дня. Носильщики, как им было велено, стояли перед входом в таверну, которую уже собирались закрывать.
– Подождите еще немного, – приказал Эймерик.
– Да, падре.
Он отодвинул штору, занавешивающую вход, и вошел в помещение. Только за двумя столиками по-прежнему сидели посетители. У самой двери – четверо мужчин в плащах из тонкой ткани с вышитыми подолами. В тюрбанах, украшенных перьями до плеч. У одного из них был короткий меч: закон города запрещал носить оружие, а значит, положение этого человека было таким, что он не боялся нарушать запрет.
Отец Арнау и сеньор де Берхавель сидели чуть дальше, возле большого камина, в котором потрескивали дрова, а языки огня лизали пустые шампуры. Подойдя к столику, Эймерик тяжело опустился на скамью.
– Вот и все, – объявил он без предисловий. – У меня есть письменное подтверждение от архиепископа.
– Я и не сомневался в этом, магистр, – рассмеялся отец Арнау. – Не хотел бы я быть на месте тех, кто пытается вам помешать.
– У меня к вам серьезный разговор, – Эймерик сурово взглянул на отца Арнау. – Вы ужинали?