– Профессор Триплер, вы меня искали?
Тот на него даже не посмотрел. Однако стоявший поодаль от стола человек в черном костюме оглядел Фруллифера с нескрываемым изумлением:
– А это еще кто? Очередной коммунист?
– Здравствуйте! Меня зовут Фруллифер, доктор Маркус Фруллифер.
Грубое лицо человека у стола расплылось в улыбке:
– Доктор Фруллифер! – вскричал он. – Это я вас вызвал!
Потом, повернувшись к Триплеру и своему коллеге, сказал:
– Оставьте нас одних, пожалуйста. Мне нужно поговорить с этим господином.
Они были вынуждены подчиниться. Фруллифер чувствовал себя польщенным, но его терзало смутное беспокойство. Он сел на диван.
– Меня зовут Мэтью Хопкинс, – объяснил мужчина в черном. – Адвокат Мэтью Фрэнсис Хопкинс. Я исполняю обязанности инспектора сферы образования по поручению канцелярии губернатора.
– Приятно познакомиться, – машинально пробормотал Фруллифер.
– Нового губернатора штата Техас, преподобного Мэллори, очень заинтересовали ваши исследования. Он ознакомился с вашими работами и посчитал их оригинальными и новаторскими. Вы самый настоящий гений.
И не столь лестного комплимента хватило бы, чтобы завоевать расположение Фруллифера. Он вдруг почувствовал безграничную симпатию к этому человеку за столом, несмотря на неприятные черты лица и чиновничьи замашки.
– Профессор Триплер вряд ли согласился бы с подобными утверждениями, – ответил Маркус с нарочито оскорбленным видом, вспоминая давнюю обиду. – Здесь все издеваются над моими идеями. Думаю, меня скоро уволят.
Хопкинс сделал короткий, но красноречивый жест.
– Вас никто не уволит. Такое могло бы случиться при предыдущем губернаторе, но сейчас все иначе, – он понизил голос. – Я должен спросить вас кое о чем. Может, заседающая в Вашингтоне шайка запретила вам отвечать на подобные вопросы. Но имейте в виду, что они вас ни во что не ставят, тогда как преподобный Мэллори считает вас одним из величайших ныне живущих ученых.
– Спрашивайте о чем хотите! – воскликнул Фруллифер. Он уже чувствовал себя сторонником Мэллори и всей душой поддерживал его губернаторство, каким бы оно ни оказалось.
– Хорошо. Очень хорошо, – Хопкинс с самодовольным выражением лица откинулся на спинку кресла. – Вы спроектировали космический корабль, которым управляет пситронная энергия. Никто и никогда не говорил ни о чем подобном.
С притворной скромностью Фруллифер покачал головой:
– Ну, это не совсем так. Еще в 1906 году французский инженер Робер Дарвел задумал полет на Марс на корабле из металла, который должна была приводить в движение «психическая энергия» десяти тысяч индийских факиров во главе с брамином Ардавеной. Сегодня мы знаем, что подобных психических энергий не существует, и все же прецедент есть.
– Согласен, но это дела прошлого, – голос Хопкинса был наполнен теплотой и доброжелательностью. – Лучше расскажите мне о работе придуманного вами космического корабля. Основные принципы я уже знаю. Меня интересуют подробности.
Наморщив лоб, Фруллифер подыскивал самые простые слова:
– Так, нейронные сети моего космического корабля… вы уже знаете, что это, да?.. в своих искусственных синапсах несут информацию о корабле, грузе и пункте назначения и передают эту информацию содержащейся в них Психее. Потом один или несколько человек с повышенной мозговой активностью, так называемые медиумы, входят в это же поле Психеи со своими пситронами и передают нейронам корабля дополнительную информацию. После этого медиумы активируют собственную волевую функцию – процесс, который невозможно осуществить с помощью искусственных нейронов, – и приводят Психею в состояние возбуждения.
– Вы очень понятно объясняете! – громко заявил Хопкинс, но было неясно, говорит ли он правду или лжет.
Фруллифер вздохнул.
– То, что происходит потом, описать сложно. Очевидно, космический корабль продолжает неподвижно стоять на том же месте. На самом деле мысленное представление о корабле, его изображение на экране сознания моментально попадают в поле воображаемого. В этот момент экипаж корабля, вошедшего в состояние воображаемого, может испытывать самые разные ощущения, потому что находится за пределами временного измерения. Однако сторонний наблюдатель, присутствующий в месте прибытия космического корабля, увидит его в тот же момент, в который тот входит в поле воображаемого. При этом время и место возвращения корабля будут несколько отличаться от времени и места, откуда он изначально отправился в путь.
Хопкинс не очень уверенно кивнул:
– В общем и целом понятно. А если я наблюдаю за кораблем в точке отправления?
– Тогда перед вами будет исходный корабль, а в путь отправится представление о корабле, трансформированное в материю на основании информации, содержащейся в пситронах. Твердая, конкретная мысль, по крайней мере на определенный промежуток времени, воплотится в форму корабля, состоящего из того же металла. Даже экипаж будет находиться в тех же телах и вести себя так же. Субъектность членов экипажа возможна благодаря тому, что их образы записаны в пситронах, удерживаемых нейронными сетями, которые проецируют ее за пределы воображаемого.
Когда Фруллифер закончил последнее предложение, стало очевидно, что Хопкинсу не удается ухватить суть. Однако он почему-то не собирался этого показывать и вопреки ожиданиям Маркуса не задал ни одного вопроса.
– Продолжайте, прошу вас, – сказал он. – Мысль становится материей. Пока понятно.
Тут Фруллифер в первый раз усомнился в правдивости собеседника, но выбора у него не было:
– Материя психического происхождения, конечно, существовала бы очень короткое время, если бы ее постоянно не подпитывал поток пситронов. По сути, именно это в течение всей экспедиции должен делать космический корабль, оставшийся в исходном месте и времени. Но корабль и экипаж, вышедшие из поля воображаемого, все равно будут обладать автономией, так как несут с собой собственный поток пситронов. Надо отметить, что поток пситронов в исходном месте и времени не будет меньше, так как в нейронных сетях исходного корабля останется другая Психея, а еще одна Психея заменит проецируемую, получив то же информационное наполнение. Наконец, не будем забывать, что пситроны есть во всей Вселенной и в таком большом количестве, что составляют основную часть ее массы.
Во взгляде Хопкинса была пустота. Он нарисовал в воздухе круг рукой:
– А ваш воображаемый космический корабль может когда-нибудь вернуться назад?
– Отвечу, что да. Однако здесь вступает в игру искривление времени. Поэтому…
Фруллиферу пришлось прерваться. В кабинет ворвалась Синтия Гольдштейн. Крайне возмущенная, она казалась еще красивее.
– Маркус! – крикнула она. – Зачем ты разговариваешь с этими людьми? Ты что, не знаешь, кто они?
Сконфуженный Фруллифер не нашелся что ответить. Хопкинс поднялся на ноги и положил на стол руки, сжатые в кулаки:
– Вы – доктор Гольдштейн, как я понимаю.
– Да, – ответила девушка, с ненавистью уставившись на адвоката.
Хопкинс поморщился.
– Вы еврейка, верно?
– И что?
Вместо ответа Хопкинс медленно обшарил мутным взглядом тело Синтии, облаченной в слишком облегающий и слишком короткий халат.
– Говорят, вы научный сотрудник, – заметил он хрипловатым голосом. – Позвольте спросить. Если вы на самом деле научный сотрудник, то почему одеваетесь как шлюха?
Фруллифер оказался в затруднительном положении. Принять сторону Мэллори, который отдавал должное его таланту, или выбрать Синтию? Он решил довериться интуиции. И со всего маху влепил Хопкинсу пощечину.
Адвоката отбросило на спинку кресла:
– Знайте, – пробормотал тот, схватившись за щеку, – что мы все равно вас уважаем.
Но Фруллифер и Синтия уже вышли из кабинета.
6. Монастырь в Пьедре
Эймерик с такой яростью отшвырнул язык, что лошадь встала на дыбы. Это волей-неволей заставило инквизитора справиться с эмоциями. Все еще дрожащей рукой он успокоил перепуганное животное и осенил пространство вокруг себя размашистым крестным знамением в надежде отогнать злые силы, присутствие которых выдавала вибрация воздуха.
После долгих колебаний Эймерик слез с коня и поискал зеленую тряпку, упавшую на обочину. Когда же он, чувствуя, как бешено колотится сердце, нашел в себе смелость посмотреть на отрубленный язык, то не очень-то удивился. Красный кусок плоти превратился в беловатый бесформенный комок слизи, который быстро таял. «Обман, – пробурчал он себе под нос. – Нас хотят ввести в заблуждение. Все это сделано из одного и того же вещества».
Эймерик рискнул дотронуться до комочка носком башмака, но жидкость уже почти полностью испарилась. Вскочив в седло, инквизитор окинул взглядом бескрайнюю ровную рыжеватую равнину. Стоит ехать дальше или вернуться к хижине и допросить старого крестьянина и его слугу? Нет, если старик знает, что́ было завернуто в тряпку, все равно не скажет правду просто так. Поэтому Эймерик поскакал вперед, на юг, хоть и понимал, что силам зла известно о его путешествии инкогнито.
Местность становилась все более населенной. Инквизитор оставил позади несколько льоков[36], где вокруг небольшой приходской церквушки толпились маленькие домики с соломенными крышами, окруженные землями, которые возделывались сообща. Проехал мимо нескольких постоялых дворов с конюшнями и открытыми площадками для танцев. Но воспоминания об отвратительном сюрпризе лишили Эймерика всякого аппетита.
После полудня пейзаж начал меняться. Обожженная солнцем земля и сухая трава уступили место густой зелени, тянущейся по берегам реки; по мере подъема местности растительность становилась все обильнее. Даже жара спала, уступив под натиском окружавших дорогу деревьев, которые чуть раскачивал слабый ветер, напоенный ароматами.
Не обращая совершенно никакого внимания на яркую зелень, столь редкую в бесплодном Арагоне, Эймерик ехал шагом и с подозрением разглядывал немногочисленных путников, направлявшихся в монастырь. Среди них были паломники, несущие десятину крестьяне, женщины с корзинами фруктов и цветов да нищие, в основном цыгане, которые надеялись получить милостыню; лишь последние старались обратить на себя внимание Эймерика. Остальным же, с трудом преодолевавшим тяжелый подъем, было не до него, и, равнодушно оглядев всадника, они отворачивались и шли дальше.