Монастырь появился перед глазами неожиданно, мощный и величественный. Это была готика в чистом виде, не загрязненная никакими инородными примесями стиля мудехар, которым оказалась заражена вся христианская архитектура королевства. В массивности сооружений читалась благосклонность, которой пользовались при дворе монахи цистерцианского ордена. Эймерик знал, что благодаря пожертвованиям Педро IV Пьедра стала одним из самых богатых монастырей Арагона, и, приближаясь к обители, чувствовал себя настороженно, будто отважился забраться на вражескую территорию. Впрочем, так инквизитор относился ко всему незнакомому.
Прежде чем войти в главные ворота, неподалеку от которых был построен дом призрения, Эймерик бросил взгляд на склоны холма, которые теперь, с вершины, были видны полностью. Река Пьедра, почти ручеек, кое-где поблескивала между сочной листвой и, прыгая по камням, спускалась в долину. Вдалеке шумел водопад – похоже, очень высокий и многоярусный. Речка наверняка впадала в большое озеро – вот там, на севере, – с водой такого голубого цвета, будто в зарослях папоротников кто-то положил зеркало.
Сойдя с лошади, Эймерик направился к монаху, встречавшему путников у распахнутых ворот монастыря. Это был высокий человек с длинной черной бородой до пояса, перехваченного веревкой. Он сухо отдавал приказы мускулистому крестьянину и прикидывал на глаз, сколько весит овца, которая ощипывала листву неподалеку.
Эймерик дождался, пока монах закончит разговор и наделит едой, которую ежедневно раздавали нуждающимся, двух вдов, подошедших к входу в монастырь раньше него. Потом сделал шаг вперед и улыбнулся. Выражение лица монаха, оценившего взглядом лошадь, стало не таким суровым, как раньше.
– Да пребудет с вами Бог, сеньор, – почтительно сказал он. – Что вам угодно?
– Да пребудет с вами Бог, брат, – ответил Эймерик. – Я еду в Кастилью. Хотел бы попросить у вас кров для меня и моей лошади.
– Сейчас в монастыре много гостей, – поглаживая бороду, ответил монах. – Но здесь, в Пьедре, мы всегда готовы накормить путника и дать ему ночлег. Только должен предупредить: вы войдете в эти ворота как кающийся и должны будете исполнять все обязанности, согласно нашему уставу.
– Это правильно, – кивнув, согласился Эймерик. – Я не могу просить лучшего, чем молиться с вами в этом святом месте.
– Тогда следуйте за мной. Посмотрим, что я смогу для вас сделать.
Монах позвал брата из гостевого дома и попросил того постоять у входа. А сам повел Эймерика через большой двор, где вдоль стены, в тени, сидели больные старики в лохмотьях, человек десять – у многих не было руки или ноги.
– Прошу вас, не переживайте, – посчитал своим долгом сказать монах, предвидя недовольство Эймерика, которое тот и не собирался выказывать. – Это наши бедняки, они постоянно живут в монастыре. А бедняки, приходящие ненадолго, останавливаются в доме рядом с входом в монастырь. Но те, кто приезжает сюда верхом, считаются личными гостями аббата, поэтому их мы размещаем в другом месте.
Конюшни занимали всю южную часть двора. Монах передал лошадь Эймерика конюхам, а его самого проводил во второй двор, окруженный аркадой. В центре, среди ухоженных клумб, был вырыт колодец, из которого два цистерцианца черпали воду. Справа располагалось мрачноватого вида здание с остроконечной крышей.
Через небольшую дверь Эймерик вслед за монахом зашел в помещение. Внутри оказался всего один зал с очень высокими потолками и арками на стенах. В глубине каждой арки находилась похожая на крошечную часовню ниша, вход в которую был завешен обычной простыней. Некоторые постояльцы с любопытством выглянули из ниш. Другие, прогуливавшиеся под огромным сводом, остановились и тоже с интересом стали разглядывать нового гостя.
– У нас сорок соломенных тюфяков, – сообщил монах не без гордости, – и у каждого гостя отдельная уборная. Я сам занимаюсь уборкой.
Эймерик с сомнением посмотрел на выданный ему матрас, но ничего не сказал. Лишь спросил:
– А ужин?
– Подается к вечерне, то есть совсем скоро. Трапезная для гостей вот тут, рядом. Аббат сам придет вас поприветствовать.
После этих слов монах попрощался и отправился выполнять прежние обязанности. Эймерик положил на пол свои немногочисленные вещи, осмотрел уборную – большую накрытую доской вазу, спрятанную за ширмой, и вытряхнул из соломы всех вшей, которых смог найти. Занимаясь делами, он неожиданно услышал за спиной хриплый голос.
– Вы паломник или просто проезжали мимо и решили здесь переночевать?
Резко выпрямившись, Эймерик тут же приготовился к обороне. Но увидел перед собой молодого человека лет двадцати, одетого в полукруглый зеленый плащ с капюшоном и пряжкой на правом плече под названием редондель и берет, почти как у самого инквизитора, только голубой. Очевидно, это был криадо не очень высокого ранга, скорее всего паж.
– Я гость, – ответил Эймерик самым дружелюбным тоном, на который только был способен. – Собираюсь идти на ужин.
– Тогда пойдемте со мной, – сказал молодой человек. – Мой хозяин уже за столом, и если мы придем поздно, все самое вкусное разберут.
Эймерик, уже изрядно проголодавшийся, с готовностью последовал за ним. Юноша сказал, что его зовут Гарсия Мансанос, он принадлежит к младшей ветви знатной семьи из города Толедо и служит у адмирала Энрикеса Кастильского, приехавшего в Сарагосу по делам. Инквизитору это было совершенно неинтересно, но он был рад встретить человека, который все тут знает, хотя и слишком навязчивого.
– Смотрите, аббат уже здесь, – заходя в трапезную, сказал криадо. – Он не ест с нами, но приходит удостовериться, что нам оказывается должное гостеприимство, согласно традициям монастыря.
Они вошли в огромный зал, освещенный невероятным количеством свечей. Столы стояли в два ряда, по направлению всего длинного и единственного свода. За ними уже сидели несколько десятков человек, в том числе много дам из дома призрения. Одни слуги разливали вино по серебряным бокалам, другие уже начали разносить угощение. Такое великолепие казалось Эймерику совершенно неуместным для монастыря. Инквизитор снова почувствовал неприязнь к цистерцианцам.
Аббат, если это был он, сидел в деревянном кресле и при свете двух свечей читал отрывок из Библии, рассеянно и монотонно. Впрочем, присутствующие, похоже, не обращали на него никакого внимания.
Эймерик окинул аббата внимательным взглядом. По румяному лицу с пухлыми щеками определить его возраст было невозможно. Закончив читать, аббат кивнул поварам и слугам, стоявшим у него за спиной. Бокал тотчас же наполнился вином, и аббат сделал несколько глотков, оценивая вкус. Потом попробовал блюда из птицы и мяса, предназначенные для гостей. Кивнул головой и грациозно поднял увешанную кольцами руку.
Это был знак к началу трапезы.
Эймерик увидел перед собой поднос, поделенный на несколько частей, в каждой из которых лежало одно блюдо со своим соусом. Сидящие рядом принялись нахваливать качество и разнообразие еды. Инквизитор посмотрел на них с любопытством. Напротив, через разделявшую стороны стола вереницу ароматических свечей, расположился старый купец в желтом шелковом тюрбане и с золотой цепочкой на шее; казалось, он все никак не может найти собеседника. С одной стороны его соседом был молчаливый священник, а с другой – слегка перезрелая дама, без конца шептавшаяся с рыцарем, на лице которого лежала печать скорби. От взгляда Эймерика не укрылось, что высокородные сеньоры и дамы в расшитых кружевом накидках сидели во главе стола, ближе к аббату, а буржуа и менее знатные дворяне, одетые довольно бедно, – рядом с ним.
Так как место по правую руку от инквизитора оказалось свободным, он был вынужден слушать болтовню усевшегося слева криадо, который привел его в трапезную.
– О том, как богат монастырь, говорит любая мелочь, – не умолкал Мансанос, не обращая внимания, слушает его Эймерик или нет. – После смерти жены, дочери и племянницы ваш король только и делает, что преподносит дары цистерцианскому аббату. Вот почему здесь столько гостей. За совсем небольшую плату к вам тут будут относиться, как к принцу. Жаль, что Пьедра так далеко от больших городов…
Тем временем аббат встал и стал прощаться с самыми знатными персонами. Именно тогда Эймерик в первый раз заметил человека, который раньше оставался в тени, скрываемый от инквизитора толпой слуг. Это был невысокий, довольно худой монах, с нервными конвульсивными движениями. Поверх белого плаща с капюшоном, накинутого на плечи, он надел еще один капюшон, красный, с прорезями для глаз и рта, закрывающий лицо до самого подбородка.
Пораженный инквизитор вспомнил короля в маске, о котором говорила Тереза. И вздрогнул – то ли от остроты воспоминания, то ли от ощущения, что монах бросил на него пронзительный и пристальный взгляд светло-голубых глаз.
– Кто вон тот человек в капюшоне? – не слишком вежливо прервал Эймерик болтовню Мансаноса. – Кающийся?
Сидевший напротив купец обрадовался возможности поговорить с соседями.
– Это отец От, смотритель лесов, – сказал он, продолжая обгладывать куриное крылышко. – Четыре года назад отец От болел чумой и, хотя поправился, лицо осталось изуродованным. Вот он его и закрывает.
– Смотритель лесов? – с удивлением переспросил Эймерик, провожая взглядом человека в капюшоне, который выходил из залы вслед за аббатом. – Я никогда не слышал, чтобы в цистерцианском монастыре была такая должность.
– Пьедра – особенный монастырь, – объяснил купец. – Имя ему дала река, впадающая в озеро. Это потрясающее место, самое красивое во всем Арагоне. Монахи оберегают его как большую ценность. Поэтому один из них – отец От – был назначен смотрителем, чтобы ухаживать за лесом вокруг озера Мируар и не позволять сливать туда нечистоты.
– Озеро Мируар?
– Да, оно находится на севере у водопада Кола-де-Кабальо. К сожалению, отец От никому не позволяет приближаться ни к озеру, ни к водопаду.
– Почему же?
Мансанос, раздосадованный тем, что Эймерик предпочел его обществу разговор с каким-то незнакомцем, тут же вклинился в беседу.