Ни один посторонний звук не мешал Эймерику, погруженному в собственные мысли. Он не отказался от намерения исследовать озеро; но ему может понадобиться помощь, тем более что недругам известно о его нахождении здесь. Впрочем, есть надежда разузнать что-нибудь в Арисе, если, конечно, созвучие с Ариччей не случайно. Кстати, где же эта деревня?
Вопрос тревожил всадника все больше и больше – он был в пути уже часа два, и серый пологий пейзаж стал казаться бесконечным. Неужели деревенские женщины каждый день проходят такое большое расстояние до монастыря и обратно? Может, это опять заговор и ему показали неверную дорогу? Но делать нечего – остается только ехать вперед.
Оставляя за собой облако пыли, он скакал еще полчаса, изнывая от жажды, прежде чем обнаружил, что движется в правильном направлении. Дорога пошла вверх, и холмы запестрели зеленью, пусть и не такой пышной, как в Пьедре, но довольно сочной. Выше по склону под небольшой скалой показалась деревушка. Но это была не Ариса. Крестьянин-мусульманин, который шел на работу, согнувшись под тяжестью инструментов, сказал, что это Четина, поместье хозяйки этих земель не слишком знатного рода; а Ариса выше и до нее еще далеко.
Удивленный Эймерик поскакал дальше. Если женщины деревни шли до Пьедры пешком, им пришлось бы выходить из дома, едва взойдет луна. Неужели Мансанос солгал? Но зачем?
Наконец, оставив позади дубовую рощу, Эймерик увидел домики крошечного льока, раскинувшегося на вершине холма между готической церковью и простым, но внушительным замком четырехугольной формы. Он сразу понял, что это Ариса. Инквизитор выехал из Пьедры в Первом часу, а сейчас – он посмотрел на небо – миновал уже Третий. Сойдя с лошади, Эймерик пешком направился в деревню.
Он тут же почувствовал в воздухе нечто странное, от чего по телу пробежала дрожь; но охватившее его изумление оказалось сильнее. Улицы льока заполонила небольшая шумная толпа, растекавшаяся по деревне в праздном ничегонеделании. Но самое удивительное – здесь были только женщины: арабки, еврейки, цыганки, христианки. Их национальные одежды, такие непохожие – из разноцветных тканей, парчи, вуали, вышитые блузы, – превращали процессию в карнавал красок; но взгляд у всех был одинаковый – смеющийся, бесстыдный, вызывающий. Они смотрели на незнакомца, хихикая и перешептываясь, будто впервые в жизни видели мужчину. Некоторые даже осмеливались коснуться его одежды или ущипнуть лошадь за бок, а ржание недовольного животного забавляло их невообразимо.
Инквизитор был не просто смущен и раздражен – он пришел в бешенство. На него, привыкшего оставаться в тени, устремились бесцеремонные взгляды всех глаз, десятки ртов с белоснежными зубами беззастенчиво смеялись над ним, нанося раны его достоинству.
Высоко подняв голову и расправив плечи, инквизитор направился в сторону церкви, однако она оказалась заперта. Тогда он повернул к замку, единственному символу аскетизма в этом гинекее. В деревушке не было видно ни лавок, ни таверн; но разглядеть Арису повнимательнее мешала толпа женщин, которые, смеясь, шли рядом, забегали вперед и веселым кортежем выстраивались за спиной инквизитора. Вокруг – ни одного мужчины.
Процессия, безжалостная в своей дерзости, проводила Эймерика до замка. Вытирая пот со лба, он остановился перед входом и поднял глаза: кровь застыла у него в жилах. У парадной двери стоял смотритель лесов, тот самый монах в алом капюшоне, которого несколько часов назад Эймерик видел в Пьедре – он перелетел сюда по воздуху? Инквизитор остолбенел, только в груди бешено и неровно колотилось сердце.
– Бедный инквизитор! – закричал человек в маске странным фальцетом; женщины вдруг перестали петь. – Бедненький инквизитор!
Тут смотритель лесов сорвал маску, и загадка его голоса раскрылась. Перед Эймериком стояла женщина, очень пожилая, с растрепанными седыми волосами и невероятно голубыми глазами.
Этот взгляд помог инквизитору почувствовать себя немного увереннее, что всегда происходило с ним, если отступать было некуда.
– Старуха, кто ты такая, чтобы меня жалеть? – Его голос окреп. – Если ты Элисен Вальбуэна, повитуха, то я говорю тебе, что ты заплатишь мне за все.
Окружавшие их женщины звонко рассмеялись, но старуха жестом заставила их замолчать.
– Мы сильнее тебя, священник. Что ты можешь нам сделать? – в ее голосе слышались истеричные нотки, из-за чего слова звучали хрипловато и прерывисто. – Этот замок – под защитой твоего короля, а нас защищает наш король, который намного сильнее твоего. И все же мы не хотим причинять тебе зла. Возвращайся туда, откуда пришел.
– Ваш король – это дьявол! – вне себя от ярости закричал Эймерик. – Ты сгоришь на костре, гнусная колдунья!
– Вижу, ты совсем ничего не понял, бедненький инквизитор. Дьявол – это другое обличие вашего Бога, который над нами уже давно не властен. – Элисен обвела взглядом женщин, сгрудившихся вокруг. – Сестры, покажем этому мужчине, какую власть имеют над нами христианский Бог и его законы!
Вдруг все женщины бросились бежать по улицам деревни. Ошеломленный Эймерик, потеряв власть над самим собой, ощутил непреодолимое желание помчаться следом и не смог заставить себя повернуться к Элисен, чтобы в последний раз ее проклясть. Он ринулся за ними со всех ног, а когда спотыкался и падал, неведомая сила заставляла его подниматься и толкала вперед. Рядом с ним скакала его лошадь, бешено перебирая копытами. Краем глаза Эймерик успел заметить, что по стенам домов несется гигантская тень черной собаки. Он был напуган, но чувствовал опьянение, как женщины, со смехом кружившие вокруг него.
Потом солнце скрылось, и конусы тьмы закрыл студенистый колпак молочного цвета. Словно под ногами лежало облако. Несколько мгновений – вспышка, – и видение исчезло.
Совершенно не чувствуя усталости, Эймерик очутился в поле, а его лошадь бегала неподалеку, ржала и вставала на дыбы. По массивному профилю Альхаферии и блеску Эбро он понял, что находится в нескольких милях от Сарагосы. Были видны даже домики, которые нещадно палило солнце, стоящее высоко в небе.
Растерянный и взволнованный, инквизитор припал к земле, словно верил, что она вернет ему власть над собой. Но сверкнула еще одна вспышка, и он снова оказался рядом с Арисой. Женщин не было. Тут же паслась его лошадь, не менее изумленная, чем хозяин.
– Боже, Боже, – взмолился Эймерик, закрыв лицо руками. – Дай мне сил одолеть этих чудовищ! – потом, не оглядываясь, вскочил в седло и галопом поскакал прочь.
Только инквизитор не знал, что недалеко от Сарагосы его силуэт и фигура коня тают, превращаясь в жидкое белое вещество.
«Мальпертюи» – Высадка
Через две смены после разговора с господином Диксоном нам велели собраться на палубе, – наверное, пора готовиться к высадке, подумал я тогда. Мы уже пару часов находились на орбите с выключенными двигателями, и в иллюминаторах не было видно ничего, кроме серой поверхности Олимпа.
Однако на полубаке нас встретили только помощник капитана Хольц и аббат Свитледи, которые задумчиво смотрели на распластанное у их ног бездыханное тело. Мы сразу поняли, что случилось нечто серьезное.
Хольц подождал, пока соберется весь экипаж, потом снял фуражку и кивком попросил нас сделать то же самое.
– Произошел несчастный случай, – хмуро сказал он. – На члена третьей бригады попала кислота из катушек. Думаю, многие из вас знали этого человека. Его звали Торвальд.
У меня перехватило дыхание. Торвальд! Я сразу засомневался, что это был несчастный случай. Если норвежец поделился своими суеверными страхами не только со мной, но и с кем-то еще…
Хольц жестом заставил смолкнуть ропот, поднявшийся на палубе.
– Не переживайте. Настоящий Торвальд находится на «Мальпертюи», на орбите Луны, и с ним все в порядке. Умерла только проекция, которая скоро исчезнет. Мы все просто проекции.
Эта фраза, напоминающая о странной реальности, всех немного успокоила, и я тоже вздохнул с облегчением. Но аббат Свитледи, повинуясь какому-то кровожадному инстинкту, предпочел лишить нас и этого:
– Однако если отпечаток смерти Торвальда остался в катушках, – мрачно заметил он, – то другой Торвальд, настоящий, продолжит умирать внутри всю свою жизнь.
Тут я просто дар речи потерял. Это было не что иное, как самая настоящая угроза каждому, кто пытается восстать против кучки негодяев, командовавших нами на «Мальпертюи». А когда тело Торвальда расплавилось и белая жидкость потекла с полубака, мне стало еще страшнее.
– Это знак, что с настоящим Торвальдом тоже что-то случилось, – нахмурившись, пробормотал Скедони. – Иначе тело можно было бы оживить или, по крайней мере, не допустить разложения.
Во мне клокотала такая ярость, что я хотел убить аббата Свитледи в обоих мирах. Однако выбрал более рациональное решение: после возвращения на Землю рассказать обо всем в суде – перед Комиссией, которая меня сейчас слушает. Поэтому решил для себя, что важнее всего остаться в живых, а значит, не делать глупостей.
Меньше чем через час нас снова собрали на палубе – на этот раз для подготовки к высадке. Хольц объявил, что большая часть экипажа продолжит работать на борту под командованием его самого и Прометея. На Олимп же отправится только одна бригада во главе с Диксоном и аббатом. Я надеялся оказаться среди тех, кто останется на борту «Мальпертюи», но увидел, как Скедони кивком приказал готовиться нашей команде, только что вернувшейся после отдыха.
– Сейчас вам выдадут скафандры, – начал объяснять он. – Убедитесь, что они полностью герметичны, и постарайтесь дышать размеренно, даже во время тяжелой работы. В каждом скафандре есть радио – если будут проблемы, сразу сообщайте мне.
Пока мы стояли в очереди за скафандрами, на полубаке появился разъяренный Прометей. Он подскочил к Свитледи, внимательно следившему за нашими приготовлениями.
– Я слышал, что ты приказал резервным гидам высаживаться на планету, – заорал капитан. – Об этом не может быть и речи!