Солдаты сняли шлемы и кольчужные капюшоны. Эймерик быстро благословил их, а потом сказал Гальсерану:
– Держитесь возле меня. Арестовывать Элисен будете вы, – с этими словами инквизитор пришпорил коня и галопом поскакал к Арисе.
В льоке было так же оживленно, как в прошлый раз. Увидев всадников, поднимавших за собой клубы пыли, женщины с визгом и криками побежали по улицам. И тут началось страшное. Уж слишком буквально понявшие приказ солдаты замахали мечами направо и налево; копыта топтали тех, кто не успевал скрыться, острые клинки беспощадно вонзались в облака кружев и изысканных тканей.
Склонившись над седлом, Эймерик едва понимал, что происходит вокруг. Вот из головы арабки, пробитой дубиной, хлещет кровь, как из разбитого сосуда, вот истошно кричит девушка, зацепившаяся за сбрую. С дикими воплями женщины носились туда-сюда, толкая друг друга, наступая на упавших. Некоторые пытались прижаться к стене, взяться за руки, но на них тут же обрушивались мечи, заставляя расступиться. Другие с рыданиями падали ниц, но надежды на пощаду были тщетны.
Пронзительные стоны слились в один. Чувствуя жар возбуждения, Эймерик поскакал к замку, а неподалеку от него Гальсеран прокладывал путь булавой. Придерживая цветастые юбки, от них убегали несколько женщин. Удар за ударом – и они остались лежать на земле, как марионетки, которым вдруг обрезали ниточки. А там, на холме, за всем этим со слезами на глазах наблюдала Элисен Вальбуэна; она горестно качала головой с копной белых волос, будто не могла поверить в такую жестокость.
– Колдунья, ты арестована! – вне себя закричал Эймерик.
– Чудовище! Чудовище! – в ответ проклинала его Элисен. Но к ней тут же подскочил Гальсеран, подхватил на руки и перебросил через седло. Женщина попыталась вырваться, но не смогла и вскоре утихла, возможно, лишившись чувств.
– Командир, возвращаемся, – крикнул Эймерик, разворачивая лошадь. – Прикажите вашим людям сжечь деревню.
Но в этом не было необходимости. Кое-где соломенные крыши уже полыхали, и огонь быстро перекидывался на соседние дома, облизывая языками деревянные стены. По улицам среди тел и отрубленных конечностей как сумасшедшие бегали несколько женщин. Большая часть солдат окружила уцелевших, которые столпились перед церковью. Опьяненные пролитой кровью, убийцы в слепой ярости опускали мечи на головы жертв, вторя своими криками крикам несчастных.
Когда Гальсеран приказал уходить, солдаты отступили от груды тел не без некоторого сожаления. Их доспехи и лошади были забрызганы кровью; кровь капала с мечей. Отряд молча спустился с холма, освещенного охватившим деревню пламенем и лучами предзакатного солнца. Эймерик мрачно обернулся и посмотрел назад. Бежавшие к скалам и в лес фигурки женщин напоминали муравьев, у которых разорили муравейник. Больше Эймерик ни разу не оглянулся.
Четина была пуста. Перепуганные жители наверняка решили спрятаться в лесу. Миновав деревню, Эймерик наконец отдал приказ остановиться и сойти с лошадей.
Он внимательно посмотрел в глаза каждого из шестнадцати солдат. На их лицах, испачканных чужой кровью, виднелись следы усталости и даже изнеможения. Во взгляде многих инквизитор увидел замешательство, будто только сейчас солдаты осознали, какую бойню устроили в деревне.
– На колени, – приказал он.
Отпустив грехи, Эймерик позволил им встать и немного отдохнуть. А сам подошел к Гальсерану и спросил:
– Она все еще без сознания?
– Думаю, да, – ответил офицер, посмотрев на тело, перекинутое через седло.
– Она скоро придет в себя. Надо ее покрепче связать, чтобы она не могла нам навредить. – Инквизитор огляделся по сторонам, потом добавил: – Командир, еще кое-что. Кто из ваших всадников самый быстрый?
– Он, – Гальсеран указал на молодого парня, растянувшегося на траве под дубом.
Эймерик подошел к солдату, который поднял на него глаза.
– Ты очень устал?
– Нет, святой отец, – вставая на ноги, ответил тот. Потом, заметив сомнение в глазах инквизитора, добавил: – Немного.
– У меня для тебя задание. Ты поскачешь вперед и сделаешь все в точности так, как я тебе скажу. – Он взял парня за локоть и несколько шагов шел рядом, шепча что-то ему на ухо. Солдат казался очень удивленным; потом несколько раз кивнул головой, подошел к пасущейся рядом лошади, вскочил в седло. И помчался галопом.
Немного позже весь отряд тоже отправился в путь. Когда они спустились в долину, Гальсеран, который переложил крепко связанную Элисен на лошадь одного из солдат, подъехал к инквизитору и сказал.
– Смотрите, магистр. Там доминиканец.
Эймерик бросил взгляд в указанном направлении. Солнце почти село, но вдалеке ему удалось разглядеть наблюдавшего за ними мужчину в белой рясе и черном плаще, верхом на пегой лошади.
– Отец Арнау, – пробормотал инквизитор.
Несколько мгновений всадник стоял неподвижно, а потом рысью поскакал в направлении Пьедры.
– Не хотите спросить, что ему нужно? – поинтересовался Гальсеран, наблюдая, как силуэт лошади исчезает среди холмов.
– Нет, сейчас главное – доставить пленницу, – ответил Эймерик. – А с тем человеком мы скоро увидимся.
Он пришпорил коня и поскакал в Сарагосу.
Быстрый как мысль – 5
– Нельзя с ними сотрудничать! Ты меня слышишь? Ни в коем случае!
Голос Синтии дрожал, как будто она вот-вот заплачет. Фруллифера это расстроило. Смутившись, он ответил:
– Но я с ними и не сотрудничаю!
– Еще как сотрудничаешь! Ты отдал им свои записи, отвечаешь на все их вопросы и ведешь себя так, будто ничего не происходит. Посмотри вокруг! Все изменилось, даже в этом зале.
Они сидели за столом в совершенно пустой столовой корпуса Роберта Ли Мура. Над ними возвышалось гигантское распятие – такие, по указанию губернатора Мэллори, теперь висели повсюду.
Фруллифер поерзал на стуле и поводил плечами, словно хотел освободиться от коварно опутавших его тело веревок:
– Но они победили на выборах. И потом, Триплер контактирует с ними гораздо больше меня.
– Он пытается спасти то, что еще можно спасти, – покачав головой, ответила Синтия.
С таким обиженным выражением лица она казалась Фруллиферу совершенно очаровательной, но он не собирался присоединяться к оппозиции вслед за ней. Люди губернатора Мэллори не сделали ему ничего плохого. Даже Хопкинс, номинальный ректор, функции которого в университете, однако, были неясными, кажется, забыл о полученной пощечине. Он обсуждал с Фруллифером возможность создания кафедры, предоставил в распоряжение группу исследователей, полностью продумал и организовал демонстрацию, которая должна состояться 12 октября. В общем, какими бы лицемерами ни казались люди в новой администрации штата Техас, Фруллиферу было не на что жаловаться.
– Если мы просто продолжим делать свою работу, нас оставят в покое, – сказал он, пытаясь вложить в свой голос побольше нежности.
Синтия вытаращила на него глаза как на идиота:
– Ты шутишь? Ты не видишь, что происходит? Ты не знаешь, что они уволили всех наших коллег нетрадиционной ориентации?
– Ну, с определенной точки зрения позволить им контактировать со студентами…
Щеки девушки от негодования стали пунцовыми:
– Маркус, я больше знать тебя не хочу! – закричала она. Для Фруллифера это был удар ниже пояса. К его удивлению, глаза девушки заблестели. И Синтия продолжила, очевидно, пытаясь подавить эмоции: – Здесь, на факультете астрофизики, не так много что поменялось, а вот на историческом… Доцента, читающего лекции по истории Средних веков, уволили, потому что он осуждал инквизицию. Другого доцента, преподававшего историю Нового времени, выгнали, потому что он назвал Французскую революцию позитивным событием. Человек, присланный ему на замену, объясняет студентам, что позитивное – это Вандея, верная королю и знати. На отделении современной истории уволили две трети профессоров. Один из них на лекции о гражданской войне в Испании сказал, что правота на стороне республиканцев, другой назвал нацистские концлагеря жуткими скотобойнями. Вдумайся только!
Слезы, стоявшие в глазах Синтии, потекли по щекам. Она опустила голову на руки и начала всхлипывать.
Огорченный Фруллифер почувствовал инстинктивное желание погладить ее по волосам. Протянул было руку, но потом отдернул. Нет, лично он совершенно ни в чем не виноват и будет отстаивать свое мнение:
– Я плохо знаю, что происходит на факультете истории, это меня не касается, – хрипловато сказал он. – С новым руководством я сотрудничаю не так много, как ты думаешь. Точнее, вообще не сотрудничаю.
Синтия резко подняла голову. Вытерла слезы тыльной стороной ладони и возразила:
– Это ты так говоришь. А на самом деле открываешь этим людям военную тайну. – Она порылась в сумочке, достала оттуда диктофон и положила на стол. – Твои разговоры с Хопкинсом записаны.
Фруллифер нахмурил лоб.
– Да? И кем же?
– «Детьми будущего». Секретной организацией, которая борется с режимом, основываясь на идеях Вильгельма Райха.
– Райх? Кто это?
– Один австрийский психоаналитик. Теоретик сексуальной революции.
Фруллифер не смог удержаться, чтобы не сказать:
– С этой точки зрения ты не слишком-то активная революционерка.
Как он и боялся, во взгляде Синтии появился холодок:
– Правда? Только потому, что не сплю с тобой? Я ведь вижу, как ты каждый раз смотришь на мою грудь, сразу слюни начинаешь пускать. Ты понимаешь, что ведешь себя как свинья?
Фруллифер прокрутил в голове свои тридцать с хвостиком лет вынужденной девственности и не нашел веской причины чувствовать себя такой уж свиньей. Сглотнул несколько раз и попытался сменить тему.
– Я никогда не разглашал военную тайну. Никогда.
– Никогда, говоришь? Давай послушаем. – Синтия шмыгнула носом и нажала на кнопку диктофона указательным пальцем. После долгого шуршания послышался голос, без сомнения, принадлежащий Фруллиферу: «Искажение времени? Здесь пситронная физика не слишком отдаляется от классических идей Эйнштейна. Мы просто предлагаем немного иную интерпретацию нескольких гипотез, основанных на общей теории относительности, в частности, теории Большого взрыва и расширения Вселенной».