Прихрамывая, она пошла к двери, но полный зловещей радости крик Эймерика ее остановил.
– Граф де Урреа! Откройте, Элисен Вальбуэна хочет выйти!
Дверь распахнулась. На пороге стоял хустисья, а по бокам – двое солдат.
– Поздравляю, отец Николас! – воскликнул граф. – Вы играли как настоящий актер!
Элисен не понимала, что происходит. Она тупо смотрела на солдат, снимающих цепи с рук и ног Эймерика.
– Почему вы его освобождаете? – пролепетала она.
Растирающий запястья инквизитор насмешливо ей поклонился.
– Потому что ты уже сказала все, что я хотел знать, – а потом презрительно добавил: – Теперь-то поняла? Мой арест – это спектакль, чтобы заставить тебя заговорить.
Элисен слушала его, открыв рот, с полными ужаса глазами.
– Чудовище! – хотела закричать она, но из горла вырвался только хрип.
– С ней что будем делать? – спросил хустисья.
– Посадите ее на мое место, – ответил Эймерик, вытирая разбитые губы о рукав. – Ее пособники уверены, что она в Альхаферии.
Немного позже, когда они вышли из камеры, где теперь была заперта Элисен, инквизитор спросил:
– Вы слышали весь разговор?
– Да, – нахмурив лоб, ответил хустисья. – Положение очень сложное. У нас всего один день, чтобы не дать колдуньям осуществить задуманное.
– Вы можете запретить проведение церемонии в честь Девы Пилар?
– В Сарагосе я, вероятно, смог бы ее отложить. Но в Пьедре – нет. Тут бессилен даже архиепископ. Верующие стекаются в монастырь со всего Арагона, и они ни за что не откажутся от своей церемонии.
Когда они зашли во внутренний двор, Хустисья с сочувствием в голосе сказал:
– Вы, наверное, ужасно устали.
– Меня поддерживает желание сражаться, – слегка улыбнувшись, ответил Эймерик.
– Но и воину нужно восстанавливать силы. Идите, я приказал подготовить вам комнату. Несколько часов сна не повлияют на исход битвы. Завтра утром решим, что будем делать.
Протестовать Эймерик не стал. Старый слуга отвел его на кухню, где инквизитору подали пряные колбаски, а потом проводил в комнату на первом этаже. Она оказалась просторной, с большой деревянной кроватью. В многочисленных сундуках лежала чистая одежда.
Оставшись один, Эймерик отогнул края красного, «в елочку», покрывала и нескольких одеял. Он не нашел вшей ни в них, ни между соломенным тюфяком и матрацем, которые внимательно осмотрел, подавив брезгливость. Вполне удовлетворенный, инквизитор снял капюшон и рухнул на кровать прямо в грязной рясе. Пальцем потушил свечу. И в следующую секунду уже крепко спал.
Его разбудили громкие удары в дверь.
– Отец Николас, – послышался голос хустисьи, – просыпайтесь, скорей!
Эймерик поднял голову. Высоко стоявшее солнце заливало комнату розоватым светом. Он вскочил с кровати и подбежал к двери.
– Что случилось?
– Король хочет видеть вас немедленно, – обеспокоенно сказал граф де Урреа. – Я уже приказал оседлать коня.
– Что с пленницей?
– Она под охраной.
Надев плащ и скапулярий, Эймерик сбежал по лестнице, пересек внутренний дворик, едва заметно кивнул хустисье, смотревшему на него сверху, и вышел из дворца. Вскочил в седло, пришпорил коня и, заставляя прохожих шарахаться в стороны, понесся по улочкам Сарагосы, которые начинали заполняться людьми.
Примчавшись в Альхаферию, Эймерик зашел в башню инквизиции, быстро переоделся и поспешил в королевское крыло замка, к северу от большого центрального патио. Он чувствовал себя не столько взволнованным, сколько воодушевленным. Эймерик уже давно готовился к этому разговору, однако вчера узнал так много нового, что был вынужден полностью сменить тактику. Малейшая его ошибка могла привести к поражению в решающей битве.
Спросив, кто он такой, караульные попросили подождать. Был лишь Пятый час, и почти все придворные спали. Король редко принимал посетителей так рано. Однако в дальнем конце патио Эймерик заметил идущую куда-то рыжеволосую девушку с бледной кожей, которую уже видел у хустисьи. У инквизитора почему-то не было сомнений, что она имеет какое-то отношение к приказу короля явиться во дворец. Оставалось только ждать.
Наконец его проводили в просторный атриум в готическом стиле. Педро Церемонный постоянно перестраивал эту часть здания, стараясь стереть все следы арабской архитектуры, но пока не слишком успешно – и потолок по-прежнему покрывали мукарны, похожие на сталактиты.[41]
Вслед за дворецким инквизитор стал подниматься по почетной лестнице, ведущей в большой зал на втором этаже; стены украшала дорогая обивка и лепнина с оружейными мотивами. Навстречу попадались только слуги. Одни меняли сгоревшие за ночь свечи, другие разбрасывали свежие цветы с сильным ароматом, третьи полировали серебро и кирасы. Сердце у Эймерика колотилось все сильнее, а в горле встал комок. Но по опыту инквизитор знал: как только он начнет разговор, волнение, каким бы сильным оно ни казалось, отступит.
Пришлось подождать еще немного, но наконец слуга церемонно отодвинул тяжелую красную бархатную штору и открыл украшенную позолотой дверь. Эймерик оказался в очень длинном зале, еще более роскошно отделанном, чем предыдущие. Вооруженный пикой гвардеец из охраны вошел с ним и остался у двери. Возле трона, заложив руки за спину, стоял Педро IV; в его глазах пылал гнев. Грива черных волос спадала на столь же черный бархатный камзол и надетую поверх него серебряную цепь.
Встав на одно колено, Эймерик низко поклонился; ждать, пока ему будет позволено подняться, пришлось довольно долго. Наконец король резким голосом приказал.
– Отец Николас, встаньте.
Эймерик поднялся на ноги и сделал несколько шагов к трону. Теперь он видел Педро IV совсем близко. И хотя не знал, сколько ему лет, решил, что они могли бы быть ровесниками. На смуглом овальном лице короля выделялись очень высокий лоб и орлиный нос. Губы под длинными холеными усами были крепко сжаты, словно их обладатель собирался сказать что-нибудь неприятное. Однако беседу он начал почти дружелюбно.
– Николас Эймерик, – тихо сказал король. – В Жироне мы познакомились с вашей матерью, доньей Лус. Мы питаем к ней глубокое уважение.
Инквизитор почувствовал себя не в своей тарелке. Ему почти удалось стереть из памяти образ матери, надменной холодной женщины. Вспоминать о ней сейчас значило бы разбередить старую рану, а он не мог позволить себе быть слабым.
– Благодарю, Ваше величество, – в голосе не слышалось ни капли чувства.
– Вам не за что меня благодарить, – слова короля прозвучали сухо, как удар хлыстом. – Мы и представить не могли, что сын такой уважаемой женщины может стать преступником!
– Преступником, Ваше величество?
– А как, по-вашему, называется человек, который посмел посягнуть на нашу собственность и приказал убить невинных женщин? Кто тайно похитил повитуху нашей бедной дочери? Мы сказали «преступник», но правильнее было бы сказать «предатель». Вы не согласны?
Эймерик был рад столь прямой атаке. Теперь он мог начинать контрнаступление.
– Как я могу согласиться с этим, Ваше величество? Выполнять то, к чему обязывает меня моя должность, – это не предательство.
– Свою должность вы сами себе присвоили, заломив руки короне и церковным властям. Но об этом поговорим чуть позже. А сейчас отвечайте. Мы знаем, что вы привезли повитуху во дворец хустисьи. Надеемся, вы не причинили ей зла.
– Это она причинила зло – вам, Ваше величество, – ответил Эймерик подобострастным тоном. А потом вкрадчиво добавил: – Она созналась во всем.
– Это невозможно! – резко прокричал король. Но сразу поняв, что выдал себя, постарался исправить положение; однако его напор ослаб. – Вам никто не давал права ее допрашивать.
Эймерик посмотрел королю прямо в глаза.
– Я инквизитор, Ваше величество, – твердо сказал он. – У меня есть право вести расследование так, как я считаю необходимым.
– Сегодня же мы направим послание в Авиньон, – снова поддавшись приступу гнева, заявил Педро IV. – С завтрашнего дня вы не будете инквизитором.
– Но пока еще я исполняю его обязанности, – Эймерик открыто бросал королю вызов. – Интересно, Ваше величество, как папа Климент отнесется к тому, что вы хотите сместить его слугу, занятого распутыванием самого чудовищного заговора против христианства в истории? – инквизитор заговорил тише. – Мне кажется, после отлучения вашего отца от церкви отношения между королевством Арагон и папой еще никогда не были так близки к разрыву.
Король понял намек на спор о правах на Сардинию с папой, молча занявшим сторону генуэзцев. И раскатисто захохотал.
– В политику решил вмешаться, монах?
– Так как я облечен властью великого инквизитора, я считаю себя вправе вмешиваться во все, что может помочь мне исполнять свои обязанности, – сдержанно ответил Эймерик. Потом, понимая, что король не позволит долго разговаривать с собой подобным образом, резко изменил тон голоса. – Ваше величество, разрешите быть откровенным. Я уже сказал вам о признании Элисен. Мне известно, что ваша дочь Мария не умерла. Что вы спрятали ее в гроте на озере Мируар под защитой Элисен и отца Арнау. Известно о ее врожденных способностях. Поверьте, я понимаю, что вы, как отец, не можете быть равнодушным. Но те, кто должен заботиться о вашей дочери, на самом деле используют Марию в своих целях, подрывая ее здоровье и оскверняя душу.
Первые мгновения Эймерику показалось, что сейчас король вызовет охрану. В таком случае ему ничего не оставалось бы, кроме как надеяться на заступничество хустисьи, если, конечно, оно могло бы спасти инквизитора от королевского гнева. Однако Педро, чья грудь еще минуту назад вздымалась от ярости, вдруг как-то разом растерял всю свою уверенность. В его дрогнувшем голосе послышалась бесконечная усталость.
– Вы знаете, сколько лет моей дочери?
– Нет, Ваше величество.
– Девять. Всего девять лет. А вы хотите причинить ей зло.
– Не я. Зло ей причиняют другие. Вы искренне доверились членам языческой секты, последователям низменного культа, которые… – Эймерик остановился. Ему показалось, что в глазах короля мелькнуло удивление. – Но, может быть, вам это не известно. Позволите изложить все по порядку?