Эймерик поднялся по лестнице к тюремным камерам, где дежурило несколько охранников, потом – на второй этаж. Там его встретил совсем юный взволнованный доминиканец.
– Отец Николас, наконец-то вы пришли! Отец Агустин то и дело спрашивает про вас.
– Где он?
– Пожелал, чтобы мы перенесли его в зал для аудиенций, положили у камина. Но не подходите слишком близко. У лекаря нет сомнений. Это «черная смерть».
Эймерик пожал плечами:
– Однажды я ее уже пережил. Отведите меня к нему.
Слегка кивнув, юноша приподнял шторку, которая занавешивала низкую подковообразную дверь в мавританском стиле. В сумраке помещения Эймерику было трудно что-нибудь разглядеть. Огромную залу, украшенную лепниной и фресками, освещал один-единственный факел. Потом, напротив камина, в котором едва теплился огонь, он заметил убогую кровать. Глазам едва удалось различить высохшее тело, прикрытое одеялами. У края кровати виднелся темный силуэт человека, стоявшего на коленях.
Удивленный собственной нерешительностью, Эймерик подошел к больному.
– Добрый вечер, отец Агустин.
Тело не пошевелилось. Однако стоявший на коленях человек поднял голову, и под темной вуалью Эймерик увидел клочья седых волос и морщинистое лицо старухи.
– Не думаю, что мой брат вас услышит, – тихо сказала она. – Когда он приходит в себя, то начинает хрипеть, а в остальное время спит, как сейчас. Может, вам лучше зайти попозже.
– Нет, нет. – Из-под вороха одеял вдруг показался голый череп, обтянутый желтоватой кожей. Вокруг огромных лихорадочно блестевших глаз лежали глубокие тени; рот казался провалом без зубов и губ. – Я сам попросил прийти отца Николаса, – слабым голосом сказал больной. – Садитесь у камина так, чтобы вы могли меня видеть. Но не подходите слишком близко.
Слушая старика, Эймерик ощутил отвратительный запах разлагающейся плоти, от которого перехватило дыхание. При мысли о том, что скрывают одеяла, он содрогнулся от ужаса. Но, стараясь скрыть отвращение, сказал:
– Отец Агустин, я и сам болел. Четыре года назад. Вряд ли я снова заражусь… – он не осмелился произнести это слово.
– …Чумой, – договорил старик. – Я знаю, вы пережили великую эпидемию 1348-го. Поэтому я вас и позвал. Сколько вам лет?
– Тридцать два.
Отец Агустин вздохнул, из легких вырвался хрип:
– Действительно мало. И тем не менее, вы старше всех членов этого суда. Отца Розелла вызвали в Авиньон, а остальные умерли. – По телу больного прошла судорога. – А сегодня ночью умру и я.
Эймерику вдруг стало невыносимо здесь находиться. Ему казалось, что болезнь зловещими вихрями кружит над постелью умирающего. Николас испытывал отвращение к немощным телам, съеденным болезнью. Но, несмотря на желание убежать отсюда куда-нибудь, он всеми силами старался сделать так, чтобы в голосе слышалось сочувствие:
– Отец Агустин, вы можете поправиться, как и я. Тем более, что эпидемия закончилась. В этом году чума не так свирепствовала и многих пощадила.
Старик пошевелился. Прищурил глаза:
– Чума никуда не денется, случаи недуга все равно есть. А я… если бы вы увидели мое тело под этими одеялами, то поняли бы, что это вопрос нескольких часов. Я уже два раза причащался.
На какой-то миг Эймерик испугался, что отец Агустин собирается показать ему свои язвы. И постарался скрыть обуявший его ужас, напустив на себя грозный вид:
– Почему огонь в камине почти не горит? – спросил он у старухи. – Где прислуга?
Эймерик хотел схватить кочергу, но старик резким жестом остановил его.
– Не нужно, отец Николас. Мне тяжело дышать, когда слишком жарко. К тому же это все равно не поможет. Моя кровь уже остыла, – он закрыл глаза и медленно открыл их снова. – Так, у нас мало времени. Мне нужно сказать вам нечто важное. Садитесь к огню и слушайте внимательно.
Эймерик сел у камина, выпрямив спину и скрестив руки на груди.
– Когда Господь призовет меня к себе, в королевстве Арагон не останется инквизитора, – едва слышным шепотом заговорил умирающий. – Поэтому я вас и вызвал. Новым великим инквизитором будете вы.
Эймерик вздрогнул, не веря своим ушам:
– Но это невозможно. Распоряжения папы Климента V…
– Да, я знаю. Устанавливают минимальный возраст в сорок лет. Но во всем Арагоне, кроме уехавшего отца Розелла, не осталось ни одного доминиканца этого возраста, кто бы уже работал со Святой канцелярией инквизиции. А главное – нам нельзя допустить, чтобы инквизиция перешла в руки францисканцев. Уступить ее этим невеждам – то же самое, что уступить королю, который исповедуется у францисканца.
– Понимаю, – кивнул Эймерик. – Но папа вряд ли признает мое назначение.
– Со своей стороны я уже сделал все, что мог. Помните того француза, какое-то время гостившего у нас, который стал бенедиктинским аббатом?
– Сеньора де Гримоара? Кажется, он возглавлял аббатство Сен-Виктор в Марселе.
– Именно так. Теперь он легат, один из самых влиятельных людей в Авиньоне. Мы списались. Он вас помнит. И постарается заручиться поддержкой вашей кандидатуры в окружении папы Климента VI.
Эймерик покачал головой:
– Даже если это ему удастся, король Педро не согласится. Право патроната позволяет ему самостоятельно назначать духовных лиц.
Скрывавшие тело одеяла зашевелились. Эймерик немного отодвинулся, опасаясь припадка; но старик лишь выпростал из-под одеял тонкую желтушную руку. А потом ткнул пальцем в сторону собеседника.
– Слушайте меня внимательно, отец Николас, – сказал он, из последних сил повышая голос. Его глаза вспыхнули от гнева. – Мы говорим не о духовных лицах. А об инквизиторах. О верховных хранителях веры, о тех, кто борется с могущественными ересями. Никакой король, император или принц не может нами управлять. Мы подчиняемся только папе и никому больше, – немощное тело сотряслось в приступе кашля – коротком, но чрезвычайно сильном. – Боже мой, в горле совсем пересохло. Зачем вы меня сердите?
Эймерик нахмурил лоб:
– Простите, отец Агустин. Но я опасаюсь, что отношения с королем будут непростыми.
– Тогда сделайте так, чтобы он вас боялся, – губы старика исказила судорога. – Но давайте по порядку. Когда выйдете отсюда, отправляйтесь в мою келью. Там найдете предварительное свидетельство, в котором я назначаю вас своим преемником до получения папского подтверждения. Найдете также три папских буллы: Ad abolendam[3], Ut inquisitionis[4] и Ad extirpandam[5]. И завтра же пойдете к хустисье[6] со свидетельством и буллами.
– Меня не примут. Он относится к нам еще хуже, чем король.
– Будьте настойчивы, и он вас примет. Покажете ему буллы и назовете свои исключительные права. Он не сможет отказать.
Эймерик покачал головой:
– Вы так уверены в успехе, отец Агустин.
Старик не обратил внимания на его слова:
– Потом пойдете к епископу – чистая формальность, никаких выражений покорности с вашей стороны не потребуется. После этого встретитесь с королем; если будет возможность остаться с ним с глазу на глаз, напомните Педро IV о нашем с ним последнем разговоре. Объясните, что продолжать расследование я назначил вас.
– Какое расследование?
Отец Агустин содрогнулся от очередного приступа кашля, на этот раз такого длинного и сильного, что сестра в тревоге вскочила на ноги. Больной кивком попросил ее отойти. И продолжил говорить, хотя глаза его наполнились слезами:
– Это мои последние мгновения. Господи, дай мне сил закончить! – он пристально посмотрел на Эймерика. – Отец Николас, этот замок проклят, эта земля проклята. Мы победили мавров, но разрешили им жить среди нас, как и всем остальным неверным. Сам король прислушивается к советам иудеев. Вы отдаете себе отчет, что Арагон до сих пор не стал христианским?
Эймерик окинул взглядом мавританскую архитектуру свода и изысканные мозаики, теряющиеся в сумраке залы; в отблесках пламени то появлялись, то исчезали красные и золотые узоры.
– Мне так же больно видеть это, как и вам, – сухо сказал он. – Педро IV слишком терпим.
– Есть кое-что и похуже. Среди женщин этого города… – Фраза оборвалась на полуслове, рот старика широко раскрылся. Его тело сотрясали конвульсии, от которых кровать ходила ходуном. Он старался превозмочь себя, а из горла вырвался сдавленный крик: – Господи, дай мне закончить! Прошу тебя!
Сестра склонилась над худым телом и обняла его, будто хотела остановить агонию.
– Отец, умоляю вас, – обратилась она к Эймерику. – Позовите лекаря, слугу, хоть кого-нибудь.
– Нет! – нечеловеческим усилием старик высвободился из объятий. Из-под одеял показалось высохшее тело, едва прикрытое окровавленной рубашкой. Под мышками чернела короста, сквозь которую сочились гной и кровь. Ужасное зрелище. – Нет! Вы должны знать! Я не хочу… Я должен рассказать… Боже мой. Боже мой! – запах гниения и разлагающегося мяса окружил умирающего такой плотной стеной, что, казалось, ее можно потрогать руками.
Эймерик вне себя от ужаса хотел уже сбежать, но дальнейшие слова старика заставили его остаться.
– Слушайте! – закричал отец Агустин, приподнимаясь и протягивая руки. – Цистерна… То, что в цистерне… И то, что я нашел… Женщины, женщины озера… Сожгите их, сожгите! Прежде чем станет слишком поздно. Прежде чем… – совершенно обессилевшее тело упало на койку. Изо рта потекла темная слюна. Старик страшно захрипел, а потом замер; глаза закатились.
Сестра зарыдала и уронила голову на край кровати. Эймерик несколько секунд наблюдал за сценой, испытывая невольное облегчение от того, что агония закончена. Потом широкими шагами пересек залу, почувствовав непреодолимое желание вдохнуть чистый воздух. В коридоре, в углу, он увидел неподвижно стоящего послушника, возможно, ожидавшего приказаний.