орядка в церкви. Утвердительный ответ не замедлил, и Никон 22 июля 1652 года возложил на себя белую митру московских первосвященников.
Новый патриарх, опираясь на сочувствия царя, деятельно приступил к осуществлению широкого плана реформ, вызвавшего одно из самых стихийных духовных движений, которые когда- либо видело человечество, хотя основные причины раскола возникли гораздо ранее. Могущественное содействие царя позволило Никону в течение многих лет победоносно бороться с противниками, не уступавшими ему в энергии и решительности.
Но и помимо церковного новаторства, с которым неразрывно связано его имя, Никон, с его возвышением, опалою, процессом и ссылкою, является личностью во всех отношениях исключительной.
Протопоп Аввакум, земляк Никона, уверял, будто бы отец последнего был черемисом, а мать — татаркою. Хулители и поклонникиреформатора долго препирались по поводу его происхождения; полагали даже, что Никон по происхождению был финном. Но ни телесный, ни духовный облик его не носили никакого отпечатка этой расы. Никон был громаден и порывист; увидев его впервые в 1663 году, грек Паисий Лигарид был поражен его зверским видом, высоким ростом, огромностью головы с волосами, оставшимися черными в шестьдесят лет, низким морщинистым лбом, густыми, нависшими бровями и ушами сатира. Враждебно настроенный к патриарху, грек не польстил ему, конечно, в своем описании; но, судя по сведениям из других источников, портрет его, в общем, не погрешил против сходства. Другой грек, Павел Алеппский, относившийся к Никону менее предвзято, свидетельствует, что видел, как патриарх, прображничав за столом с полудня до полуночи, отправился служить без малейшего признака утомления.
Никон обладал большею силою темперамента, чем ума. Познания его были весьма ограниченны; получив поверхностное духовное образование, он мало дополнил его впоследствии беглым чтением. Лишь властный и смелый характер, явное стремление к действию и борьбе, соединенные с некоторою изворотливостью и большим талантом к организации театральной обстановки, заставили группу образованных и предприимчивых людей из среды, приближенной к Алексею, избрать Никона орудием для выполнения широкой программы церковной реформы. Инициаторы дела совершили ошибку, избрав в его лице главного выполнителя своих предначертаний; гораздо менее податливый, чем они предполагали, патриарх скоро ускользнул из их рук. Законченная без них и против них реформа повлекла за собою лишь их гибель.
Усвоив чужие мысли. Никон наложил на осуществление их столь индивидуальный отпечаток, что вся реформа запечатлела его личность. В общем, она заслуживает похвалы. Помимо исправления священных книг и богослужения, преемник Иосифа успел ко времени своего падения хоть отчасти упорядочить церковь и ввести в нее совершенно отсутствующую дисциплину. Он восстановил проповедь, которую совсем забыло духовенство; он основал школы, вводя изучение классических наук и поощряя переводы с греческого языка на церковнославянский, собрал в выстроенном им Воскресенском монастыре материалы для богатой библиотеки, пытался устроить в пользу своих соотечественников просветительный центр, которого так недоставало ему во время его собственной молодости.
В качестве проповедника он оставил по себе память как замечательный импровизатор, производивший впечатление могучим и мелодическим голосом. Он зачастую вдохновлялся событием, происходившим в самый момент произнесения проповеди; но ни одна из проповедей Никона не дошла до нас. Его речи на соборах 1654 и 1655 годов многословны, полны повторений и изложены столь сбивчиво, что в некоторых местах неудобопонятны.
Кроме того, он умел давать отпор расколу; можно считать коли не вполне доказанным, то весьма вероятным, что, если бы не опала Никона, дальнейшее развитие раскола было бы задержано.
Эти заслуги и достоинства помогли Никону достичь влияния, которым далеко не пользовались его ближайшие предшественники.
Алексей низко преклонялся перед Иосифом; по его собственным словам, когда получилось известие о смерти этого патриарха во время богослужения, он и все присутствующие были поражены таким «ужасом», что «с трудом продолжали пение». Тем не менее, — если исключить Филарета, занимавшего особое положение в качестве отца царя, — патриарх, как и все иерархи московской церкви, был лишь государственным чиновником, поставленным во главе духовенства, всецело подчиненного светской власти. Его избрание, как и назначение митрополитов, епископов и даже главных архимандритов, в сущности, зависело исключительно от усмотрения царя. Это и не могло быть иначе, потому что в древней Руси епископы были не только пастырями душ, но и агентами правительства с весьма широкими полномочиями административного свойства. Владея огромными имениями, они не только всецело управляли ими. но и командовали иногда войсками, составлявшими автономные части; при этом они действовали всегда в качестве уполномоченных государя, единственного источника всякой вообще власти. Превращение московской митрополии в патриархат — дело исключительно светской власти — ничего не изменило в этом распорядке.
Идеи и чувства Алексея как нельзя более совпадали с представлением о государе как об истинном главе московской церкви. Он до такой степени был проникнут церковным духом, что проникался им даже в военных делах. Одного из полководцев, разбитых поляками, он упрекнул в нарушении не правил стратегии. а предписаний Священного Писания; другому же рекомендовал как средство достичь больших успехов пение «унисоном» во время ратных богослужений. Он составлял предписания о соблюдении постов, созывал важнейшие соборы семнадцатого века и нередко разрешал возникавшие на них религиозные споры вопреки мнению большинства и даже самого патриарха.
Возведение Никона в сан патриарха не внесло никакого принципиального изменения в этот порядок вещей. По свидетельству некоторых современников, преемник Иосифа заручился хартией, обязывающей царя не вмешиваться в церковные дела и признавать решении патриарха окончательными и неоспоримыми. Но, подписавший в сане простого архимандрита уложение 1648—1649 гг., Никон, и став патриархом, не выразил никакого протеста против тех постановлений этого кодекса законов, которые в корне подрывали независимость церкви. Он примирился с установившимся порядком вещей, предпочитая использовать личное влияние для обращения в свою пользу естественных последствий такого строя. Вместо того чтобы подрывать светскую власть, Никон стал опираться на нее для обеспечения собственного могущества.
По закону судебная автономия, которую себе присвоил таким образом Никон, не исключала возможности апеллировать к царю. Но когда один дьякон попытался воспользоваться этим правом в 1655 году, царь заявил ему: «Мой друг, если бы я стал отменять решения патриарха, он скоро вернул бы мне свой посох и сказал бы: «Управляй сам моими иноками и священниками».
Впоследствии Никон пытался лично достигнутые преимущества объединить общею доктриной: он уверял, будто подписал уложение лишь по принуждению; в 1653 году он дал перепечатать «Номоканон»[1] с тенденциозными дополнениями в этом смысле. Ему приписывали даже намерение приобщить себе сан папы, который некогда принадлежал восточным патриархам.
По отношению к своим подчиненным Никон держал себя настоящим тираном. За малейшую провинность архимандритов и протопопов заковывали в цепи и заставляли работать дни и ночи в патриаршей пекарне или обрекали на голодную смерть в подземных темницах. По словам Павла Алеппского, верховная власть в московском государстве была разделена между царем, патриархом и келарем Троицкой лавры, причем последний обставлял свои выезды пышнее соперников по власти. Тем не менее Никон вскоре низложил его и принудил исполнять обязанности мельника в небольшом монастыре, где тот и окончил свои дни.
Под конец власть патриарха опиралась также на несметное богатство. К огромным имениям, унаследованным от предшественников, патриарх, вопреки уложению, не переставал присоединять новые, так что число патриарших крепостных возросло с 10 000 до 25 000; от каждой земли, отходившей в казну, он заставлял отделять для себя некоторый участок.
В 1656 году Никон произвольно уничтожил коломенскую епархию. присоединив ее к своей со всеми ей принадлежавшими доходами. В то же время он повысил обложение, ежегодно вносимое патриарху вновь назначенными священниками, заставляя простых попов приезжать для этой цели в Москву, где их задерживали от трех до шести месяцев и принуждали в самые сильные морозы выстаивать многие часы на дворе патриаршего дворца. От одних столичных церквей он получал по 14 000 рублей и требовал даже часть доходов от Троицкой лавры. Если верить Павлу Алеппскому, Никон имел до 20 000 в день.
В 1655 году он построил себе новый дворец, который обошелся в 50 000 рублей, хотя строительные материалы были доставлены царем, а работы производились собственными крепостными патриарших земель. Домашний обиход Никона отличался чрезвычайной пышностью; стол был изобильный и пили много. Перед обедом патриарх и его гости выпивали по три стакана водки, затем разные напитки подавались к каждому блюду. Между тем перемены в меню того времени насчитывались десятками, не считая закусок.
Никон любил роскошь и всякого рода эффекты. Некоторыми чертами характера он упредил Потемкина. Собираясь принять царя в одной обители, он с большими расходами собрал туда целые сонмы иноков из окрестных монастырей. Облачение его бывало до такой степени перегружено жемчугом и драгоценными камнями, что. несмотря на свою атлетическую силу, Никон не мог вынести его тяжести и принужден был переоблачаться во время богослужения. Уверяли, будто он любуется на себя в зеркало во время священнодействия. Впрочем, в чем только его не обвиняли!.. Не только в том, что он дал себя подкупить полякам, но и в том, будто осквернил одного дьякона, предварительно споив его, и при таких же условиях изнасиловал женщину под предлогом уделения ей лекарства!..