— Эх! — покрутил головой Аввакум. — Столько уж лет подле тебя, батька. Жил, а наговориться не наговорился. Все было недосуг! Авось, да небось, да потом! А потом-то этого и не случается.
— Говорили мы, — улыбнулся Неронов. — Много и сладко мудрствовали.
— Плохо без тебя, батька, будет.
— Да я, чай, ненадолго! Поучат меня монахи уму-разуму да и отпустят.
— Волк, коли на одну овцу напал, так всех перекусает.
Десятник Агишев покосился сердито на Аввакума, но опять ничего не сказал. Только ткнул кулаком возницу в спину. Возница хлестнул лошадь кнутом, та рванула, Аввакум невольно вцепился в борт телеги, его потянуло. Он споткнулся, ухнул на колено, тотчас, правда, и вскочил.
Агишев захохотал, а стрельцы, что были с ним, перекрестились:
— Человек чуть под колесо не угодил.
Аввакум шагнул вслед за телегой, остановился, поглядел на ладонь: саднило кожу.
Подъехала телега Данилы.
— Тешат дурь свою, — сказал Данила.
— Один Агишев веселится.
Аввакум сел в телегу, потом лег.
Задремал.
Ему приснилось, что он как его Прокопка. Глазки блестят, мордочка счастливая. Сидит он на возу. На высоченном возу сена. Дорога разбитая, воз качает. Того гляди, телега опрокинется, а ему весело. До неба близко!
Открыл глаза — облако. Белое, с жемчужной каемкой.
— Перекусить остановились, — сказал Данила.
Аввакум сел. Взял свой узел с едой.
— Пошли к Ивану.
Неронов сидел на траве, расстелив перед собой женский платок. Ел, кроша желтком, вареное яйцо.
— Вертались бы вы, ребята! — сказал Аввакуму и Даниле.
— А они тебя не уморят? — покосился Данила на Агишева.
— Не уморят.
— Как знать! Никон — человек злодейский. — Аввакум тоже покосился на Агишева. — До места тебя проводим.
— Ну, мне-то хорошо с вами, — сказал Неронов. — Ешьте!
— Ты свое приберегай. Наше вот бери, — угощал Данила. — Мало ли что у них на уме.
Аввакум, жуя хлеб, встал, поглядел, где остановились.
— Деревенька под горой. За молочком бы сбегать.
— Ничего, тут рядом родник. Вода вкусная, — сказал Неронов.
Стрельцы кормили лошадь и сами тоже ели, от протопопов особняком. Аввакум пошел и тоже дал лошади овса.
К роднику подошла старушка. Долго из-под руки глядела на людей, расположившихся возле придорожных берез. Попила водицы, снова поглядела на проезжую братию, пошла к стрельцам.
— Хто начальник-то у вас? — спросила строго, безбоязненно.
— Должно быть, я! — разулыбался старухе Агишев.
— На Соловки, что ли, бедных попов везешь?
— Как ты догадалась, что это я их везу? Может, они меня везут!
— Слух идет — патриарх больно строгий достался нам, — сказала старуха. — Дозволь милостыню попам подать.
— Экая богачка! — захохотал Агишев. — Ну, подай, подай!
Старушка подошла к Неронову:
— Благослови, батюшка!
— Вот они благословят, с меня скуфью сняли, — сказал Неронов.
— Ты меня благослови. Страдалец Господу Богу ближе и угодней.
Неронов благословил.
— Возьми-ка яблочко. А это вам — на двоих. Больше-то не взяла.
— Спаси тебя Христос, — сказал Аввакум.
Старушка стояла, глядела на дорогу.
— Теперь много людей погонят.
— Отчего же? — спросил Неронов.
— Патриарх больно строгий достался.
— Как молишься-то?
— А вот этак! — подняла два пальца.
— Ну и слава богу! Молись. Антихрист в мир явился.
Старушка вздрогнула и, ничего не сказав, пошла в деревню. У родника остановилась, поглядела на протопопов из-под руки, черпнула воды ладошкой, умылась. Осенила крестным знамением протопопов, подумала и стражу их тоже перекрестила.
В богатом селе Рыженькой гонимому протопопу Неронову еды принесли два полных куля, а крестьянин Малах лисью шапку пожертвовал.
— Зачем мне летом шапка! — удивился Неронов.
— В северную сторону тебя везут. Август на дворе.
— Да ты хоть знаешь, кому даешь? — подступился десятник Агишев к Малаху.
И Малах сказал твердо:
— Знаю. Протопопу Неронову.
— А знаешь ли ты, что сей Неронов у патриарха Никона в немилости?
— Ради милостей на Север не повезут, — ответил Малах строго. — Только ведь и царь тюремным сидельцам милостыню из рук своих дает.
Зашипел Агишев, как гусак, но и только. Тресни мужика — самого прибьют. Народу — толпа, на стрельцов смотрят нехорошо.
В Рыженькой Неронов распрощался с Аввакумом и Данилой.
— Возвращайтесь к детям своим духовным. В такой смятенный час оставили вы их без слова Божьего, укрепляющего.
Омыли Аввакум с Данилою ноги Неронову, взяли у него благословение, и разошлись у них пути.
Навеки разошлись.
Агишев, освободясь от протопопов, задурил. Как из Рыженькой наутро выехали, шапку у Неронова отнял. Из двух кулей припасов со всяческой едой дал один сухарь.
Но дорога привела в Вологду. В Вологде поглядеть Неронова сбежался весь город. Агишев струсил, когда Неронов стал говорить людям слово. Однако протопоп про Агишева и не вспомнил. Просил молиться не ради живота, но ради души, ибо пришел ныне в мир Антихрист и время праведным людям страдать, приготовляясь к вечному царству.
Из Вологды Агишев поспешил убраться в тот же день. И однажды вечером по горизонту разлился серебряный тихий свет. То светилось Кубенское озеро.
Сумерки уже были густы, когда подводы выкатили на прямоезжую дорогу, ведущую к белым монастырским стенам.
И вдруг зарокотали колокола, а потом раззвенелись, золотя серый воздух. Ворота монастыря распахнулись, и навстречу сирой подводе вышел крестный ход.
— Кого встречаете?! — крикнул обеспокоенный Агишев, и ему ответили:
— Протопопа Неронова.
— Не на честь я к вам приехал, — сказал, склоняясь перед игуменом в земном поклоне, новоприбывший. — Под начало послан. Велено мне быть в хлебне, муку сеять, ходить в черных служках.
— Ни-ни! — облобызав Неронова, объявил игумен. — Это мы все пришли под твое начало. Приказывай, святой отец, с радостью станем служить тебе.
Агишев, улучив минуту, сунул Неронову лисью шапку и шепнул побелевшими губами:
— Прости, святой отец, и не погуби.
— Святой, значит? — засмеялся Неронов и сказал очень даже сердито: — Зачем мне тебя губить, сами вы себя погубите. Да уже и погубили.
В Москве Аввакум с Данилой написали царю новое челобитье, подклеили к нему листы с подписями прихожан, и Аввакум понес свиток Стефану Вонифатьевичу.
— Не возьму! — Стефан Вонифатьевич даже руки крестом перед собой выставил.
— Не возьмешь?! — Аввакум уронил свиток. — Отец ты наш!
Стефан Вонифатьевич, по-детски кривя губы, ткнул пальцем в пол:
— Знать ничего не хочу! Нет меня! Для земных дел — нет меня! Ступай, ступай!
Аввакум поднял свиток, попятился к двери. Старик был совсем беленький.
«А теперь к кому?» — подумал Аввакум, выкатившись на улицу. И вдруг вполне осознал: без Неронова, без Стефана Вонифатьевича нет силы, человека нет, который мог бы противостоять Никону.
Попробовали передать челобитную через Анну Михайловну Вельяминову — не взяла. Ей Неронова было жалко, но из двух святителей она избрала себе все-таки Никона.
Мир не без добрых людей. Через Лазореву и Федосью Прокопьевну челобитная попала сначала к царице, потом к царю, а царь ее и читать не стал.
— Чтоб больше никаких изветов на святейшего патриарха не было! — закричал он на свою ближнюю челядь. — Пороть буду! Сам буду пороть!
И челобитная Аввакума и Данилы с подписями прихожан исчезла без следа.
12 августа, отслужив в Казанском соборе обедню, Аввакум вышел на паперть читать и говорить народу поучение. И сказал он:
— Вы все знаете, что церковь наша в сей день поминает мучеников Фотия и Аникиту и многих с ними. А также поминает святителя и священномученика Александра, епископа Команского, мучеников Памфила и Капитона, двенадцать мучеников воинов критских, тридцать трех мучеников палестинских. Поминая древних страдальцев за Христа, не забудем и тех, кто страждет на пытках и в тюрьмах ныне.
— Помним батьку Неронова! — закричал нижегородец Семен Бебехов.
Толпа дружно перекрестилась, послышался плач.
— Помним батьку! Помним!
— Расскажу вам житие Аникиты и племянника его Фотия, — продолжал Аввакум. — Аникита был военный сановник, но он осудил императора Диоклетиана, который повелел выставить на городской площади орудия казни, чтоб христиане отреклись от Христа. Спрашиваю вас, люди, не есть ли мучительство протопопов Неронова, Логина, темниковского Данилы и иже с ними — Диоклетианово устрашение для верующих истинно?
Толпа крестилась, кланялась, плакала.
— О любезные мои! — снова заговорил Аввакум после мрачного и продолжительного молчания. — Диоклетиан, проклятый гонитель истины, приказал бросить Аникиту на съедение льву. Да только Бог не оставил христианина. Лев при виде святого сделался кроток. Палач занес над главою Аникиты меч, но сам же и упал без чувств, ибо произошло великое землетрясение. Капище Геркулеса развалилось, погребя многих язычников. Племянник Аникитин Фотий, воссияв душою, явился тотчас к императору и сказал ему: «Идолопоклонник, твои боги — ничто!» Слуга императора хотел пронзить Фотия мечом и пал, пораженный от своего меча. Аникиту и Фотия привязали к лошадям, чтобы разорвать, но святые остались невредимыми. Тогда Диоклетиан бросил их в огромную печь. В нее вошли многие люди, восклицая: «Мы — христиане!» Все они погибли, но огонь даже волосы не тронул на головах святых Аникиты и Фотия, ибо Господь Бог был с ними.
И стал Аввакум читать Евангелие от Марка и «Второе послание к коринфянам» из «Апостолов».
Патриарший архидиакон, слушая Аввакума, сказал казанским священникам Ивану Данилову и Петру Ананьеву:
— Что даете читать Аввакуму? Разве вы не умеете читать? Сами поучайте.
— Но Аввакум — протопоп, — возразил Ананьев.