, как часто эта разрушительность соединялась с реальным талантом”. Брокау был консультантом на факультете Джима, и именно к нему Джим пришёл, чтобы сообщить, что бросает университет. Затем он пошёл к Колин Янг и сказал то же самое.
Решение Джима бросить учёбу возникло всего за неделю-другую до окончания занятий, во время двухдневного просмотра студенческих фильмов. Этот просмотр был главным событием учебного года, близким к последним экзаменам, и главным из того, что давала киношкола. Хотя её окончание не зависело от того, будет ли студенческий фильм отобран для дальнейшего показа на публике в Royce Hall УКЛА, соревнование за такое “признание” было грандиозным.
Большинство из сорока (или около того) фильмов, показывавшихся в том мае, были сделаны в мастерских “Projekt 170”, в которых создавались короткие немые фильмы с “голосом за кадром” или со “звуковой дорожкой за кадром”. Съёмки обычно проходили по субботам, и каждый из студентов должен был попробовать себя во всех ролях – в качестве оператора на одной неделе, актёра на следующей, звукорежиссёра на третьей и, таким образом, принять участие в разных составных частях своего собственного фильма.
Джим не написал сценарий для своего фильма, говоря Джону ДеБелле, приглашённому оператором: “Я покажу, как мы это делаем”. Джим имел в виду, как и изобразил это потом, “ фильм, который ставит вопрос о самом процессе его создания… фильм о фильме”. У него не было названия, он был построен каккалейдоскоп, или быстрая последовательность абстрактных и вольно соединённых событий – то, что ДеБелла иногда называл “расплывчатой смесью образов создателя фильма и его взгляда ”. Он начинался с того, что Джим делал гигантскую затяжку из трубки с травой иоткидывал назад голову. Затем камера переходила на покачивающиеся испытательные образцы, использовавшиеся в качестве титров телешоу “Outer Limits”. Затем шла сцена с женщиной (немкой, подругой ДеБеллы), одетой лишь в бюстгальтер, панталоны и пояс-подвязку, а камера медленно двигалась от её лица к острым коленям, танцующим на верхней крышке телевизора, по которому в это время показывали марширующих на параде фашистских солдат. Затем была сцена в доме (у Джима), стены которого были оклеены картинками обнажённых фигур из “Плейбоя”, использовавшихся в качестве мишеней для метания стрел. Несколько человек, застыв, смотрели холостяцкое кино, но фильм прекратился, и люди, вскочив, начали изображать пальцами тени против белого света на экране. Потом следовал крупный план девушки, лижущей глазное яблоко ДеБеллы (очищая его от грязи, собранной со всех виденных им образов). Последний кадр выключающийся телевизор с картинкой, сливающейся в белую линию, затем в точку и, наконец, в темноту.
Просмотр был таким же хаотичным, как и фильм. Сначала разошлись склейки, и фильм не шёл через проектор. Джима попросили переклеить его заново, чтобы в тот же вечер его показать. Когда это было сделано, мнения о фильме разошлись – от замешательства до восхищения и до недовольства. Некоторым из студентов показалось, что Джим сводит их с ума, а некоторые даже пытались это комментировать, хотя большинство ревело лишь от удовольствия увидеть подругу ДеБеллы в нижнем белье. Даже Эд Брокау, которому обычно был интересен ход мыслей Джима, говорил теперь, будто бы подбрасывая пальцами несуществующий баскетбольный мяч и ударяя левой рукой по правой: “Джим… Я ужасно разочарован”. Фильм не включили в программу показа в Royce Hall, а Джим получил “почетную D”.
Джима задело это непризнание. Кто-то говорил, что он вышел и заплакал. Было это правдой или нет, но он был явно раздражён. Сначала он пытался защищаться, потом обиделся и в конце концов объявил о своём немедленном уходе из УКЛА. Колин Янг пыталась отговорить его, но в июне, когда Джим должен был получать диплом, он гулял по Венецинанскому пляжу, покуривая траву.
К этому времени Джим и Мэри решили разойтись. Она попрежнему настаивала на том, что будет звездой – этому её убеждению Джим сначала потакал, а потом пытался разубедить её. Потом она сказала, что прошла просмотр в качестве танцовщицы в “Whiskey a Go Go”, клубе, открывшемся в январе на Сансет Стрип. Джим говорил ей, что не хотел бы видеть её в короткой юбке с бахромой, вращающую задницей перед пьяницами средних лет, в стеклянной “клетке”. Ещё раз они поругались, когда она познакомилась с новым агентом, и тот посоветовал ей не сниматься в фильме, который хотел делать Джим, потому что появление в студенческом фильме могло угрожать её карьере. Они поругались в третий раз, когда Мэри неожиданно явилась домой к Джиму и застала его с другой. Джим тогда заявил Мэри, что она не имеет права появляться в его доме без приглашения. Кроме того, вежливыми, но раздражающими были напоминания Мэри о том, что, по её мнению, он употреблял слишком много наркотиков.
Джим увидел Рэя Манзарека, идущего по территории студенческого городка. Рэй был другом Джона ДеБеллы. Джим восхищался Рэем и тайно рукоплескал тому, что тот отказался редактировать в своём фильме снятую им сцену со своей обнажённой подругой. Джима, кроме того, притягивала музыка Рэя, и он слушал его и его группу “Rick and the Ravens” в “Turkey Joint West” в Санта-Монике, неподалёку от пляжа. Однажды Рэй пригласил Джима на сцену вместе с некоторыми другими студентами киношколы, и каждый из них, напившись пива, с треском падал в припеве “Луи, Луи”. Теперь, в июне, команду Рэя пригласили сыграть вместе с “Sonny and Cher” на выпускном балу в средней школе. Но когда один из участников группы отказался от этого и Рэй позвонил в школу, чтобы сказать, что будет пять музыкантов вместо шести, ему ответили, что, если не будет шести музыкантов, как в контракте, им не заплатят.
Эй, парень, – сказал Рэй, увидев Джима, – хочешь поиграть с нами?
Я никогда ничего не играл, Рэй.
Это ничего, всё, что тебе нужно будет делать, это стоять на сцене и держать электрогитару. Мы обмотаем шнур за один из усилителей. Мы даже не подключим её.
Джим потом говорил, что это были самые лёгкие деньги, которые он когда-либо зарабатывал.
Глава 3
– Знаешь, что нам нужно сделать?
Джим растянулся на кровати, уставившись в потолок. Он сказал это тем голосом, который хорошо знали его друзья – путаной смесью грубой насмешки и неуловимой иронии, которая оставляла слушателя в недоумении – шутит он или говорит всерьёз. Иногда Джим использовал этот голос, чтобы скрыть злобное поддразнивание. Иногда, как и сейчас в случае со своим другом из Флоридского Государственного университета Сэмом Килманом, приехавшим в Лос-Анджелес вскоре по окончании занятий, Джим использовал этот голос, чтобы скрыть свои сомнения по поводу того предложения, которое он собирался сделать. Это уменьшало для него риск.
Нет, – сказал Сэм, – что?
Создать рок-группу, – сказал Джим, всё ещё глядя в потолок.
Чёрт, парень, я не играл на барабанах семь лет… а что ты собираешься делать?
Джим сел.
Я собираюсь петь. – Он промычал эти слова. – Я-а-а… со-бирр-ра-а-а-юсь пе-е-е-т-ть.
Сэм скептически посмотрел на Джима.
– Ты умеешь петь? – спросил он.
Чёрт возьми, нет! Я не умею петь! – рявкнул Джим.
Ну и так, Джим, ты говоришь, что мы создали бы рок-группу, и говоришь, что ты мог бы петь – хотя ты этого не умеешь – как бы мы её назвали?
– “ Двери”. Это ясно. И – неясно. И это то, что делит надвое – дверь, и это то, чем я хочу быть. Я-а-а хоч-ч-чу быть две-е-е-р-рь-ю-ю-у-у…
Джон ДеБелла и Фил Олено уехали в Мексику; Деннис Джэкоб и Феликс Винэйбл оставались в Венеции, Джим подумывал о переезде в Нью-Йорк, но остался на несколько недель на Западе, в Лос-Анджелесе, ища работу вместе с Сэмом, а потом он тоже переехал в Венецию. Более подходящим словом для этого переезда было бы “бегство”, и вызвано оно было весьма неприятной новостью. Он сдал физкультурные тесты для армии 14 июля, а двумя днями позже узнал, что зачислен в список призывников; это означало, что кончилась его студенческая отсрочка, и он был классифицирован 1-А.
Джим, недолго думая, солгал в представительстве, что всё ещё числится в УКЛА, но для этого требовалось подтверждение. На следующий день он явился в университет и записался на несколько курсов, посещать которые не собирался.
Венеция идеально подходила для Джима. Маленькое художественное сообщество с каждым днём привлекало всё больше и больше длинноволосых “беглецов” и художников. Пляж покрыт телами, из радиоприемников весело звенят тамбурины, собаки охотятся на Frisbees, круги скрещенных ног в голубых джинсах курят марихуану, в главном местном магазине изпод прилавка продаётся ЛСД. В Сан-Франциско был Хэйт, а в Лос-Анджелесе – Венеция. Как раз начиналась эпоха хиппи.
Джим был одним из безымянных бродяг с длинными волосами, в тенниске и джинсах. Какоето время они с Деннисом Джэкобом жили в будке на берегу грязной канавы, а потом Джим переехал на пустовавшую крышу какого-то склада. Там у него была свеча, горелка Бансена, чтобы подогреть случайные консервы, и одеяло. Он редко спал и ел, разве что жадно поглощал хорошую кислоту, которая насквозь пропитывала пляжное сообщество, и здесь он начал писать, создавая за одну вспышку вдохновения больше материала за меньшее время, чем когда-либо позже.
Да, – говорил он, – рождение рок-н-ролла совпало с моей юностью, моим вступлением в сознательную жизнь. Это действительно было открытием, хотя в то же время я никогда не мог позволить себе всерьёз фантазировать о том, что когда-нибудь я сам буду этим заниматься. Я всё тогдаугадал, я неосознанно накапливал силы и наклонности. Моё подсознание подготовило всё это. Я об этом не думал. Но было такое ощущение: я слышал весь концерт целиком, с группой – и пение, и аудиторию, большую аудиторию. Те первые пять или шесть песен, что янаписал, я просто записывал с фантастического концерта, происходившего у меня в голове.
Хотя то, о чём здесь говорилось, происходило с Джимом неожиданно, те музыкальные звуки, которые он улавливал своим умом, требовали реализации.