– Лучше молчи, – сказал кто-то из мальчишек, и американец умолк.
– В общем, так, – атаман Громов пожал плечами. – Совершенно непонятный эпизод. Вроде бы мелочь – два грузовика с боеприпасами, одиннадцать убитых – но странно. И нелепо как-то все… Машка, это не твои?
Мария Лагутина, командующая авиацией и в прошлом знаменитая спортсменка-летчица, пожала плечами и ехидно заметила:
– Раз нелепо – точно не мои… – И уже серьезно добавила: – Да нет, не летали наши там.
– Может, осетины? – кивнул атаман начальнику разведки.
Полковник Ботушев покачал головой:
– Я уже выяснял. Ни осетины, ни абхазы подобных операций не проводили.
– Может, у них самих что взорвалось? – предположил кто-то из офицеров РНВ. – Первый раз, что ли? Или партизаны…
– Там столько вражеских войск и такая маленькая территория, что партизан просто нет, – отозвался атаман. Задумался, хрюкнул горлом и подвел итог: – Наверное, правда что-то у них само грохнуло…
– Между прочим, там твои конвойцы пленных убивать собрались, – заметила Лагутина, глядя в окно. – Петельку такую красивую на столбе наладили, тросик разноцветный… ой, это же шнур из театра, красиво как…
– Пар-р-ршивцы! – вскочив, атаман рысью выбежал из кабинета.
Все это совсем не было похоже на воздушный бой – даже из кино. С глухим громом невероятно высоко в небе крутили какие-то петли и зигзаги не меньше десятка серебристых точек, то и дело выстреливавших длинные прямые хвосты белесого цвета, размазывавшиеся черными кляксами.
Мы с Витькой Фальком и Тошкой Задрыгой, задрав головы, следили за происходящим. Лошадь тащилась сама. Бидоны с молоком грозили выпасть. От того, что я не понимал даже, где там, наверху, наши, а где чужие, все происходящее над нашими головами напоминало сильно тормознутую компьютерную игру с плохой графикой.
Неожиданно одна из точек превратилась в алую звездочку, потом – окуталась черным и рассыпалась на быстро светлеющие дымные струйки. Буквально через несколько секунд то же произошло со второй, еще через полминуты – с третьей. Розка наша остановилась и стала невозмутимо жрать траву на обочине. Мы не обратили внимания – игра обретала некоторую динамичность.
Две точки, резко снижаясь, помчались на юг. За ними гналась третья. Еще две продолжали крутить карусель. И опять-таки две свернули в нашу сторону, а следом – еще одна.
– Еб… – выдохнул Тошка.
Мы и дернуться не успели, а прямо над нашими головами проскочили показавшиеся невероятно огромными короткокрылые серые машины с желтыми носами; следом – машина поменьше и поразлапистей, серо-серебристая с алым. Что-то сверкнуло. Нас накрыл жуткий грохот. Розка взвыла (именно взвыла, а не заржала!), освободилась от лишнего груза в виде меня и Тошки и помчалась в светлые дали через кусты, унося в телеге самоотверженно упавшего на бидоны Витьку.
Что-то подобное я испытывал уже – в тот страшный день, когда бомба ударила в мою школу. Я опять сидел на траве, ни фига не слышал, хотя Тошка, судя по всему, мне что-то орал, поднимаясь из придорожной канавы. По щекам у него текла кровь.
– …мотри!!! – прорвалось мне в голову.
Я обернулся туда, куда он показывал рукой. И окаменел.
Метрах в ста от нас, не больше, горел и взрывался снова и снова самолет. В стороны отлетали куски. К этому пожару вела вспаханная черная полоса. Она начиналась и того ближе от нас.
«Бум!» – с тупым, мешочным каким-то звуком на дорогу рядом с нами упало тело в оливковом комбинезоне. Мы вздрогнули
– Блин, летчик… – выдохнул Тошка.
Рядом с телом опустился оранжевый комок.
Осторожно, на цыпочках, мы подошли ближе. Ясно было, что летчик мертв, как колода. Он лежал, раскидав ноги в могучих башмаках, на опущенном стекле шлема четырехконечной золотой звездой горело солнце. Комбинезон украшали многочисленные нашивки, но мне в глаза бросилась только одна – алый прямоугольник с белыми полумесяцем и звездой.
– Осман, сука, – процедил Тошка с такой ненавистью, что мне стало даже неприятно. – Не, ты въехал, Коль?! Наши их уделали! Не меньше четырех сбили!
Я подумал, что среди сбитых вдали могли быть и наши машины. Но верить в это не хотелось. Я спохватился:
– Надо сказать кому-нибудь про него!
– Точно, – опомнился Тошка. – Пошли, телегу найдем, эту дуру Розку выпряжем – верхом быстрей.
– Пошли, – я шагнул, но заметил, что Тошка остался и быстро посмотрел на… – Ага, – уличил я его. – Ясно. Пестик заныкать хочешь?
В набедренной кобуре у мертвого летчика явно был настоящий «вальтер».
– Чего заныкать?! – ощетинился Тошка, выдвигая плечо. – Военная добыча!
– В зубы дам, – предупредил я. – Не косячись. Лучше давай разыграем – кому. У тебя все равно уже есть «вальтер».
– Не… – он вдруг погрустнел. – Нельзя брать. Сразу начнут: куда дели? а ну, вернули, паршивцы…
– Точно… – я еще раз покосился на кобуру. – Пошли?
– Пошли, – согласился Тошка.
– Ну, пошли.
– Пошли, я и говорю.
– Пошли! – я потащил его за собой за плечо…
…Розку, телегу и Витьку мы обнаружили недалеко в кустах. Розка жрала траву. Витька сидел на бидонах, мрачно сплевывая розовую слюну и трогая попеременно то левый глаз (он заплывал синяком), то правое ухо (оно опухло).
– Пришли? – поинтересовался мой старый друг. – Я зуб себе вышиб.
– Молоко цело? – Тошка принялся распрягать удивленно на него покосившуюся Розку.
– Там теперь масло, – Витька снова сплюнул. – Я не знаю, как жив остался… Че это было?
– Турецкий самолет, – я запрыгнул на край телеги.
Витька покосился на меня:
– Иди ты…
– Слово… Тошниловка! – окликнул я Тошку. – Если спи…шь по дороге пистолет – чесслово заложу!
– Не! Й-иии! – он хлестнул Розку ладонью и мгновенно исчез с глаз.
– Хорошо сидит, – заметил Витька не без зависти. – Время бы выбрать, научиться тоже…
– Ты не забыл, что мы сегодня тройкой летим? – тихо спросил я.
Витька медленно завалился на спину, покачал головой:
– Не… – Он смотрел в небо. Почти не щурясь. Потом сказал: – Молоко скиснет на такой жаре… Ник, а покатили эту телегу так?
– Чего? – я засмеялся. – Перегрелся?
– А чего? – он сел. – Все равно просто так валяемся. Чего мы, не сдвинем ее, что ли? Тут и осталось-то километра полтора. Вон же цех. Видно даже.
Я хотел ему сказать, что он придурок. Но вместо этого соскочил наземь и хлестнул Витьку по коленке сорванной былинкой:
– Пошли, впрягайся…
…Вообще-то это было довольно тяжело. Ну – трудно, в смысле. Не совсем уж трудно, но нелегко – да еще по жаре. Но Витька шел рядом, встряхивал мокрыми от пота лохмами и чему-то улыбался. И я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь. Улыбаюсь, хотя пот тек по спине (мокрыми насквозь были даже трусы), попадал в рот, в глаза и даже в уши.
– Ник, – Витька посмотрел на меня сбоку и снова улыбнулся. – Вот, послушай. Я стихи сочинил.
И, раньше чем я успел хоть как-то отреагировать на это сенсационное заявление, он начал читать – без выражения, просто говорить, глядя на дорогу впереди:
Моя страна-каменотес
В веках вытачивает русло,
Зовется и несется Русью,
Вскипая пеною берез.
Накрыла нас глухая весть.
И камни прыгают по следу.
Дотянем вряд ли до победы,
Но стать героем время есть.
Мы рвем арканы кадыком.
И головы, как камни, седы.
Пусть не дотянем до победы,
Так хоть дотянемся штыком.
В потоке времени броня
Царапает бока ущелий.
Глаза, как смотровые щели,
Полощут вспышками огня.
У нас мужик всегда солдат,
Пока бугрятся кровью вены,
Пока нас всех через колено
Не переломит перекат.
Но грудой сломанных хребтов
Точить еще сподручней русло.
Несемся и зовемся Русью.
И не удержит нас никто[12].
– Во-от… Ну, я стою, гляжу, там перчатки. Боксерские, в смысле. Больше никого нет, будний день… А продавец с каким-то своим знакомым ля-ля. А этот знакомый держит в руке диск. Я краем глаза смотрел, но все равно видел – там классика такая, Вивальди.
– А, знаю… – Дашка смотрела на меня смеющимися глазами.
– Во. А я не знаю до сих пор, – я сел удобнее, булькнул ногой в воде. – И этот, в смысле, знакомый спрашивает у продавца: «А ты чего это, классику слушаешь?» А тот ему: «Не, просто когда сюда пацанва набивается – я этот диск ставлю, и они сразу сдергивают».
– Признайся, что анекдот! – засмеялась она, толкая меня плечом, на котором еще не высохли капли воды после купания.
У меня мгновенно пересохло не только во рту, но и в кишках. Плечо было твердым, горячим и… и еще каким-то. Обалденным, в общем. Я нашел в себе силы и замотал головой:
– Честно – нет! А вот еще. Витьку – ну, Витьку знаешь, Фалька, дружка моего?
Она кивнула.
– Вот, мы один раз тусимся на спортплощадке, вдруг он подваливает – а одет под кислотника. Тут все оранжевое, тут все зеленое – вырви глаз. Мы обалдели. А он говорит: «Да не, пацаны, я так одеваться не люблю, просто когда я так одет, предки меня с собой никуда не тащат вечером…»
– Анекдот! – взвизгнула Дашка, шлепнув меня по колену. – Коль, ты трепло! Это анекдот!
– Правда! – округлил я глаза.
– Перекрестись! – потребовала она.
Я смутился:
– Ну… я некрещеный…
– Правда, что ли? – удивилась она.
– Ну… вообще-то крещеный… В смысле – меня крестили, все, как положено… Но я ни крестик никогда не носил, ни даже не думал про это… – я посмотрел на Дашкин серебряный крестик, который лежал точно между… и выругал себя за тормознутость, вынудив отвести глаза.
Мы сидели в ветвях здоровенной ивы, наклонившейся над самой водой – так, что с нижней толстенной ветви можно было опустить ноги до колен. Остальная масса – вырвались искупаться – орала, брызгалась и плюхала как бы за пределами окружавшего нас со всех сторон зеленого шатра. Сейчас бы самое время… Дашка была так близко, казалась такой веселой и доступной… Ну я же не маленький, в самом деле, и сегодня ночью – через четыре часа каких-то! – я полечу на настоящее боевое задание! А если я не вернусь?! Тогда чего?!