Я отцепил его руку от своего плеча. Сказал раздельно, глядя ему прямо в глаза:
– Я – нет.
– Ну и пошел ты! – крикнул он и, толкнув меня обеими руками в грудь, почти побежал по дороге.
Атаман Громов налил себе в литровую кружку дефицитного кофе. Задумчиво помешал (сахара там не было, но привычка осталась) и вытянул половину кружки. Выдохнул, сказал: «Х-р-шо-о».
Полковник Ботушев бесстрастно наблюдал за действиями своего патрона. Больше в кабинете атамана никого не было. Со стены отслеживал происходящее атаман Бакланов. За окнами – остались решетки и открытые металлические ставни – горел магазин «Суперхаус». На него упал сбитый зенитчиками «Томагавк». В принципе было не жалко, так как товары из магазина давно вывезли, а поселиться там, слава богу, никто не успел.
Громов поставил кружку и посторонним голосом сообщил Ботушеву:
– У нас под носом действует неучтенный партизанский отряд. Это уже не война. Это кино «Неуловимые мстители», часть четвертая. Ты не снимал такое?
Полковник ответил таким же посторонним лицом. Потом вкрадчиво поинтересовался:
– А что ты так волнуешься? Ну, действует. Ну, отряд. Ну и что? Они же не нас бьют, а амеросов. Хай им добра по самые шульни.
– Сегодня не нас. А завтра? – прищурился Громов. – А если это второй батька Махно? И вообще, разведка хренова, тебя, как мой внук говорит, не напрягает, что ты ни хера не знаешь про какую-то воинскую часть?
Ботушев засунул в рот кончик уса. Погрыз его. Выплюнул, явно неудовлетворенный вкусовыми качествами прокуренных волос. И вдруг выдал:
– Слушай… Ты вот говоришь – часть четвертая… А я вот сейчас подумал… А если это действительно пацаны?
Громов даже отшатнулся на стуле. Усмехнулся:
– Да ну!..
Ботушев покачал головой:
– Смейся не смейся, а кто нам обеспечивает из Элисты семьдесят процентов сведений? Группа «Русский джедай». Старшему шестнадцать, младшим по десять лет. Что, не так? А кто под Новороссийском партизанил с начала войны? Отряд имени Вити Новицкого…[19] Двадцать пять человек, от двенадцати до пятнадцати… Кто у тебя связью по нашим местам заведует? «Всадник С Головой», а ему…
– Тихо, об этом не будем, – атаман поднял руку. – Я все это знаю. Знаю, знаю, знаю и даже понимаю. Потому что подобрать, грубо говоря, автомат и начать палить во врага может любой. И сведения собирать может любой. Любой, у кого храбрости и ума хватает. Но тут-то – совсем другое! Совсем!!! Ты читал, как они ударную группу амеросов отделали? – В голосе атамана послышалось искреннее возмущение.
– Слушай, – не выдержал Ботушев, – ну впечатление такое, что амеросы тебе родственники!
Громов побагровел.
– Ты… ты вот что! Ты не того! Эта группа утопила весь Черноморский флот без особого напряжения! А тут – крейсер и эсминец уволокли в Трабзон чиниться, у них даже хода своего не было. На авианосце сгорел самолет и еще какие-то повреждения. И еще трем кораблям снарядами с крейсера, которые при пожаре разлетались, тоже нанесены повреждения, но мелкие. Диверсия, однако, – ехидно сказал он, успокаиваясь.
– Между прочим, пока они «Уиггинс» буксировали – он у них взял и утонул. А «Крэнстон» привели без носа по самую палубную надстройку, – добавил Ботушев. – Последние сведения…
Громов тяжко вздохнул:
– Меня из-за Урала сообщениями уже задолбали: кто там у вас так отличился?! А я им что отвечу?! «Не знаю, братья, воюет кто-то…» Ладно. Пусть. С этим я смириться готов. Но у эсминца в борту дырка была – два на три. Автомобиль пройдет. Это они что – тоже пацаны из рогатки стрельнули?!
– Вот что интересно… – Ботушев бесцельно передвинул на столе бумаги. – Позавчера прилетал Гарба. У них в отрядах какой-то пламенный юродивый объявился. Ходит и распространяет воинственно-патриотические слухи об ангелах господних, которые на его глазах сожгли небесным огнем американские корабли. Абхазы верят… Кто некрещеный был – массово крестятся, даже грузинам на ту сторону кричат, что они против бога идут… Ну ладно, я пойду?
– Иди, – Громов кивнул. Глядя в пустую кружку, пробормотал: – Ангелы господни… хм.
Фронт стал отползать 17 июля.
Конечно, никто нам не сообщал об этом персонально. Но это стало ясно очень быстро – по тому, как приближалась непрерывная стрельба, как в одну сторону усилился поток частей, а в другую – раненых…
Увеличив силы до двухсот двадцати тысяч (против сорока двух тысяч защитников), имея многократное превосходство в бронетехнике и авиации и значительное – в артиллерии, «миротворцы» начали теснить Южный фронт…
И этот самый фронт оказался в тридцати двух километрах от Упорной. Что тут еще сказать?
Утро 20 июля было ненастным, дул со страшной силой горячий ветер, нес тучи пыли, по временам разражался теплым дождем, смешанным с грязью. Еще ночью возле станицы сели несколько «Ми-8» и два «Ми-24»; их экипажи были совершенно остервенелыми и чернейшим матом ругали погоду.
Работ никаких не было. Наверное, можно было что-то делать, но в горячем взвихренном воздухе прямо-таки разливалось что-то нехорошее. Мы сидели под защитой наспех затянутых пленкой стогов. Тимка, держа на коленях гитару, морщился от пыли, наигрывал и напевал печальное:
Друзей не обманывают —
Их предают…
А зори туманные
Как прежде встают…
Конь вороной
По полю бежит,
Берег мой родной
Далеко лежит.
Друзей не теряют —
О них забывают…
И ветры прощальные
В душе умирают…
Мы хором подхватили – настроение вполне соответствовало:
Эх, конь вороной
По полю бежит,
Берег мой родной
Далеко лежит…
Берег мой родной
Далеко лежит…
Мимо стогов быстрым шагом прошли, пряча лица от ветра, Шевырев и несколько офицеров – и казачьих, и ополченческих. Остановились – то ли не обращая внимания на нас, то ли просто не замечая.
– В общем, так, атаман, – сказал алексеевский надсотник, – уводи людей. К вечеру тут будут турки.
– Кого и как я уведу? – буркнул Шевырев и грянул нагайкой по голенищу сапога. – Куда? Что мы жрать будем?
– Да пойми ты, пень, – у надсотника было совсем молодое лицо, все в горелом порохе, – они всех вырежут. А мы их больше не удержим. И полк наш почти весь отрезан, и два кубанских полка… Дырка во фронте, сориентируются они – и пипец.
– Ну вертушки-то у вас на что?! – заорал Шевырев. – У меня одних беженцев почти пятьсот человек! И не мужики, а сопляки! Или их бросить?! Нет, ты скажи – бросить?!
– А что, на твоей долбаной станице свет клином сошелся?! – заорал в ответ алексеевец. – В моем Ростове вообще оккупанты! Я не знаю, что с моими! А тебе твоих увести дают! Казачня тупорылая! – и ожесточенно махнул рукой, отвернулся.
– Если бы можно было окруженным забросить боеприпасы! – казачий полковник-терец обеими руками стиснул на груди камуфляж. – Они бы на прорыв пошли, мы бы фронт восстановили… а? – он посмотрел на майора-вертолетчика.
Тот покачал головой:
– Не поднимутся машины. И так одна уже валяется у реки. Валят их.
– Были бы тут наши планеры… – терец оборвал сам себя. – Давай, уводи людей, брат, – печально сказал он Шевыреву. – А мы тут их немного задержим…
– Йих! – Шевырев бросил наземь кубанку. – Ну, милые! Ну, летуны! Ну, попробуйте!
– Атаман, мы не поднимемся, – покачал головой вертолетчик. – Я не за себя боюсь. И не за своих людей. Просто – не поднимемся.
– Дядя Иван, – услышал я.
Мы все молчали, сидели, как суслики у норок, и слушали – с ужасом, до нас начинал доходить смысл всей сегодняшней суеты и этого разговора конкретно. Голос Кольки заставил нас вздрогнуть.
– Чего тебе? – огрызнулся Шевырев.
Колька подошел к офицерам, прикрывая лицо рукой от ветра. Потом он опустил руку… и я осознал, что встаю, и все кругом встают – молча, не сговариваясь. У Кольки было такое лицо… в общем, тут ничего не сказать.
– Дядя Иван… атаман… – Колька выпрямился. – У нас есть восемь… девять мотопланеров. На ходу. Можем забросить окруженным полтонны боеприпасов за один заход.
– Иди отсюда… – начал Шевырев, замахиваясь нагайкой, но вдруг опустил руку. Лицо его стало таким, что кто-то из наших хихикнул – истерически, но хихикнул. – Что у вас есть?!
– Дядя Иван. – Колька сглотнул. Ветер забивал его волосы и глаза песком. – Давайте скорей. Мы можем вылететь прямо сейчас. Полтонны боеприпасов за один раз. Мы долетим, мы летаем под ветер… тренировались…
Мы стояли в нашем ангаре. Стены тряслись от порывов ветра, и с этим ветром долетал сюда звук канонады.
– Мотопланеры, – сказал майор-вертолетчик. – Это может пройти. Честное слово, может.
– Посадим наших… – начал терец.
Но Колька крикнул:
– Да как вы не понимаете!!! Это минус восемьдесят килограммов боеприпасов!!! Ну, решайте же… взрослые!!!
– Как же вы полетите?.. – впервые за все эти недели я видел Шевырева растерянным. – Вы же дети… а если…
– А если турки сюда придут?! – крикнул кто-то.
И наши вразнобой заорали:
– Не в первый раз!
– Мы не дети!
– Мы что, не казаки?!
– Это наша земля!
– Скорее давайте!
– Дядя Игорь!
– Мы сможем!
Мужчины растерянно озирались. Потом вертолетчик сказал:
– Пацаны… У меня в Архангельске такой же… я не знаю, чего с ним… Но как же вы… А если собьют?!
– А если младших перережут?! – крикнул вдруг я. – Лететь надо, а не трепаться!
– Я ж не отмолюсь, – голос Шевырева дрожал. – Я ж не отмолюсь…