Вдохновляющий рассказ о пользе Зож
От редакции
Прочитайте вдохновляющий и проникновенный текст от родственницы автора, Любови Мясниковой. Вы могли видеть ее 25 июня 2019 года в программе «О самом главном», посвященной активному долголетию. Но Люба сказала далеко не все, и мы восполняем этот пробел.
Героиня впечатлила нас силой своей энергии, которую она поддерживает благодаря здоровому образу жизни! Эта невероятная женщина-физик в свои 82 года занимается наукой, танцует фламенко, катается на горных лыжах и любит жизнь так, как стоило бы любить ее всем нам.
Папа говорил, что у меня есть один большой недостаток: я воспринимаю любую просьбу как приказ. И это действительно так. Я не могу взяться за свои даже самые неотложные дела, пока не сделаю все, о чем меня попросили. Но в случае с Аликом – с Александром Леонидовичем Мясниковым, внучатым племянником моего покойного мужа, во мне сработала совсем другая пружина. Обаяние этого человека сражало наповал, и отказать ему в просьбе приехать в Москву к нему на передачу не представлялось возможным. Я не сказала сразу «да», поскольку не хотела его обнадеживать – вдруг мои рабочие обстоятельства не позволят мне рвануть на денек в Москву, – но лихорадочно стала искать повод для поездки. Впрочем, это было нетрудно. Пару недель назад мы обсуждали текст возможной совместной статьи с сотрудником МГУ Денисом Анохиным, который пару лет назад на синхротроне в Гренобле снимал для меня частичку реакторного порошка сверхвысокомолекулярного полиэтилена. Разговаривали в кафешке на Ленинградском вокзале перед отходом моего поезда в Питер. Времени было мало. Денису предстояло еще добираться домой в Черноголовку, и мы решили, что в следующий раз надо будет встретиться не на бегу и довести наконец эту статью до публикации. Так что повод нашелся незамедлительно.
Я сообщила Алику по WhatsApp, что я утром приеду на передачу, а во второй половине дня уеду в МГУ, и мы затеяли некую переписку, чтобы понять, что же надо мне рассказать и показать в его передаче «Активное долголетие». Он попросил меня прислать какие-нибудь фотографии на горных лыжах, на которых я катаюсь всю жизнь, кусочки с концертов фламенко, которым я стала заниматься года три назад, какие-нибудь рабочие эпизоды – конференции, встречи и проч.
В суете собственной жизни, времени, чтобы задуматься о предстоящей передаче, у меня, естественно, не было. Но все-таки кое-какие ответы на вопрос, почему я хочу и могу вести образ жизни, не соответствующий моему возрасту, я придумала. Это вроде как три составляющие части марксизма, которому нас учили в детстве. Первое – гены, второе – синдром блокадника (приказ организму выжить, вложить все силы организма, который действует до сих пор), третье – воспитание. Не знаю, насколько внятно на передаче я донесла эти мысли до аудитории, насколько мне удалось расшифровать эти позиции, но у меня осталось ощущение какой-то собственной недосказанности, недоговоренности, хотя всем передача очень понравилась, разошлась по соцсетям, по словам моего сына, как вирусная инфекция, и пересылалась друзьям и знакомым с восторгом. А у меня осталось неприятное впечатление какой-то «якости»: все «я», да «я». Я такая, да я сякая. А на самом деле это не Я, а все мои родные, друзья, политехники, физтеховские сотрудники; все те, с кем я ездила в командировки, играла в институтских английских мюзиклах, с кем я играла в волейбол, каталась на горных и водных лыжах, осваивала серфинг, работала в археологических экспедициях; это они сделали из меня «стойкого оловянного солдатика». И в первую очередь я должна была говорить не о себе, а о них.
Гены и блокада – это понятно. А вот воспитание…
Бабушка, а вслед за ней и мама терпеть не могли, как они говорили, «протирания времени»: все должны были все время быть «при деле». Я уже не буду вспоминать блокаду, когда нас, голодных пятилетних детей выставляли во двор не просто гулять, а расчищать тропинки в снегу своими маленькими лопатками, весной в Таврическом саду собирать для супа крапиву и лебеду, учили читать, писать и даже писать благодарственные письма в Москву, куда после первой блокадной зимы эвакуировались бабушка и загибающийся от голода дедушка. Оттуда они умудрялись организовывать нам маленькие посылочки. В физтеховском архиве даже хранится до сих пор одно мое письмо, написанное дедушке, с благодарностью за «чисМокиоскоКбиМовуюкеслоту», (именно так и написанное все в одно слово).
Позже, в мирное время, когда мы уже учились в школе, несмотря на то, что в доме всегда были домработницы (у бабушки была «грудная жаба» (стенокардия), и она почти все время лежала; у мамочки, которая работала в организованной ею биохимической лаборатории, был порок сердца, и они обе не в силах были заниматься хозяйством), у нас всегда были домашние обязанности – походы в магазин, стирка, уборка, глажка белья и проч. Кроме того, мы по очереди с братом должны были ходить навещать старенькую болезненную бабушкину сестру, которая жила неподалеку в комнате в коммунальной квартире, разогревать ей принесенную еду, а также…расчесывать ее роскошные до полу волосы, что было делом весьма нелегким. Мне также вменялось в обязанность пару раз в неделю приходить к маме в лабораторию и мыть хромпиком пробирки, чашки Петри, кипятить шприцы и проч. Все это было как-то само собой разумеющееся и никогда не оспаривалось и не обсуждалось. Это было «надо». Раз надо, так надо.
У одного моего друга, писателя Игоря Ефимова, есть такая книга «Семь жен», на каждой из которых автор гипотетически женится, а потом расходится из-за всяческих недостатков очередной жены. Так вот, одну жену он бросает из-за ее бесконечных «надо». Думаю, что Игорь на мне бы не женился, а если бы женился, то вскорости развелся, потому что у меня уже с детства были бесконечные «надо». В дополнение к вышеперечисленным «надо» было заниматься по вечерам немецким с тетей, Екатериной Ильиничной Вощининой, преподавательницей немецкого языка в каком-то институте. Надо было заниматься музыкой с маминой подругой, Мариной Петровной Савва, концертмейстером в Малом оперном (Михайловском) театре. А еще я занималась балетом в школьном балетном кружке, в котором нам преподавала бывшая балерина Кировского (Мариинского) театра Елизавета Григорьевна Цимерская. И надо было по ночам (другого времени не было) шить балетные пачки из накрахмаленной марли, а потом выступать на школьных вечерах. Увы, ей на голову упала сосулька, сделав ее инвалидом, и наши занятия балетом на этом закончились. Но появился волейбол: сначала игра за сборную школы, а потом – и за юношескую команду СКА. Уроки я делала по большей части на большой переменке. Так что с детства мне был устроен режим постоянного цейтнота. К тому же когда занимаешься групповым видом спорта, то тут пресловутое «надо» встает во весь рост. У тебя температура, тебя трясет, тебе бы лечь в постель, но «надо» идти на игру (на первенство школы, района, города и т. д.), иначе будет засчитан проигрыш команды по неявке. Во-первых, нельзя подводить команду; во-вторых, надо отстаивать свое место в команде. И ты приходишь на игру, на разминку надеваешь шерстяную олимпийку, прыгаешь до седьмого пота, потом как можешь выкладываешься на игре, после игры смываешь с потом всю болезнь в горяченном душе и выходишь на улицу уже практически здоровым.
Но самую большую лепту в мое воспитание внес мой муж, мой неповторимый, непредсказуемый муж, уникальный человек, блестящий экземпляр человеческой породы. Мы познакомились с ним в горах, Кавказа, на Домбае, куда я приехала по горящей путевке на неделю после окончания Политехнического института, катаясь до этого только на беговых лыжах и слыхом не слыхивая о горных. Все парни, которые катались на горных лыжах, показались мне полубогами, но среди них был один, который при первой встрече сразу же вручил мне сорванные им высоко в горах рододендроны. Он стал учить меня, неумеху, кататься на горных лыжах, снимал с меня эти ужасные горнолыжные ботинки, напоминающие мне орудия инквизиции, сушил мои носки, играл на рояле вальс Мендельсона, осуждал тех, кто пьет, и говорил, что любит Хемингуэя, только что изданного в СССР и воспринимаемого неоднозначно. Все его почему-то звали «Слон», хотя он был просто крепко сложенный обычного роста парень.
Нетрудно догадаться, что я сразу же в него влюбилась, но когда мы уже мужем и женой поехали на Домбай кататься на лыжах, ситуация изменилась. На этот раз мы жили не собственно на Домбае, а в хижине на Алибеке, куда от Домбайской поляны надо было еще идти 7 км в гору. Когда мы подошли к началу тропы, ведущей наверх, Слон сказал, что мы по очереди по 10 минут будем нести обе пары лыж. Я думала, что мне будет проще нести все время мои собственные лыжи длиной 1,9 м, а не вместе с его тяжеленными фирменными Kneissl длиной 2,1 м, но Слон был неумолим и ревностно следил за временем, не давая мне ни минуты поблажки. А когда, вернувшись после катания, я протянула ногу, чтобы он снял с меня горнолыжный ботинок, он сказал, что я могу и сама это сделать. «Но ведь ты же всегда мне их снимал», – удивилась я. «Это был агитпункт!» – ответствовал Слон. Так и повелось. Никакого спуску. Любишь кататься, люби и саночки возить. Хочешь на серфе учиться – тащи сама доску. Ставь сама парус. Слуг нет. Это вам не «пахать подано, граф». И как я ему благодарна за эту науку. Если бы не этот опыт, разве я смогла бы тащить на себе обе пары лыж к подъемнику в South Dulc, чтобы дать возможность моему бедному, прооперированному по поводу рака легких Слону все же сделать несколько спусков по роскошным горнолыжным трассам на границе Франции и Италии?! А потом все повторилось в Андорре, только не на спуске, а на вынужденном подъеме пешком вверх по склону, когда вдруг выключили подъемники и мне пришлось взять Санины лыжи, потому что он задыхался и еле мог ползти вверх.
Ну, а когда родился Мика, последние следы внимания к собственной особе испарились. Остались только «надо». Мощный материнский инстинкт. Маленький несмышленыш требовательным криком заставляет тебя вскочить и бежать к его кроватке, как бы ты ни устала, как бы тебе ни хотелось спать. Женщина, которая не рожала, не знает этого. Для нее никогда не бывает такой ситуации, когда надо полностью поставить себя на службу маленькому продолжателю рода.