Задрыга вздохнул.
– Ничего не надо, доктор. Я жить не хочу. Понимаете?
Нестеров усмехнулся.
– Когда не хотят жить, к врачу не обращаются, а раз обратились, значит, все-таки, где-то в глубине души хотите. И давайте исходить из этого, а не из душевных порывов. И расскажите толком, что произошло? С чего вы вдруг выдули полтора литра портвейна? Вы запойный?
– Нет. Я не алкоголик и не пьяница. Я резчик по дереву, краснодеревщик. Оформляю частные дома и квартиры. Мебель делаю на заказ. Мне пить нельзя.
– Уже хорошо, – сказал Нестеров.
Татьяна вышла из кухни и заглянула в другие комнаты. Никого. Одна явно детская, судя по размеру диванчика, и изрисованные обои, в другой – двуспальная кровать без белья и подушки без наволочек, шкаф. Она еще раз заглянула в детскую – игрушек нет. Подходя к кухне, Татьяна услышала:
– Понимаете, она сначала не взяла мою фамилию. Ну, ладно, сам понимаю, не высшего полета… Задрыга.
– А почему Задрыга, ведь по логике вы должны быть Задрига или даже Задриго – разве нет?
– Когда деду паспорт выдавали, паспортистка ошиблась. Написала «ы». Так и жили до сих пор. А потом дочь родилась, так она ее на свою фамилию записала – Каверина, красиво?
– Ну, так, не очень, но такие вещи обычно по согласованию делаются.
– Она никогда ничего со мной не согласовывала.
Татьяна догадалась, что ей лучше в кухню не входить.
– Ну, странно все, – сказал Нестеров, – семья все-таки. Вы мало зарабатываете?
– Ну, не так чтобы мало. На жизнь нам хватало. Вот летом они с дочкой в Анталью летали на две недели. Может, зря?
– Зря, что они летали без вас.
– Я думал об этом, но у меня заказов навалилось, а тут она прибегает, говорит, путевка горящая, за полцены. Ну и взял.
– А сейчас-то чего?
Задрыга привстал, снял с той же полки, где был паспорт, и положил перед врачом лист из блокнота. Татьяна, присевшая на тумбочку, не видела, что там, но Нестеров прочитал:
– «Мы ушли. Теперь у меня новый муж. Дочка будет со мной. Прощай, извиняться не буду. Мог бы раньше сам догадаться. А если ты такой тупой…» М-да…
– И что мне делать? Я хотел напиться до потери сознания, не вышло. Повеситься смелости не хватает, да и вообще я какой-то малодушный. Может, так и надо? Она ушла, когда у меня сорвались разом четыре заказа… Я просил: потерпи, скоро все будет хорошо, заказы будут. Она, ничего не говоря, убежала, пока меня не было дома. Я ездил договариваться с заказчиком, а вернулся – ни вещей, ни жены с дочкой. Только эта записка. Я даже не знаю, где их искать.
– Не возьмусь судить, – сказал Нестеров. – Но… не вы первый.
– Мне не легче от этого. Что мне делать?
– Для начала – разобраться со здоровьем, потом наладить свою жизнь и подать на жену в розыск, например за похищение дочери. Вы зарегистрированы как отец?
– Да, – Задрыга открыл паспорт на странице «Дети». – Вот.
– Ну вот, хотя бы добивайтесь права видеться с дочкой.
– Плохо мне, доктор.
– Таня, – громко сказал Нестеров, – позвони, вызови бригаду на желудочное кровотечение, Мэллори – Вейс.
Татьяна с коммуникатором ушла в гостиную.
Она сделала вызов и, вернувшись, услышала ровный голос доктора:
– Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то…
От удивления она присела на тумбочку. Доктор Нестеров читал стихи. Нет, – стихотворение, и в нем была живая горечь… обида, злость и презрение. Она затаила дыхание и слушала:
– Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым…
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.
Раньше Таня не слышала этих стихов, и Нестеров открывался ей с совершенно другой стороны. Она слушала, и ей становилось больно и обидно. За что, она не могла понять, за того… за какую-то холодную подлость.
– Вы написали, что уж год
Как вы знакомы с новым мужем,
А старый если и придет,
Вам будет все равно не нужен.
Что вы не знаете беды,
Живете хорошо и, кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате,
Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова…
Вот именно – «не утруждал»!
Вы побольней искали слово…
И она была абсолютно солидарна с автором стихотворения в вопросе: «Да где ж вы душу потеряли?»
Действительно, как же можно так? Ну хочешь проститься, надо делать как-то деликатно… по-доброму. Нестеров не останавливался и не сбивался. Татьяна заметила, что голос у него внезапно осип, будто у доктора перехватывало горло. Татьяна поняла, что стихи военных лет, что писались давно, что писал явно не доктор Нестеров. И ей было горько и обидно за того неизвестного парня, которому какая-то, наверное, давно умершая уже женщина написала страшное письмо, наполненное холодным безразличием.
Она слушала и невольно захлюпала носом.
Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить, —
К несчастью, в жизни все бывает.
Ну, хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам не нужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.
Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.
Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.
В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;
Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.
Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают – вы тому виною,
Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.
Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?
На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.
Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену
Себя так долго выдавали.
А бывший муж ваш – он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.
Вот тут Татьяна заревела, сдерживаясь, и убежала в ванную. Но и там она слышала окрепший голос доктора Нестерова:
Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.
Нестеров замолчал. Татьяна подумала, что ему плохо, и, вернувшись, выглянула в кухню. Она чутьем понимала – там будет лишней. Между врачом и пациентом установилась невидимая духовная связь, и присутствие женщины непременно нарушит ее. Нестеров просто молчал, может быть, вспоминал. Потом продолжил:
Лишь за одно еще простить
Придется вам его – за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.
Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.
О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.
Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.
Татьяна сидела в коридоре, не видела, что происходит на кухне, но, чуть вывернув голову, снова заглянула. Одним глазком.
Задрыга смотрел на Нестерова, открыв рот. Он преобразился. Исчезла мутность, безысходность во взгляде. Выражение лица его было схоже с восторгом. Такой эффект от стихотворения поразил Татьяну. Она могла предположить что угодно, но не такой реакции. А Нестеров знал?
– Это ваши стихи? – спросил больной Модест Матвеевич.
– Нет, конечно, – усмехнулся Василий Васильевич, – это Константин Симонов написал еще в сорок третьем году по поручению офицеров полка, сослуживцев погибшего, которому пришло такое письмо. Посвящено оно какой-то женщине из города Вичуга.
Задрыга вскочил, он потряс руку доктору и сказал:
– Спасибо! Вы меня спасли! Как же мне не хватало этого! Спасибо вам за стихи!
– Это не мне, – рассмеялся Нестеров, – спасибо Симонову. Пойдемте, я вас осмотрю, нужно оформить карту и сопроводительный лист. А то скоро уже приедет бригада «Скорой», чтобы отвезти в больницу.