Бернадин закрыла свой шкафчик. Она застегнула молнию на своей спортивной сумке, надела пальто и поднялась наверх. Она нашла Элизабет в офисе для собеседований.
— Желаю приятного Рождества, — сказала Бернадин.
— О, вам также. Прекрасное пальто. Это лиса?
— Спасибо, — сказала Бернадин. — Это хорек.
— Подарок?
— Не в этом году.
Элизабет улыбнулась:
— А вам хочется знать, какой подарок будет в этом году?
— Я буду счастлива, если таким подарком станет сам муж. Он должен сегодня вечером вернуться из поездки. Но обещали снег. Послушайте, а Линн приходила сюда?
— Вчера.
— И как вы ее нашли?
— Она держится, — ответила Элизабет. — Думаю, это не легко. Она рассказала мне о большом шоу, которое старается подготовить, и о старом приятеле, который продолжает надоедать ей.
— Я беспокоюсь за нее, — сказала Бернадин. — Она выглядит все хуже и хуже.
Она вышла к машине. Было не очень холодно; в меховом пальто ей было даже немного жарко. Может быть, вместо снега пойдет дождь.
Выезжая со стоянки клуба «Брум», она хотела включить радио, но потом передумала. Что бы она ни услышала, это ее не обрадует; если пообещают снег, она решит, что Деннис не сможет попасть домой, а если этого не скажут, она подумает, что это прогноз не на сегодня.
Бернадин выехала на шоссе. На стекле появилось несколько капель воды.
Когда она обрадовалась тому, что не стала слушать радио, воды на стекле было уже столько, что ей пришлось включить дворники, и стало совершенно ясно, что это был снег.
Всю оставшуюся дорогу до дома, она смотрела на небо. Высматривая самолеты, она заметила два и это придало ей оптимизма.
Но к тому времени, когда она повернула на подъездную дорожку к дому, с неба уже летели мириады пушистых хлопьев, покрывая все вокруг толстым слоем. Дорожка к дому была уже полностью засыпана.
— Будь проклят этот снег, — сказала Бернадин, ударив кулаком по рулю.
Тем временем, на высоте пятнадцати тысяч футов над Бостоном, Деннис Оррин развернул пшеничные крекеры, оставшиеся после подаваемого в самолете «ужина», и хмуро посмотрел в иллюминатор на быстро сгущавшиеся темные облака.
Он где-то читал, что преуспевающие директора вроде него самого всегда выбирают в самолетах места, расположенные рядом с проходом. Но он любил места около иллюминатора, черт их побери. Он получал удовольствие, видя приближающиеся огни своего города, приветствующие его возвращение домой, когда самолет заходил на посадку в аэропорту Логан.
Возможно, на этот раз ему следовало сесть даже не около прохода, а где-нибудь в середине самолета, чтобы не видеть как перспектива попасть домой в Сочельник тает на глазах совсем как эти злосчастные крекеры.
Они кружили над аэропортом уже сорок минут.
Деннис был достаточно сведущ в смысле эвфемизмов, употребляемых в аэрофлоте, чтобы понять то, что многие из его попутчиков еще не поняли — а именно, что несмотря на веселые разговоры капитана самолета о том, какими по счету они должны приземлиться, погода менялась быстрее, чем ситуация на контрольном пункте, и что там собирались закрыть это поганое ноле для посадок, хотя их рейс и пять или шесть других продолжали выкрикивать свои позывные в воздухе.
Провал, притом по всем статьям: поездка была столь же плодотворна, как это кружение над городом.
В течение двух дней он просматривал дикторов последних известий в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско. Легионы великолепно выглядящих, хорошо и интересно говорящих, прекрасно державшихся перед камерой мужчин и женщин всевозможных размеров и цветов.
Он доел последний крекер и засунул целлофан в пустую чашку из-под кофе.
Пошел снег. Он начался неожиданно, за считанные секунды превратившись из легкого кружения в мощные снежные заряды. Словно в ответ на это, самолет начал набирать высоту, и Деннис вытянул шею, чтобы увидеть удаляющийся город. Минуту назад внизу были видны движущиеся машины и корабли в порту; теперь он мог разглядеть только белую пелену.
Он ощутил себя пойманным в ловушку.
Дело было вовсе не в самолете. И даже не в самолетном кресле, хотя ему казалось, что с каждым годом оно становится все меньше, сжимая бедра и мешая локтям.
Дело было в до боли невыносимой ситуации, в которую он попал.
Пройдет меньше трех месяцев, и Лес уйдет, и если он, Деннис, не найдет замены на это место, ему не останется ничего кроме пустого кресла, стоящего перед камерами во время выпуска последних известий в шесть и одиннадцать вечера.
Временная замена в лице Ванессы или Ирвинга, работавших в выпусках, выходящих в эфир в полдень, была возможна, но ничего не решала; рейтинг программы упадет, если сразу же не начать заново завоевывать преданность зрителей новому ведущему вечерних выпусков.
Может, все дело в нем самом?
Не стал ли он настолько старым пердуном, что только он сам этого не замечает?
Неужели он успокоится только тогда, когда Чет Хантли перенесется прямо в кресло ведущего Третьего канала?
Он тяжело вздохнул, громче, чем ожидал; сидящая рядом женщина покосилась на него.
Он снова взглянул в иллюминатор. Снег шел очень густой. Там внизу Бернадин, дай Бог, вернулась домой, а не едет по улицам в такую погоду. Скоро в его теплом кабинете засветится разноцветными огнями елка, под ней будут лежать подарки, среди которых — часы на браслете, украшенные жемчугом и бриллиантами, которые Пэм помогла ему выбрать для Бернадин. Она вместе с девочками будет суетиться на кухне, а на столе разместится еда, которая пахнет намного лучше, чем мусор в его кофейной чашке, засунутой в карман сидения.
Сможет ли он увидеть это сегодня вечером? Или они будут еще пару часов кружить над городом, пока облачность не поднимется выше, и он попадет домой, когда все уже лягут спать?
Ловушка, это ловушка.
Он издал еще один тяжелый вздох, и женщина, сидевшая слева от него, передвинулась подальше и потерла лоб.
Рейтинг его выпусков новостей был очень высок, но он мог в ближайшее время упасть; и он должен был найти способ как этого избежать. А как начет других программ? Центр его маленькой галактики, шоу Марчетт — неужели дойдет до того, что придется искать замену и для него?
Теперь он смотрел каждую секунду каждого ее шоу на мониторе в своем кабинете. Словно охранял переговорное устройство, стоящее рядом с постелью спящего ребенка.
Она выглядела очень плохо, но работала с полной отдачей, связывая в единое целое все разрозненные элементы с помощью той невидимой нити, которая шла от нее к съемочной площадке и к зрителям.
Не было даже необходимости включать звук для того, чтобы почувствовать это.
Он надеялся, что с ней все в прядке.
И это несчастье со спутниковой связью… сколько потеряно впустую времени и денег, не говоря уже о том танце живота, который ему пришлось исполнять после этого перед всеми этими сраными станциями.
Сама мысль о том, что запись пробного показа может быть сорвана, внушала невообразимый ужас.
Как бы ему хотелось, чтобы полиция могла сделать еще хоть что-нибудь, он или кто-то другой смог — что-нибудь, кроме бесконечного бдения перед монитором и найма на работу нескольких хорошо обученных охранников в форме.
Не имеет значения, какие пугающие звуки он издает. Он идет по песку, и волны разбиваются у его ног, вымывая из-под него опору, на которой он стоит.
И он висит высоко в небе в то время, как его семья скучает по нему на земле, и подобным образом они, возможно, проведут большую часть Сочельника…
Динь, включилась система оповещения.
Или еще худшим…
— Друзья, мы надеялись доставить вас всех домой в Бостон. Но, увы, служба авиационного контроля только что сообщила нам, что в связи с погодными условиями, неблагоприятными для посадки, наш рейс направляют в Нью-Йорк…
— Ничего интересующего вас нет. Извините.
Майк склонился над своим столом. Кто-то развесил на лампах и других предметах леденцы на ленточках, и повсюду чувствовался запах сахара.
Он прижал трубку к другому уху.
— А как начет того, чтобы попробовать ваш компьютер М.О.?
— Как только у меня будет время заполнить форму, — сказала детектив в Лос-Анджелесе. Ее звали Абигайль Стерн, и говорила она так, что было ясно, что в конце рабочего дня в Сочельник у нее есть множество более приятных дел, чем помогать полицейскому из Бостона отыскать в Лос-Анджелесе какого-то маньяка, который упорно не хотел всплывать ни в ее голове, ни из папок с уголовными делами.
— Вы уже звонили сюда раньше, верно?
— Один или два раза.
На самом деле он звонил несколько раз — после каждого нового эпизода преследования, а иногда просто для того, чтобы поговорить со свежим человеком. Подсознательно он надеялся на то, что случится чудо и один из ветеранов подскочит и скажет: «Да вы же описываете того психа с колготками! Подождите, я сейчас найду его дело!»
Он попытался прощупать в достаточной степени ограниченные источники информации детектива Стерн с помощью еще нескольких вопросов, но это не дало никаких результатов. Он повесил трубку, откинулся на спинку стула и приказал себе идти домой.
Его рабочий день закончился два часа назад. Полицейские, которые хотели по дороге домой отметить вместе Сочельник, приглашали его с собой, но он отказался, так как ранний вечер был самым подходящим временем для звонка в Калифорнию.
Он сидел за этим столом слишком долго. Ему начало казаться, что его зацементировали в этот проклятый стул.
В двадцатый раз он пожалел о том, что не может дать серьезного обоснования необходимости выделения времени и денег на поездку в Лос-Анджелес. Столько же можно потратить и на телефонные разговоры, даже если ты общаешься с более дружелюбно настроенными и покладистыми людьми, чем детектив Стерн, а такие ему несколько раз попадались.
Если бы он мог присутствовать там лично, то своими силами получил данные, которые не добыл сейчас. Он смог бы задавать вопросы получше и максимально использовать свое лучшее качество — смотреть, слушать, впитывать в себя все мельчайшие детали и создавать из них целостную картину.