Даже этот портрет, этот трофей. Теперь, когда он у него есть, что он будет делать с ним дальше? Он с лаем носился по улице, догоняя машину, и, наконец, поймал ее. Но какую пользу он может из нее извлечь? В Департаменте все-таки прислушались к аргументу об угрозе безопасности после случая с енотом и согласились выдать ордер на арест за преследование, но преступление было настолько незначительно, что это не позволило ему отправиться в Лос-Анджелес и произвести арест. Даже, если этот засранец появится у него перед дверью и скажет: «Привет, я — Грег Альтер, а также Джерард Джон Сэллинджер, арестуй меня», ему все равно будет нужно предоставить веские улики и убедить суд.
Безусловно.
Майк остановился на красный свет и посмотрел на свои пальцы, барабанившие по рулю. На углу был магазин 7-Одиннадцать; может, ему следует на минуту остановиться, выпить чего-нибудь холодного и успокоиться, прежде чем проделать последние полмили до здания Третьего канала.
Свет на светофоре изменился, его решение тоже. Он нажал педаль газа и устремился вперед в потоке машин.
Он знал, что он будет делать. Он распространит этот портрет повсюду: в аэропортах, отелях, такси и компаниях по прокату машин; он перекроет любой самый маленький путь, которым этот парень может воспользоваться для переездов между Бостоном и Лос-Анджелесом. Он еще немного надавит на Лос-Анджелес, чтобы они прочесали свое болото. И тем или иным способом он определит местонахождение Сэллинджера / Альтера / Дерьмовского — и поедет в Лос-Анджелес.
И тогда ему не придется оправдываться перед собой или кем-то еще. Он возьмет отпуск и поедет за свой счет. Затем продолжит работу над остальными делами.
А еще он с полной ответственностью скажет, почему он все это делает.
— Я ненавижу упражнения для плечевого пояса, — сказала Линн.
Элизабет положила полотенце на обитую материалом скамью для упражнений.
— Их все ненавидят. Но мы должны их делать. На этом держатся все остальные мышцы туловища.
— Пояс, подаренный нам природой, — сказала Бернадин с соседней скамьи, на которой она пыталась отдышаться после 150 отжиманий.
Элизабет рассмеялась, но Линн не присоединилась к ее смеху. Она уже не помнила, когда без специально прилагаемых усилий на ее лице в последний раз естественным образом появлялось довольное выражение.
Напряженное состояние, вызванное тем, что она не знала, когда и какую очередную глубинную бомбу подложит ей Грег, плюс давящая на психику необходимость сохранять вид вечносияющей личности — все это приводило к резким головным болям и вибрирующему напряжению в спине и шее.
Совсем рядом на стене висел телевизор, и в данную минуту на экране выступала Опра. У Опры были свои трудности, но она не жила в постоянной зависимости от чьего-то безумия.
— …Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят, — закончила считать Элизабет. — Теперь вы можете отдохнуть. Хорошенько пропотейте в сауне. А вы, Линн, продолжайте работать. Как ваша головная боль?
— Немного получше.
— Правда? Или вы насмехаетесь над тренером?
— Мне действительно лучше. Но через полчаса все снова ухудшится. Я собираюсь вернуться на работу.
Элизабет села на скамью, которую освободила Бернадин.
— Я не люблю влезать в медицинские проблемы моих клиентов. Но может вам лучше посоветоваться с вашим врачом по поводу этих головных болей?
— Они у меня всю жизнь. Все начинается с проблем с зубами или от напряжения. А сейчас уровень моего напряжения начал подниматься до стратосферы.
— Из-за той важной предстоящей записи?
— В частности…
— Я пытаюсь представить себе, на что это похоже, — сказала Элизабет. — Я понимаю, что такое быть всегда на виду и отвечать за других. Мне приходится делать это на работе. Но перед лицом сотен тысяч людей? Я бы не смогла.
Линн вытерла лицо полотенцем. Оно было испачкано остатками грима, нанесенными ею для эфира.
— Дело не в этом, — сказала Линн. — Я хотела этого. Это — привилегия. Я никогда не буду настолько самонадеянной, чтобы сожалеть об этом.
Линн старалась не перекладывать на других свои проблемы с Грегом. Независимо от того, что они говорили, никто не хотел об этом слушать. Эта история сводила с ума, она позорила ее, и они боялись, что она запятнает и их.
Сколько раз на своем шоу она слушала, как ее гости сожалели о тех людях, которые сторонятся столь необходимой им поддержки, а теперь должна была подавлять в себе собственное импульсивное желание отступить.
Но иногда ей казалось, что, если она не выпустит свои чувства наружу, они разорвут ее.
— Я рассказывала вам, — сказала Линн, — о том человеке, который не оставляет меня в покое…
— Это все еще продолжается?
— Это стало даже хуже. Он забрался в мою квартиру и подсадил туда бешеного енота.
— О Боже, Линн!
Рассказывая, Линн искала на лице у Элизабет выражение настороженности, желания держаться подальше от этой грустной истории, но видела только симпатию, смешанную с ужасом.
Элизабет сжала руки Линн.
— Никому нельзя жить с такой тяжестью на душе. Ничего удивительного, что вы так страдаете от боли. Я очень сочувствую вам.
Словно получив силу от ее крепкого пожатия, Линн подавила нахлынувшие чувства.
— Спасибо.
В сауне Бернадин заправила под шапочку выбившуюся прядь волос и вытянула ноги на дощатой ступеньке.
Вошла Анджела Марчетт. Они поздоровались.
Бернадин гадала, насколько Анджела осведомлена о положении Линн. У Линн с братом были очень близкие отношения, но Бернадин заметила некоторую отчужденность между Линн и Анджелой.
Однако, та беспокоилась о Линн, а поделиться своим беспокойством с Деннисом не могла; разговоры о проблемах Линн приводили его в состояние, очень смахивавшее на сумасшествие.
Прежде чем Бернадин нашла способ заговорить на эту тему, Анджела сказала:
— Как хорошо вы знаете эту Элизабет?
Бернадин с удивлением обернулась:
— Она тренирует меня. У нее это хорошо получается.
— Я имею в виду лично. Она замужем?
— Нет.
— Она ездит тренировать Линн на работу. Вы знаете об этом?
— Да, — сказала Бернадин. — Она и меня там тренирует.
Анджела покачала головой.
Бернадин ждала продолжения, но Анджела молчала. Наконец, она спросила:
— А в чем собственно дело?
— Ну, — сказала Анджела, — я думала вам будет небезынтересно узнать, что она, похоже, интересуется чужими мужьями.
Когда Линн вернулась в здание Третьего канала, те, кто работали днем, уже ушли. Приемная перед ее офисом была погружена в полумрак. Но, когда она вышла из лифта, ей было достаточно одного мгновения, чтобы понять, что там на стуле сидит Майк Делано.
Когда она приблизилась, он встал:
— Мне сказали, что вы в гимнастическом зале и что вернетесь. Я решил подождать.
— А в чем дело? — холодно спросила Линн.
Он кивнул на папку.
— Хочу кое-что показать вам. Давайте пройдем в офис.
Она впустила его и включила свет. Изнеможение, последовавшее за расслаблением, неожиданно пропало; внутри нее снова пульсировала головная боль. Ей было трудно смотреть на него. Она хорошо помнила тот момент осознания чего-то, еще не совсем понятного, в рождественскую ночь после того, как он осматривал ее руки; она все еще злилась на него за то, что он, как ей казалось, пытался воздействовать на нее в то время, когда она была так уязвима.
Она предполагала, что эти чувства повлияли одно на другое, но не собиралась их анализировать, а тем более не хотела исследовать нахлынувший на нее потом дурман возникших к нему чувств.
Наблюдая за ней, Майк ждал, когда она перестанет ходить по офису и обратит на него внимание. Когда она это сделала, он открыл папку и протянул ей портрет.
— О! — вскрикнула она, схватив рисунок. Она с изумлением посмотрела на него, затем рефлекторно отодвинула с отвращением подальше от себя.
Майк прищурился. В яблочко.
— Чтобы вы не слишком радовались, — сказал он, — это не такое значительное достижение, как может показаться.
— Почему? Теперь у нас есть вся та информация, которой мы не имели раньше. Его адрес…
— Это пустой номер. После него там было уже двое других жильцов. И, как я вам уже говорил, мы не можем ездить по всей стране, арестовывая людей и доставляя их на противоположный конец континента в случаях, подобных этому.
— Но если вы узнаете его настоящий адрес и начнете следить за ним, это поможет вам схватить его, когда он будет здесь. Вы сможете поймать его за конкретными действиями, и, возможно, обвинить его в чем-нибудь худшем, чем преследование. И если он увидит, что вы занялись им, он может испугаться. Ведь верно? А что эта Барбара Элис Хайсмит? Вы звонили ей? А я могу ей позвонить?
— Я ее еще не нашел.
Линн подошла к окну. Она держала портрет в руках. Майк наблюдал, как она смотрела на освещенные здания, спешащих пешеходов.
Ее волосы были в невообразимом беспорядке: только два гребня из слоновой кости удерживали их, оставляя открытым лицо. Концы прядей были еще влажными после душа. Мягкий на вид, светло-голубой свитер слегка натянулся у нее на спине: или подсел, или своими тренировками она уже наработала мышцы.
Чувствовалось, как под этим свитером она напряжена.
Его рукам хотелось облегчить ей это напряжение. Чтобы их чем-то занять, он резко захлопнул папку, при этом смяв ее.
— Мы собираемся раздать повсюду этот портрет, — сказал Майк. — Копии будут переданы в Кемп-парк, охранникам здесь на станции, в вашем доме.
Линн повернулась:
— Только не в моем доме. Соседи и так уже нервничают. Я не хочу, чтобы мной снова заинтересовались в «Геральд». Мне и так стоило большого труда убедить их, что ничего не происходит.
Он подошел к ней ближе:
— Вы уверены, что не хотите этого? Подумайте еще раз. Я знаю, что вы не хотите привлекать внимание публики к этому случаю, но это чертовски хороший способ заставить полицию заняться этим с большим вниманием и рвением. Если газеты будут забиты сообщениями, что телевизионная звезда находится в опасности, готов поспорить, что мой начальник постарается как можно скорее разобраться с этим делом.