ородах Новой Англии, распространяясь от Кейп-Кода до Бар-Харбор и дальше. Картели лихорадочно пытались возместить убытки от медленной поштатовой легализации марихуаны, заполоняя регион дешевым товаром. Берд задумался, не поэтому ли люди, с которыми он говорил днем, не были более удивлены трагической гибелью Лиззи Уэллетт в двадцать восемь лет. Если не брать во внимание жестокость преступления, смерть в молодом возрасте не была таким уж необычным событием в Коппер Фолз.
– Я и не удивляюсь. Это просто пока не всплывало в деле, – сказал Берд, а затем немедленно подумал: «Но это неправда». Было ярое отрицание Деборы Кливс, «мой сын не употребляет наркотики», и следующий за этим вопрос; в тот момент это показалось лишь вспышкой гнева, но теперь…
– Хотя нет. Я кое-что вспомнил, Мать Кливса намекала мне, что Лиззи Уэллетт могла употреблять, – добавил Берд. – Я думал, это сарказм, но может и нет.
– Что ж, скоро узнаем, – весело сказал Брэйди. – Если у нее в крови что-то было, судмедэкспертиза это обнаружит. Позвони после разговора с любовницей.
– Хорошо.
Берд закончил звонок, но телефон тут же начал вибрировать снова. Он взглянул на экран и заметил код региона. Не штаб. Он прикоснулся к экрану, и динамик ожил.
– Берд.
На другом конце линии послышался глубокий баритон:
– Детектив Берд? Это Джонатан Херли. – Имя показалось ему знакомым. Бывший преподаватель? Голос Херли послышался снова, отвечая на этот вопрос: – Я ветеринар. Лиззи Уэллетт у меня подрабатывала.
Точно, подумал Берд. Эрл рассказал, что Лиззи работала ассистентом ветеринара в клинике Херли, была хороша в работе, если верить отцу. Она для этого подходила, вот как он выразился. Эрл не понимал, почему она уволилась. Берд вышел из машины, прижимая телефон к уху, вернул заправочный шланг на место и закрутил крышкой отверстие бака. Ему не терпелось поехать дальше, и он даже подумал попросить Херли перезвонить позже, но полиция Бостона уже наблюдала за домом. Он мог уделить несколько минут сбору информации.
– Извините, – говорил Херли. – Я был в районе Скаухигана, занимался больной лошадью и не узнал о случившемся, пока не…
– Ничего, – сказал Берд. – Значит, Лиззи Уэллетт работала на вас. Как долго?
Берд слышал дыхание ветеринара: порывистое, затрудненное, словно он расхаживал взад-вперед.
– Два года. Это было давно. Кажется, я отпустил ее года два или три назад.
Берд моргнул. Эрл, должно быть, ошибся.
– Вы ее уволили?
– Послушайте, – сказал Херли, немного раздражаясь, – мне действительно нелегко далось это решение. Я не хочу создавать проблемы для ее семьи. Лиззи мне всегда нравилась.
– Давайте на минуту вернемся назад. Вы наняли ее в качестве ассистентки? Я думал, для этого нужно образование.
– Мне нужно будет свериться со своими записями, но она, кажется, прошла несколько курсов в колледже, – сказал Херли. – Этого было достаточно для работы ассистентом. Я принимал в ветклинике только несколько дней в неделю. Моя основная работа связана с большими животными, знаете, лошадьми, коровами.
– Где находится ветклиника?
– В Декстере, – сказал Херли, напомнив Берду слова Каттера. Немного дальше на восток. Лгал ли он? Может, он все же знал Лиззи?
– Вы знаете парня по имени Каттер? Джейк Каттер?
– Нет, – сказал Херли. Он прозвучал растерянным, произнес это с вопросительной интонацией.
– Не берите в голову, – сказал Берд. – Значит, Лиззи была вашей ассистенткой.
– Точно. Да. Я говорил, что она мне нравилась. Она была умная, быстро училась и умела обращаться с животными. Некоторые приходят, думая «о, я люблю животных, я справлюсь с этой работой», но когда привозят собаку, сбитую снегоходом… – Он вздохнул. – Это нелегко. Нужно уметь держать себя в руках. Нужны крепкие нервы. Лиззи была хороша. Ее не пугал вид крови.
– Ладно, – сказал Берд. – Тогда напомните мне… почему вы ее уволили?
Херли расстроенно выдохнул в микрофон:
– Она не оставила мне выбора. Мне жаль было ее терять. Поэтому я решил позвонить, когда услышал о случившемся.
– Конечно, понимаю. Расскажите, что произошло.
– Плохая была ситуация. Если коротко, пропали кое-какие медикаменты. – Тон ветеринара был полон недоумения, но Берд отметил формулировку: «пропали», словно таблетки сами куда-то делись.
– То есть их украли? – осторожно спросил он.
– Мне до сих пор это не ясно, – сказал Херли. – Знаете, работая в этих местах, такое видишь часто. Узнаешь людей, можешь определить, у кого есть зависимость. Мне казалось, Лиззи не из таких. Но только сотрудники знали, где мы храним лекарства, и у того, кто их взял, был ключ. Это очевидно был не я, поэтому…
– Метод исключения, – сказал Берд. – Ясно. Что за медикаменты?
Тон Херли изменился; ему комфортнее было говорить о работе, чем назвать погибшую женщину воровкой.
– Трамадол. Это опиоид, обезболивающее. В основном мы даем его собакам, но он действует и на людей.
– Трамадол, понял. Так что случилось?
– Все это было так странно, – сказал он, снова с оттенком сожаления. – Когда я спросил ее об этом, она словно закрылась. Даже не отрицала, просто ничего не говорила. Вообще. Я правда пытался, детектив. Я сказал ей, что мы можем обо всем забыть, если она просто вернет лекарства. И я имел это в виду. Последнее, чего мне хотелось, это увольнять ее. – Он помолчал, втягивая воздух сквозь сжатые зубы. – Она не спорила. Просто сняла халат и отдала мне, а потом ушла.
– Она что-нибудь сказала? – спросил Берд.
– Да, – ответил Херли. – Никогда этого не забуду. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Мне правда нравилось работать здесь. Я должна была знать, что долго это не продлится».
Глава 16
Мы почти добрались до конца. До большого взрыва и всего после. До крови на стене и ковре; тела под одеялом; полицейских, собирающих раздробленные зубы и осколки костей щипцами и бросающих их в ведро, обозначенное: УЭЛЛЕТТ, ЭЛИЗАБЕТ. Интересно, что они сделают с этим, смоют ли их где-нибудь в раковину или похоронят со всем остальным. Интересно, что они напишут на моем могильном камне, если он вообще у меня будет. Всегда кто-то другой решает, как вас запомнят. На надгробии оказывается то, кем они вас называли.
Дочь. Жена. Любимая. Лгунья. Дешевка.
Единственное, что они точно не напишут – «Мать», потому что никто никогда так меня не звал. Ему не предоставилось шанса.
Мой малыш.
Мой идеальный мальчик. Так странно было его увидеть. Они дали мне его, звернутым в одеяло, и совсем не было видно, что он еще не полноценен. Его глаза были закрыты, рот открыт, а крошечные кулачки немного сжаты в воздухе, словно он хотел драться. Все с ним было нормально, кроме того, что он не дышал.
Мы с Дуэйном никогда не говорили о ребенке. У него никогда не было имени. Мы были такими глупыми детьми, нам это было не по зубам, мы как щенята тыкались носами вслепую, пытаясь жить. Имя было лишь еще одним выбором, который мы не смогли сделать. Мы согласились, что лучше подождать и посмотреть, на кого он будет похож. Джеймса, Хантера или Брэйдена. Я с нетерпением ждала встречи с ним, когда он еще был жив внутри меня. А потом он родился, его не стало, и больше не о чем было говорить. Нечего сказать, включая имя. Неизвестно, как о нем упоминать.
Но кто-то может вспомнить о нем сейчас. Когда это удобно. Какая-то заносчивая старая сука из церкви на холме может попробовать поизрыгать тупые банальности о том, как мы воссоединились на небесах, пока земля смыкается у меня над головой.
Если она это сделает, я надеюсь, что слова затрянут у нее в горле. Надеюсь, она будет давиться ими, пока не посереет, совсем как он, когда они дали мне его подержать.
Все равно это чертова ложь. Ребенок был невинным. Он ничего плохого не сделал, потому что он ничего никогда не делал, точка. Куда бы он ни отправился, я надеюсь, это приятное место, но туда нет входа мне подобным.
Это Рождество должно было быть моим последним в Коппер Фолз. Это был хороший год, насколько это возможно. Папа выиграл контракт на переработку отходов от проекта штата по сносу заброшенных зданий за чертой города, и вдобавок он подрабатывал на местных охотников, освежевывая для них оленей, как потом стала делать и я, поэтому у нас внезапно стало больше денег, чем когда-либо. В тот год мы не питались «куриным» жарким, может, раз или два по своему желанию; оно мне даже начало нравиться, скажу я вам. Дом у озера к тому времени тоже был полностью отделан, хотя папа сдержал слово и сдавал его только местным; тот факт, что Тедди Рирдон уже отошел в мир иной, не имел для него значения. Обещание есть обещание.
И еще мне было семнадцать, я наконец-то стала симпатичнее, почти преодолев этот промежуток неловкой нескладности, разделяющий маленьких девочек и девушек. Я уже продумала план после выпуска: сначала колледж, потом работа ассистентом ветеринара. Этой частью я делилась с теми считаными людьми, кто удосуживался спросить, но было кое-что еще. Мое тайное стремление, о котором я не рассказывала никому, потому что не хотела, чтобы надо мной посмеялись. Получив сертификацию, я собиралась уехать навсегда, в город, где я могла бы подрабатывать и оплатить себе ветеринарную школу. На это понадобилось бы время, но я не возражала. После семнадцати лет в Коппер Фолз одна только мысль о жизни где-то еще была захватывающей. Не то чтобы все было плохо; на самом деле какое-то время все было сносно. Дети, издевавшиеся надо мной, когда мы были маленькими, больше этого не делали по той простой причине, что всем это надоело. Мы все знали друг друга слишком долго. В издевательствах надо мной не осталось удовольствия; у них закончились насмешки, а у меня – колкие ответы. Осталось только черствое, вялое презрение, которое даже не стоило черпать со дна бочки. Мы оставили друг друга в покое. Когда я проходила мимо них на улице или в школьном коридоре, они смотрели сквозь меня, словно я была заколоченной витриной, дверной ручкой, странным пятном на тротуаре. Просто частью фона.