Помогало, подумала она, что она солгала не обо всем. Мой муж уехал: правда. Он забрал «Мерседес»: правда. Адриенн хотела увидеть озеро осенью, а Лиззи, увидев возможность, предложила неделю в пик сезона, когда опадают листья: тоже правда.
Но Адриенн не забыла. Господи, она бы хотела. Это могло бы быть правдой: что Адриенн проигнорировала предложение Лиззи и попросту забыла о нем. Это было очень в стиле Адриенн. Но нет: она сказала Лиззи придержать неделю для них, и они с Итаном приехали в Коппер Фолз предыдущей ночью как раз вовремя. Вовремя, чтобы все пошло совершенно, необратимо не так. И каким это было облегчением, когда Берд наконец сказал слова – Лиззи Уэллетт мертва – и она могла перестать притворяться, что не знает, притворяться, что ее там не было. У нее ушли последние капли самообладания, чтобы не начать прыгать как сумасшедшая и кричать: «Мертва, мертва, и он тоже мертв!»
Я не знаю, где Итан.
Еще одна ложь.
Она заперла дверь. Поднялась по лестнице, не обращая внимания на снимок, привлекший внимание Берда, и решительно прошла мимо. В спальне она подошла к кровати, заправленной чистым бельем всего час назад, когда она все еще представляла, что им светит какой-то счастливый конец. Она осторожно подняла подушку.
Вжалась в нее лицом и закричала.
Весь день она репетировала свои реплики, рассказывала себе историю, повторяла слова, пока они не начали казаться правдой. Вот такая она: женщина, которая проснулась, думая о возможностях. Которая понимала, что ей нужно взять все под контроль. Женщина, которая провела день, строя планы, чтобы обезопасить свое будущее. Я не хочу быть одной из тех женщин, которых жизнь застает врасплох.
И после всего этого она почти такой стала.
Почти.
Но теперь она видела с почти невероятной ясностью. Она знала, как все должно быть, потому что у нее кончились варианты – это осознание должно было пугать, но лишь освободило ее. Все двери захлопнулись, все выходы закрылись, кроме одного. Только одного. Один шанс из этого выбраться, если она достаточно сильная, чтобы им воспользоваться.
Хотя она не могла этого знать, инстинкты ее не подвели. К двум часам ночи Берд был почти в двухстах милях от нее; он не видел большого, черного «Мерседеса» подъехавшего на дорожку за домом Ричардсов и вставшего рядом с «Лексусом». Он не видел высокого, коротко стиженного мужчину с однодневной щетиной, осторожно оглядывающего темные окна ряда домов по обе стороны от дома номер семнадцать и возившегося в поисках ключа от задней двери. Она сказала ему держаться подальше до утра, но он не послушал.
Он никогда, мать его, не слушал.
Она услышала скрип двери и его тяжелые шаги на лестнице, прерывающиеся и нетвердые, шорох его пальцев о стену, когда он потянулся опереться. Она различила, как он ступил на лестничную клетку, а затем увидела его в тени, шатко минувшего фотографию с медового месяца и появившегося в гостиной. Он тяжело дышал и потел; она чувствовала этот едкий, кислый запах, ранний признак приближающейся ломки. Скоро он будет мокрым насквозь, с влажными волосами, подмышками, будет трястись и стонать от боли. Она терпеливо ждала, пока он прошел к спальне, не заметив ее фигуру, появившуюся из теней и прошедшую следом. Он врезался в стену, промахнувшись мимо дверного проема, и вгляделся в сторону кровати.
– Черт, – пробормотал он. Потом громко прошептал: – Эй? Ты здесь?
– Привет, – сказала она позади него, заставив его вскрикнуть и обернуться.
– Господи! Какого хрена?! Я думал, ты спишь. Ты меня до чертиков напугала.
– Ты должен был дождаться утра, – сказала она. – Разве я тебе не говорила?
– Я не знал, куда мне идти. – Он неловко переступил на месте. – Я боялся потеряться, а потом… и я все равно себя плохо чувствую. Я не хотел всю ночь блевать в каком-то дерьмовом мотеле. – Он прищурился в темноте. – Я тебя почти не вижу. Что случилось? С полицией? Они…
– Приходил детектив. Мы поговорили. Я ничего не сказала.
Он прислонился к стене, обмяк от облегчения.
– Пойдем, – позвала она. – Я хочу кое-что тебе показать.
Он последовал за ней со стоном. Из спальни и дальше по коридору. В кабинет. Она прошлсь пальцами по лампе на столе, и комнату озарило мягкое свечение. Он прислонился к дверному косяку, массируя виски.
– Мне хреново.
– Я быстро. – Она исчезла за столом, встав на колени. Прикоснулась к клавиатуре.
Он прочистил горло:
– И что детектив? Как ты и думала? Искал Итана?
– Нет, – сказала она, не поворачиваясь. – Он искал тебя.
Дуэйн Кливс, потеющий, больной и все еще в слишком маленьком ему университетском свитшоте Итана Ричардса, опустил руку ото лба и уставился на нее с раскрытым ртом.
– Видишь ли, он думал, что ты приедешь сюда. – Она сделала глубокий вдох и повернулась с яростью в глазах. – Потому что ты просто не мог удержаться, не так ли? Тебе нужно было рассказать своим идиотским дружкам, включая того долбаного говнюка-наркоторговца, что ты трахаешь богатую городскую суку, которая сняла у тебя дом. Вот что мне сказал полицейский. – Она не сводила с него глаз, пока он глазел на нее. Слева от нее замок сейфа открылся с едва различимым щелчком. Ее голос стал протяжным и певучим. – А и Д, Дуэйн и Адриенн сидели на трубе, Т-Р-А-Х-А-Л-И-С-Ь. Полицейский сказал, что ты хвастался этим. Сказал, что ты показывал фотографии. Это правда? Ты снимал это?
– Послушай, – сказал он паническим голосом. Торопливо отступил назад. – Послушай, просто позволь объяс…
Она повернулась к нему, и он замолчал. Замер на месте. Его глаза, стеклянные и огромные в полутемной комнате, были сфокусированы на предмете в ее руках. Темном, блестящем и заряженном.
Что ж, вы только посмотрите.
– Погоди, – сказал он.
Она отщелкнула предохранитель.
– Лиззи, – сказал он.
Она покачала головой.
– Уже нет, – сказала она и нажала на курок.
Часть 2
Глава 20
Я говорила вам, что смерть делает человека честным.
И я сказала правду.
Я просто рассказала не все. Неполная правда это все еще правда, поэтому я опустила несколько деталей. Не только о том ужасном дне на озере, но и о том, что было до. Я не говорила вам, как плохо привязанное бревно скатилось с грузовика на моего мужа, раздробив ему кости, и как когда я ехала в больницу – ту же, где двумя годами ранее я прижимала к себе тело моего мертворожденного ребенка – я почувствовала короткую, насыщенную вспышку удовлетворения, что Дуэйн тоже что-то потерял.
Я не рассказывала вам о первом разе, когда я нашла его в отключке на нашей кровати с резиновым жгутом, все еще обвязанным над предплечьем, или о волне отвращения и презрения, охватившей меня, когда я наклонилась проверить, дышит он или нет. Я не говорила, как поднесла палец к его ноздрям и, почувствовав чертово тепло его поверхностного дыхания, ненадолго задумалась, насколько тяжело будет зажать ему рот и нос рукой и держать, пока он не задохнется.
Я не рассказывала, как в тот момент я наклонилась и прошептала: «Надеюсь, ты сдохнешь», так тихо, что я сама едва расслышала слова, так тихо, что он точно не мог меня услышать, и как я чуть не закричала, когда его веки затрепетали и он пробормотал в ответ: «Я надеюсь, мы оба сдохнем». И потом он повернулся на бок, облевал подушку и отключился, а я стояла с открытым ртом, ощущая себя, будто в тот момент проиграла все интеллектуальные споры, когда-либо возникавшие между нами.
Я не рассказывала вам, как жизнь с ним была похожа на соревнование, где каждый бросал другому вызов моргнуть первым. Как это стало почти предметом гордости, насколько мы делали друг другу больно и все равно оставались вместе. Это как пить яд год за годом, пока не забудешь, каково пить что-либо еще, и тебе даже начинает нравиться вкус.
Я никогда не спрашивала, но думала, что были, вероятно, другие женщины за прошедшие годы. Все изменилось после выкидыша, больше всего – секс. Сначала он прикасался ко мне только пьяным, вернувшись домой из «Стренглерс». От него несло пивом, под ногтями была грязь, он подходил сзади, пока я стояла с тряпкой у раковины. Раздвигал мне ноги коленом, нагибал меня на месте. Я знала, что меня трахают из ненависти; самое грустное, что когда он совсем перестал меня трогать, насколько бы сильно ни напивался, я скучала даже по этому. Электрические разряды, которые я ощущала, когда он подходил ко мне со злобной похотью в глазах, исчезли. Сначала я думала, это из-за несчастного случая, потому что доктор предупредил нас о возможной проблеме – он назвал это «побочными эффектами травмы», просто заумные слова, описывающие обычный вялый член. Но через несколько месяцев на барбекю у кого-то на заднем дворе я пошла в туалет и застукала Дуэйна с Дженнифер Веллстуд. Он сидел на унитазе со спущенными штанами, а она дергала его хер обеими руками, и из того, что мне удалось увидеть, прежде чем она заорала и я захлопнула дверь, там все нормально стояло.
Но я не знала, что он изменял мне с ней. Не наверняка. Не до того, как Иэн Берд бросил это мне в лицо, думая, что унижает Адриенн, когда на самом деле он заставил меня взглянуть на то, чего я старательно пыталась не замечать. Может, мне стоило догадаться. Может, я просто не хотела. Оглядываясь назад, я вижу знаки везде. Запах ее духов у нас дома, такой сильный, что он никак не мог исходить от ее вещей, похороненных у меня в шкафу. Длинные, длинные волосы – рыжеватые, как у меня, но ломкие и с половиной дюйма отросших мышино-серых корней. Забивающие слив в доме на озере, прилипшие к мебели везде, где она клала свою идиотскую голову. Они каким-то образом вплетались в ткань так, что даже пылесос не мог их вытянуть, и мне приходилось вытаскивать их по одному вручную. Когда я нашла их на одежде Дуэйна, в его машине и на подушке, я сказала себе, что просто разнесла их сама. На себе. Это ведь я проводила с ней слишком много времени. А об альтернативе нельзя было и думать.