Нападение отбили только благодаря помощи добровольцев. Богдан выпустил в том бою три автоматных рожка и все гранаты, что у него были, с подствольника. Стрелял в основном туда, откуда диверсанты выпускали свои ПТУРы, зная, что только они могут нанести непоправимый ущерб гаубицам. Уже с рассветом, прочесывая окрестности, нашли части от тех ПТУРов и обрывки окровавленных бинтов, индивидуальных медпакетов и пустые одноразовые шприцы из под промедола – видимо у диверсантов были трехсотые, а может и не только, но они никого не оставили, а унесли их, скрывшись в ночи. Но темнота не только помогла диверсантам, но и не позволила им быть точными. Гранатометчикам удалось подбить три автомашины серьезно повредить одно взводное укрытие, вдребезги разнести пункт приема пищи и сортир. ПТУРСники оказались не столь удачливы, лишь один противотанковый снаряд попал в цель, буквально перебив «лапу» одной из гаубиц, в результате чего ее стало невозможно наводить. В ходе ночного боя артиллеристы едва не лишились своего главного специалиста. ПТУР разорвался рядом с палаткой, в которой ночевал старлей. Палатка была хорошо окопана и осколки прошли выше, но поднятый взрывом пласт земли буквально похоронил ее под собой. Богдан и еще трое добровольцев руками и саперными лопатками едва успели откопать полузадохнувшегося старлея.
На следующий день пять оставшихся боеготовыми гаубиц два часа к ряду вели «отомстительный» огонь по позициям сепаратистов. Был ли тот огонь эффективен, узнать не удалось, «сепор FM» на этот раз молчало, но что называется «душу успокоили». В ту ночь диверсанты не только вывели из строя гаубицу и автомашины, случились потери и среди личного состава. Артиллеристы потеряли двоих двухсотыми и семерых трехсотыми. При этом сильно повезло, что ни один ПТУР, ни одна граната не попала в склад боеприпасов, где складировали несколько сотен снарядов, иначе мог бы случиться Армагеддон местного масштаба. Двухсотых и трехсотых вывезли на специальном вертолете «медваке». Хотели так же отвезти в госпиталь и старлея, но тот отказался, сказав, что уже оклемался и ему лечение не требуется. После диверсионной вылазки командование временной тактической группы, состоящей из добровольческой роты и гаубичной батареи ВСУ, решило усилить охрану позиции батареи с помощью добровольцев. У артиллеристов для полноценной организации караульной службы в ночное времени людей не хватало.
После относительно ясных дней вдруг полил дождь. И все кроме часовых попрятались в блиндажах и палатках. В текущую, сырую землянку, где располагалось отделение Богдана, вдруг вошел тот самый старый старлей-артиллерист в дождевике и, поискав взглядом, обратился конкретно к Богдану:
– Выйдем на воздух, разговор есть.
Богдан догадывался, что старлей будет благодарить за спасение, только не понимал, зачем для этого надо выходить под дождь, мог бы и при всех высказать слова благодарности, тем более, что он не один его откапывал. Тем не менее, он последовал за старлеем.
– Тебя Богданом зовут? А я Дмитрий, будем знакомы, – сразу предложил общаться не по законам этой войны, по позывным, а по именам, старлей.
Богдан пожал протянутую руку, с нетерпением ожидая слов благодарности, чтобы потом поскорее из-под дождя вновь уйти в блиндаж.
– Спасибо тебе, что откопали вовремя. Спросонья я даже не понял, что случилось, будто в ад какой попал, задыхался вполне конкретно. Пошли ко мне, пузырь коньяка раздавим за знакомство и продление моего пребывания на этом свете, – неожиданно предложил старлей.
– Да, как-то неудобно, не я один тебя откапывал, надо бы и ребят позвать.
– Знаешь, я сначала тоже хотел всех вас пригласить, да боюсь тогда целый сабантуй, пьянка получится, начальство прознает, не одобрит. Да и потом я все же офицер, хоть и запаса, а те ребята молодняк. Их я тоже отблагодарю потом. А ты… ты другое дело, да и по возрасту мы недалеко друг от друга, думаю найдем о чем поговорить меж рюмками, – пояснил свою позицию старлей.
– Хорошо, только бушлат одену, – согласился Богдан, которому на дожде и сыром воздухе стало холодно.
– Вон, видишь, Газ-66 стоит под тентом? Это машина старшего офицера батареи, моя машина. Там под тем тентом в кузове я себе походное кафе организовал. Туда подходи – посидим.
Артиллеристы действительно устроились с невероятным для полевых условий комфортом. Бензиновая энергоустановка позволяла не только подзаряжать мобильники, но и разогревать воду и пищу даже тогда, когда на улице шел дождь и не было возможности развести костер. А в кузове ГАЗ-66 под тентом даже светилась маломощная лампочка-переноска, вполне достаточная для освещения этого импровизированного «кафе». Старлей угощал Богдана не только коньяком, его они запивали настоящим кофе и закусывали бутербродами с семгой. Богдан после скудных солдатских харчей особенно налегал на бутерброды. После того как выпили по первой за знакомство, по второй за счастливое спасение хозяина стола, старлей спросил:
– Расскажи, как ты в Чечне воевал, очень мне интересно. Но если не хочешь вспоминать, не настаиваю.
Богдан действительно не хотел вспоминать, но отказать постеснялся и кратко, без особых подробностей рассказал свою «чеченскую одиссею» и в свою очередь поинтересовался:
– А ты Дим о себе тоже расскажи. Как это ты мобилизованный с гражданки и так здорово во всех этих артиллерийских делах секешь. Я вон вашего комбата хоть он и кадровый, а на позиции почти не вижу, один ты везде и всюду.
– Да, вот так все получилось… Впрочем, комбат не виноват, что прослужив почти десять лет, до капитана дослужился, а не то что боевого опыта, даже полигонного не имеет. Он же училище уже украинское кончал, а там учили, как бог на душу положит и потом он тоже не столько боевой работой занимался, сколько всякой хозяйственной лабудой. А что про меня… Чтобы тебе понятнее было надо с самого начала рассказывать. Долгая история, слушать не соскучишься? – усмехнулся старлей, наливая по третьей стопке.
– Не соскучусь, люблю жизненные истории слушать, – Богдан чекнулся, выпил и тут же закусил бутербродом.
– Я ведь вырос в военной семье. Отец у меня офицер был. И я с детства с родителями, сколько себя помню, по гарнизонам мотался. Я сам и родился в России и отец с матерью у меня русские, а вот Россию не люблю, ничего не люблю, ни природу, ни жизненный уклад, а особенно власть тамошнюю,– старлей увидев, что Богдан уже поглотил большую часть бутербродов достал еще батон белого хлеба и стал его резать.
– А что так… ну, чтобы нерусские Россию не любят я еще понимаю, но чтобы русский… И про власть я тоже понимаю, такую тяжело любить, но природа-то причем. Я бывал в России, нормальная природа, – недоуменно спросил Богдан.
– А не люблю я все через детство свое. Сначала отец служил в Сибири, в страшной дыре. Постоянный холод отовсюду, из под пола, с окон, с двери, из углов, зимой в сортир идти на двор – это мое самое жуткое ощущение раннего детства. Я там так намерзся, что до сих пор отогреться не могу, мне даже здесь в Донбассе холодно. Я давно уже в Одессе живу. Вот только там мне комфортно, а здесь я на ночь матрацем укрываюсь, иначе заснуть не могу. Холод и однообразное питание, с того пайка, что отец со службы приносил, вот с чем в памяти ассоциируется моя жизнь в России.
Потом отца на юг, сначала в Среднюю Азию, а потом в Армению перевели, там немного отогрелся, и с питанием куда как лучше стало, но другая напасть жизнь отравляла – окружающее население. С тех пор еще, что я так же как холод ненавижу, это южных нацменов. Чтобы не быть голословным приведу пример из своего армянского детства. Там снег явление редкое, но как-то он выпал, и мы мальчишки гурьбой высыпали на школьный двор и стали в снежки играть. Мы, что с военного городка с одной стороны, а армяне местные на другой. Там это строго было, армяне в свою среду никого не принимали, ни русских, ни каких других. Это когда они в других местах жили, где их меньшинство, они ко всем без мыла залезали, а когда их много, они сразу монолитом становились и ни с кем не мешались. Ну, мы-то ребята в большинстве все с России, Украины, Белорусии все к снегу привычные и снежки швырять навык имели. В общем, закидали мы армян, хоть их и больше было. И что ты думаешь, на следующий перемене, они нас снова на бой вызывают. Мы согласились, опять во двор вышли, а они заранее в снежки камни закатали и нас этими фактически ядрами чуть не убивать начали. На следующий урок мы с фингалами и разбитыми головами пошли, а они все, в том числе и учителя-армяне смеялись над нами, дескать, во как дураков русских обманули. Потом уж одна из учительниц, жена офицера, что в той школе работала, выяснила, что как отомстить нам подсказал тем армянским мальчишкам не кто иной, как директор той школы, армянин лет наверное под пятьдесят.
Это самый наглядный пример о тамошних межнациональных взаимоотношениях, случалось и похуже, и солдат которые в увольнениях до полусмерти избивали, и женщин, жен офицеров насиловали. Слава Богу, после Армении отцу, наконец, повезло, заканчивать службу его на Украину перевели в Одесский Военный Округ. И как только мы сюда приехали, я сам для себя решил, что дальше жить буду только здесь. Ведь впервые в жизни я жил там, где не было того что я более всего ненавидел, холода и южных нацменов. И еще, я уже будучи старшеклассником решил, что никогда не свяжу свою жизнь с армией. Так уж она мне обрыдла за всю мою предыдущую жизнь, что мы мотались по гарнизонам, холодным и горячим дырам, постоянно перенося тяготы и лишения. В институт специально поступал с военной кафедрой, чтобы солдатом не служить, повидал, как многие мучились. Думал если и заберут, то два года офицером потерпеть можно и совсем забыть про эту армию. Никак не ожидал, что специальность, которую я на той военной кафедре приобрету, через двадцать лет окажется столь востребованной…
Богдана заинтересовала история жизни старлея, и его мысли во многом совпадающие с его мировоззрением. Он буквально застыл, внимая рассказчику, не обращая внимания, что тот уже наполнил и поднял свой плас