– А потом… кто с тех ПКМов стрелял? – настороженно спросил Богдан.
– Не с ПКМов, а с ПКМа. Я был вторым номером расчета, обслуживал одного пулеметчика. А кого… Ох боюсь тебя расстроить… Стрелял с того пулемета… Может, чего говорили у вас о пулеметчики с позывным Крест?
– Крест? – Богдан порылся в памяти и вспомнил эпизод с пленным нариком, которого «вызвал на откровенность» посредством штык-ножа Куренчук. – Да, что-то такое слышал, – теперь уже помрачнел Богдан от воспоминаний, не доставлявших ему радости…
Автобус, светя фарами, продолжал движение уже во тьме, делая остановки в небольших городишках и поселках. Несмотря на столь позднее время, выходивших пассажиров сменяли новые, но не много и постепенно количество свободных мест возрастало – вечерне-ночной рейс не самый удобный для пассажиров. С трудом, но можно было отследить, что меняется и пейзаж за окном: бескрайняя степь с искусственными лесопосадками сменилась лесостепью и чем дальше на север, тем меньше становилось степи и больше леса. Почти весь салон автобуса спал или дремал, только братьев сон не брал.
– Вот оно как Леня… получается, мы вполне могли встретиться на поле боя, как враги, – судя по тону, признания брата не понравились Богдану.
– Я не виноват, что чем-то Кресту понравился, и он меня буквально заставил пойти к нему вторым номером. Я с ним до самой его гибели рядом был.
– Значит, все-таки убили этого вражину?
– Прежде, чем его убили, он столько ваших успел положить… не сосчитать, – Леонид пытался говорить бесстрастно, но у него это плохо получалось, что-то похожее, то ли на романтизм, то ли на максимализм проскакивало.
– А ты, значит, ленты ему подавал, чтобы этот вампир не отвлекался, без остановки кровь пил, наших ребят убивал, – даже в полутьме салона было отчетливо видно, как лицо Богдана исказила гримаса ненависти. – Слава Богу, больше он никого не убьет.
– Богдан, в той группе, в которую я совершенно случайно попал, там поначалу почти одни асы собрались. Крест пулеметчик, другие с гранатометов так жарили, ни одна граната мимо не летела. У них у всех не одна война за плечами. У Креста было две чеченских, у других и чеченская и грузинская, были, кто и на Балканах и в Приднестровье успели повоевать. Там такие зубры, и такие командиры. И таких групп воевало немало. Вот ты думаешь, что это российская армия вас от Иловайска погнала. Я же говорю, воевали они чисто символически, и помогли больше морально, чем фактически. А вашу колонну, когда вы из Иловайска выходили, громили, в основном, такие как Крест. Российская армия в бои непосредственно почти не влезала, разве что оказывала артиллерийскую поддержку. Я это сам видел. Видел как ваши БМП, БТРы, автомобили с гранатометов подбивали, и оттуда люди выскакивали, а их Крест тут же подбирал, мало кто от его пуль уходил.
Богдан вспомнил, как подбили их БМП. Все происходило именно так, как описывал Леонид. И его тоже ждали пули, либо Креста, либо еще кого-то, если бы не задержавший его приступ кашля и Куренчук, сообразивший прикрыться задней бронированной дверью БМП. Он вновь бросил неприязненный взгляд на брата:
– Горд небось, героем себя чувствуешь?
– Ничуть. Хоть эти три месяца в плане жизненного опыта дали мне больше чем вся предыдущая жизнь, но лучше бы я всего этого как раньше не знал, так и сейчас бы не знал. Я бы никогда вообще не сознался, где я был и что делал. Это ты меня подначками своими достал, вот я и не сдержался. Пойми Богдан, все, что там случилось все эти ваши и наши подвиги полная бессмыслица и глупость. Да и воевать, как я посмотрел, там особо никто не рвался, – Леонид огляделся, не слушает ли кто их.
Но основная масса пассажиров полупустого автобуса спали и лишь единицы, так же как они, негромко разговаривали друг с другом, или по телефону. И Лариса, откинувшись на спинку сиденья, характерно дышала во сне и на ее губах блуждала какая-то загадочная улыбка.
– Как же никто не рвался, а этот твой Крест? Он то, небось, кайф ловил, когда кровь лил? – от переполнявшей Богдана злости он даже задохнулся, что вызвало новый кратковременный приступ кашля. – Нас-то небось укропами, бандерами называли и ты тоже?– Богдан утирался платком.
– Да называли, и я называл. А как же иначе в такой компании. Вы-то нас колорадами, ватниками, сепорами называли, и ничего. А вот что касается кайфа… Нет, Креста просто азарт боя захватывал. Тут у него действительно чуть крышу не сносило. Убивал действительно легко, как работу делал, но без ненависти какой-нибудь. Знаешь, как в западных фильмах иной раз показывают: убивают и тут же говорят – ничего личного. Кого он по-настоящему ненавидел так это кавказцев. Вот когда он их убивал, то действительно испытывал истинное удовольствие. У него с ними, еще когда он срочную служил, терки были. А в Донбасс он приехал, чтобы как он выразился, форму не потерять, потренироваться, боевые навыки вспомнить. Он не сомневался, что с Кавказом все одно когда-то война будет и постоянно готовился к ней. Странный конечно он был, Крест. Но ко мне очень хорошо относился, не знаю за что. И я его уважал…
Богдан устало откинулся и прикрыл глаза, явно не желаю более этот разговор продолжать. Вскоре он задремал, а Леонид все гадал, правильно ли он сделал, что раскрылся перед братом, и в конце концов дрема овладела и им…
В Воронеж приехали ранним утром. Богдан вел себя будто и не случилось того ночного разговора. Напротив, едва Лариса отошла, Богдан заговорил просительным тоном:
– Лень, как до дома доедешь, ты тете Гале и отцу не говори, что меня в Иловайске встретил и вообще, что вместе ехали тоже не говори, и Ларисе тоже скажи, чтобы она обо мне ничего такого не трекнула. Ну, а я своей маме ничего про тебя не скажу. Ты прав, для всех наших лучше будет, если никто ничего не узнает. А Ларису очень тщательно проинструктируй, что можно говорить, а что нельзя.
– Ты знаешь, я сам тебе о том же хотел напомнить, – с явным облегчение отвечал Леонид. А насчет Ларисы… не знаю. Это ж ей что-то типа роли придется играть, а ей и без того предстоит… Ну, да ладно что-нибудь придумаем.
– Спасибо Лень. Если я тебе чего-то этой ночью не так сказал, не обижайся. Я иной раз говорю, не подумав, особенно когда обида душит, в придачу к кашлю этому. А вообще-то я тебе завидую. Ты, и молодой еще, и профессия у тебя есть современная, престижная, и девушка. А я вот… ума не приложу, что я в Москве делать буду. Не за матери же счет жить, или опять окна вставлять. Боюсь, после того, что со мной там было не смогу вновь на побегушках, вторым сортом себя чувствовать, – с невеселой грустью в глазах и печалью в голосе поведал о своих «перспективах» Богдан.
– Да нечему завидовать. Профессия? В Москве она значит немного, таких как я пруд пруди, айтишник на айтишнике и айтишником погоняет. Работу по специальности с хорошей зарплатой мне найти почти нереально. А блата, знакомств там, ни у меня, ни у родителей моих нет, сам знаешь, – пожаловался на судьбу и Леонид.– Да и с Ларисой все не так просто. У меня ведь своего-то ничего нет, главное жилья нет. Не знаю, как мама ее примет. Я ведь сейчас не от того матери не звоню, что не хочу, а от того что боюсь сказать, что Лариса со мной едет.
– А звонить придется. Лучше ты ее заранее подготовь, чем как снег на голову. Обязательно позвони как можно скорее, а лучше сейчас же, – счел нужным дать совет с позиции «старшего брата» Богдан.
Сам же он теперь звонил матери со своего нового мобильника. На него же звонила и Оксана Тарасовна. Она да сих пор не сомневалась, что ее сын по-прежнему находится в Днепропетровске и ждет расчет в той фирме, в которой работал. Богдан, уже на ж-д вокзале в Воронеже в ожидании поезда на Москву, продолжил этот «телефонный спектакль»:
– Мам, привет. Как у тебя дела?… А как самочувствие?… Понял. Ты к врачу-то ходила?… Да черт с ними с деньгами… Да плюнь ты на этих хозяев… Ладно, как хочешь. Я вот, что тебе хотел сообщить. Деньги я, наконец, получил, правда меньше чем обещали… Да, я тоже тут с ними замучился. В общем так, я нахожусь на вокзале, слышишь шум поездов. Ближайшим поездом выезжаю в Москву. Скоро буду у тебя… Кто говоришь звонил, какая Татьяна?… Да что ты говоришь, я уж и думать о ней забыл… Почему не звоню? Да потому что она не снизошла, чтобы свой телефон мне дать… Ну, хорошо позвоню, раз такое дело. Надо ж, чуть не выставила, когда я к ним приходил, а сейчас позвонить просит, и даже номер своего мобильного оставила – чудеса… Давай мам, диктуй номер… Записал, спасибо. Ну, все, целую тебя, до встречи…
Богдан после телефонного разговора с матерью некоторое время пребывал в отрешенности, словно боясь поверить, что та самая Татьяна, которую он три месяца назад приходил «сватать», и которая его обсмеяла, даже оскорбила и фактически с позором выгнала… Она позвонила его матери и спросила, куда пропал Богдан, почему не звонит, не заходит. Если бы это он слышал не от родной матери, не поверил бы. Действительно невероятно, но она удосужилась узнать номер телефона его матери, а может, позвонила на домашний ее хозяевам. Впрочем, какая разница, она явно искала возможность вновь с ним, если не встретится, то хотя бы переговорить, и для этого дала свой номер мобильного. Значит здесь не все потеряно? Так то оно так, но сколько за эти месяцы всего произошло с ним. С ней ничего, она осталась прежней, а он стал совсем другим человеком. Богдана все больше интересовало, чем же вызван интерес Татьяны к его персоне, к тому, которого она называла трусом и дезертиром. Ведь после того «сватовства» он ни минуты не сомневался, что будущего в их отношениях нет и быть не может. У него возникло желание тут же набрать только что продиктованный матери номер… Но он подавил это желание: надо повременит, все спокойно обдумать. Да и боязно было, как бы не сглазить, не спугнуть возникшую, как бы из ничего надежду. На это, погруженное в себя состояние брата при посадке в поезд, обратил внимание Леонид:
– Ты что Богдан, все наш ночной разговор забыть не можешь? Брось, забудь, как я для себя уже почти забыл все, что там было, вычеркнул из жизни. И ты вычеркни, дальше спокойнее жить будешь.