Буссе подбегает к Юлии:
— Что случилось? Дай посмотрю.
— Наверное, ничего страшного, — произносит Юлия со слезами на глазах. Губы дрожат, слезы уже катятся по щекам.
— Знаешь, где взять пакет со льдом?
Она кивает.
— Сядь на стул и приложи лед к пальцу.
Буссе встает и обращается к остальным:
— Поправляем одежду и строимся.
Те, на ком белые костюмы, отворачиваются, поправляют халаты и перепоясываются. Я не знаю, что мне делать. Сесть рядом с Юлией, спросить, чем я могу помочь? Или все-таки попросить прощения? Как ведут себя на тренировках по спортивной дисциплине? Немного поколебавшись, я встаю в шеренгу.
Сидя на коленях с закрытыми глазами, я вижу перед собой искаженное болью лицо Юлии и содрогаюсь, будто от холода: какой же я неуклюжий идиот! И что за дурацкая затея — ходить на эти тренировки. Больше никогда в жизни не буду ничего делать по чужому совету. Поскорее бы выбраться отсюда и больше не возвращаться.
Мы открываем глаза, кланяемся, Буссе произносит несколько заключительных слов, а потом мы встаем и кланяемся еще раз. Конец тренировки, слава богу. Спасибо и прощай навсегда, джиу-джитсу.
По дороге в раздевалку я вынужден пройти мимо Юлии. Буссе стоит рядом с ней и осматривает палец. Я нерешительно останавливаюсь.
— Как ты?
— Ничего, — отвечает Юлия, осторожно улыбаясь. Слез больше не видно. Значит, я могу идти своей дорогой.
— Как это произошло? — спрашивает Буссе.
Значит, я все-таки не могу идти своей дорогой.
Нервно сглатываю.
— Это я сел на палец, — скороговоркой произношу я, будто стараясь поскорее отделаться. Буссе смотрит на меня.
— Но ты не виноват, — возражает Юлия. — Надо было мне убрать руку. Это случайно вышло.
— Палец сгибается? — спрашивает Буссе.
Видно, что Юлии приходится собраться с силами, чтобы чуть-чуть согнуть мизинец.
— Надо показать врачу, — говорит Буссе. — На всякий случай.
— Ничего страшного. Подожду до завтра и посмотрю, что будет.
Я стою, опустив руки, и смотрю на палец Юлии, как дурак. Буссе кладет руку мне на плечо:
— Здесь случались вещи и похуже, скажу я тебе. Гораздо хуже!
Я не хочу слышать подробностей и ухожу в раздевалку. Переодеваюсь нарочно медленно — надеюсь не застать Юлию на том же месте, когда выйду. К счастью, расчет оказывается верным: наверное, ее парень помог ей собраться. А я так и не попросил прощения.
Вернувшись домой и войдя в свою комнату, я тут же спотыкаюсь о футляр с саксофоном и чуть не ломаю большой палец на правой ноге. Боль жуткая, черт побери!
Письмо № 118
Неужели вся жизнь — это сплошные падения? Падаешь и раздираешь в кровь колени, ударяешься головой о препятствия, которые сперва не заметил, спотыкаешься обо все, что попадается на пути, а потом еще получаешь по голове кирпичом.
Когда я был маленький, у тебя была такая уловка: если мне становилось больно, ты говорила: «Хватайся за мой мизинец и сжимай его изо всех сил!»
«Скажи, когда начнешь!» — поддразнивала ты.
Я стискивал зубы и сжимал твой палец что было мочи.
«Ну давай же, — приговаривала ты. — Я ничего не чувствую!»
Под конец я не мог удержаться от смеха.
Это всегда помогало, боль проходила. Ты говорила, что вся она перешла к тебе.
Она оставалась в тебе, эта боль? Может быть, ее накопилось слишком много?
Наверное, я должен был помочь тебе, протянуть свой мизинец?
7
Я никогда не задумываюсь над атмосферой в классе, не обращаю особого внимания на настроение одноклассников, но в этот понедельник утром творится нечто странное.
Воздух в кабинете № 38 пропитан каким-то неуловимым беспокойством. Уже на пороге меня будто обдает влажным туманом. Отдельные лица, звуки выделяются на общем фоне. Андреас сидит, закрыв лицо руками, а если с ним заговаривают, поднимает голову, виновато улыбаясь. Йенни истерически хихикает. Из угла, где расположилась небольшая компания, доносятся нервное бормотание и смешки. Некоторые просто смотрят в сторону, будто стараясь отгородиться от всего и всех.
Я сажусь рядом с Тоббе. Он приветствует меня кивком.
— Мать не очень-то обрадовалась, когда увидела диван, — сообщает кому-то Сара с трагически-победоносными нотками в голосе.
— В следующий раз застели его клеенкой, — говорит Антон. — Или скажи гостям, что пить можно только воду.
Кто-то натянуто посмеивается над его шуткой.
— Хотя кое-кому диван очень даже пригодился, — продолжает Антон.
И все взгляды обращаются к Андреасу, который отвечает все той же вымученной улыбкой, и к Терес, которая смотрит прямо перед собой, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.
На лице Тоббе — ни раскаяния, ни трагизма, ни ликования. Он не смотрит прямо перед собой пустым взглядом, и все-таки он часть этой туманной атмосферы.
— Это они про Сарину вечеринку, которая в пятницу была.
Я уже догадался.
— Понятно.
Я очень надеюсь, что в моем голосе не прозвучало ни капли зависти.
— Ты ничего не потерял, — говорит Тоббе.
Его слова звучат так, будто я, в принципе, мог оказаться на этой вечеринке, но не пришел. Не понимаю я его.
— Я ушел, когда Антон пролил полбутылки вина на диван.
Потом кто-то говорит еще что-то про диван и про то, как некоторые на нем кувыркались в свое удовольствие, и тогда Терес встает и решительно, не оборачиваясь, выходит из класса. На пороге она чуть не сбивает с ног Сульвейг, учительницу обществознания, которая как раз входит в кабинет. Сульвейг изумленным взглядом провожает Терес, а потом Сару: та бежит следом за подружкой.
— Что случилось?
Сульвейг обводит класс вопросительным взглядом. Неужели она надеется получить ответ? Интересно, о чем ей говорят недобрые реплики и лица сидящих в классе? Замечает ли она, как бегает взгляд Андреаса?
Боль после тренировки дает о себе знать весь день. Особенно мучительно спускаться по лестнице. Я держусь за перила, чтобы разгрузить мышцы ног. Добираюсь до очередного кабинета на несколько минут позже, чем остальные, и чувствую себя инвалидом. Тоббе с едва заметной ухмылкой смотрит, как я ковыляю по школе.
— Загоняли вас в додзё?
— Чего?
— Ты, кажется, джиу-джитсу занимался на выходных?
— А… да.
Додзё? Слово какое-то знакомое: Буссе произносил его пару раз во время тренировки, но он столько всяких непонятных слов говорил, я не только «додзё» не запомнил. Но если Тоббе утверждает, что спортзал называется «додзё», то так оно и есть. Он знает все обо всех видах спорта. Включая те сто тридцать три, которыми пробовал заниматься сам.
— И как оно?
Я с трудом преодолеваю последние ступеньки.
— Ну, нормально…
Перед глазами всплывает побелевший мизинец Юлии. Слезы у нее на глазах. Внутри снова все сжимается.
— Будешь дальше заниматься?
— Не знаю. Наверное, нет.
Не хочу я возвращаться в шеренгу, в этот семейный «додзё». Плохое это место. Или просто не для меня.
— Хуже всего через день после тренировки, — сообщает Тоббе, видимо пытаясь меня утешить.
— Чего?
— Боль после тренировки. Хуже всего через день.
Очень мило с его стороны. Но то, что я не горю желанием заниматься джиу-джитсу, объясняется не болью в мышцах.
Мы идем к столовой. Через большое окно виден школьный двор, сосны и Сара с Терес. Они сидят спиной к нам на низенькой велосипедной стойке. Представляю, как заныли бы мышцы ног, если б я так сел. Больно от одной мысли. Лиц не видно, но мне кажется, что Терес плачет, а Сара утешает ее, обняв за плечи. На секунду пытаюсь представить себя и Тоббе сидящими вот так, рядом. Невозможно, совершенно немыслимо. И дело тут не в моих негнущихся ногах.
До столовой осталось четыре ступеньки. Тоббе стоит внизу и терпеливо ждет.
— Что будешь делать завтра вечером?
Я берусь за перила и изображаю непонимающую улыбку.
— Завтра Вальборг, — поясняет он. — Есть планы на вечер?
Что он обо мне думает? Откуда у меня планы на вечер? Нет у меня никаких планов, ни на вечер, ни на утро. Ну и вопрос!
— Нет, планов нет. Забыл, что завтра Вальборг.
В прошлом году я нехотя потащился с отцом смотреть на университетский костер. Отец стоял вместе с коллегами и таращился на огонь. Я топтался в двадцати метрах от него, у меня мерзли ноги.
— Мы с Петтером собирались на великах в город. Хочешь с нами?
У Тоббе есть планы. И двоюродный брат по имени Петтер. Однажды я его видел. Давно, еще в прошлой жизни.
— Да, возможно.
Нельзя сказать, что я мечтаю отметить Вальборг с Тоббе и Петтером. Но зато мне не придется смотреть на озабоченное лицо отца, которого беспокоит, что я ни с кем не общаюсь и все время сижу дома. К тому же не надо будет тащиться с ним, если он вдруг позовет.
Стоя на лестничной площадке у нашей двери, я пытаюсь отыскать ключ. Слышу, как щелкает замок квартиры напротив, отпираемый изнутри, как открывается дверь. Боковым зрением вижу, как кто-то выходит и тут же останавливается у порога. Нащупав ключ, вставляю в скважину.
— Ты Элиас, да?
Я оборачиваюсь, и внутри проносится ураган. Волна жара, волна холода — все вперемешку.
Иногда в кино показывают, как один человек, некто А., потерявший близкого человека, назовем его Б., видит в проеме двери третьего человека. Оказывается, что это В., но А. вместо него видит Б. Тут В. открывает рот и произносит первые слова, и А., осознав, что это не Б., а В., испытывает сильное разочарование.
Здесь все не так. Я знаю, что со мной заговорила не Б. Я понимаю, что это мама светленькой малявки. Просто мама светленькой малявки страшно похожа на Б. Волосы. Лоб. Нос. Я берусь за ручку двери и долго не отпускаю.
Женщина, которой принадлежат эти волосы, лоб, нос, хмурит брови, вопросительно щурит глаза. Я крепко держусь за ручку двери, фокусирую взгляд на этой женщине, чтобы не видеть того, другого лица. Я бы запретил людям быть такими похожими друг на друга.