Пятьдесят семь
– Не понимаю, почему она не дохлая. Беннета оно быстро прикончило. А она там все разгромила. Чем она такая особенная? Ее там ждали. Они этого хотели. Не понимаю. С чего это ее выпустили?
Ее разбудил голос Фергала; похоже, он говорил сам с собой.
Стефани открыла глаза и заморгала от жидкого серого света, который опалил ее сознание так, словно она посмотрела прямо на солнце. Сквозь прищуренные глаза ей была видна разбитая посуда, столовые приборы и осколки стекла, разбросанные по линолеуму кухни.
Возможно, при виде своих тюремщиков она должна была ощутить облегчение, но она не чувствовала ничего.
Фергал запустил свои огромные ладони ей под мышки и усадил ее. Его одежда была отвратительна; она пахла пылью, потом и мочой.
Длинные пальцы Фергала залезли в карман толстовки Стефани и пробежались по ее джинсам с ловкостью опытного вора. Он оттолкнул ногой кухонный нож, затем потащил ее спиной вперед, через порог.
В тусклом свете коридора ее взгляд первым делом упал на лицо Драча; оно было выбелено страхом и нервно дергалось. Он смотрел на нее, как смотрят на автомобильную аварию.
Фергал осторожно закрыл и запер дверь в комнаты на первом этаже. Выражение его лица оставалось неподвижно-сосредоточенным, и он не отводил взгляда от двери, которая вела из кухни в черную комнату, пока не запер квартиру. Как только доступ в комнаты был перекрыт, он прижался лбом и ладонями к двери и смежил веки. По тому, как вздымалась и опадала его спина, Стефани поняла, насколько тяжело он дышит.
Пока она смаргивала сонливость, морщась из-за тупой опоясывающей боли, которая, как барабан, колотилась позади ее глаз, Фергал отвернулся от двери и опустил взгляд на Стефани. И она увидела на его лице выражение, с каким не сталкивалась раньше: подозрение с оттенком осторожности, даже непонимания.
– Там все затихло. Тащи ее наверх, я думать буду.
Драч колебался. Он не хотел прикасаться к Стефани. Когда он осторожно потянулся к ней, она ударила его по руке. Он вздрогнул, отступил назад.
Фергал напрягся; в тесноте коридора пахло от него ужасно, даже хуже, чем от нее.
Драч выкопал стеклянный пузырек из кармана своего пуховика.
– Ага? – он продемонстрировал его Стефани. – Ага?
Стефани поднялась на ноги и пошла по коридору. Оба мужчины смотрели на нее, не мигая. Драч отошел с ее пути.
Она повернула и поднялась по лестнице.
Драч осторожно пошел следом.
Пока она поднималась на второй этаж, Фергал следил за каждым ее шагом сквозь перила.
– Я пойду следом за этим мудилой, так что даже не думай ничего устраивать.
Пятьдесят восемь
– Ты нам должна за комнату. Говорил же, плата выросла. Ты уже в долгах, сестренка. Пора отрабатывать, типа.
Драч выглядел таким же настороженным, как пони, почуявший волка; он трепался и держал лицо только потому, что сейчас вместе с ним в старой комнате Стефани на втором этаже был Фергал. И просто повторял роль из старой и неактуальной пьесы, которую никто уже не желал видеть. Она сомневалась, что Драч ее хоть когда-нибудь еще удивит, как бы ни пытался. Пусть даже он таскал в кармане пузырек с кислотой – с тех пор, как ее вытащили из квартиры на первом этаже, Стефани больше его не боялась.
Сегодня, этим пасмурным и мокрым утром, в доме, не принадлежавшем никому из них, она знала, что изменилось все: ее положение, она сама. Атмосфера в доме неуловимо трансформировалась, словно незаметно пролетевший день начал переходить в закат. Она знала, что ей никогда не позволят уйти, но еще думала, что ее выпустили оттуда, чтобы она что-то совершила. Возложили на нее какую-то задачу. И потребность исполнить эту функцию нарастала в ее крови, как медленный жар. Только Стефани не знала, что это была за задача, что ей нужно было сделать.
По крайней мере, теперь ей было безразлично все, что молол Драч, и это безразличие ощущалось как восхитительная свобода от почти невыносимого груза ярости. Она практически не слышала его болтовни, пока они поднимались по лестнице.
Вернувшись на второй этаж, она встала рядом с окном и смотрела, как Драч вываливает содержимое черного мусорного мешка – она полагала, что это была одежда Маргариты – на кровать. Из мешка вылилась черная пена кружев, запутавшихся в липкой массе латекса. Нижнее белье мертвой девушки.
Ей было интереснее прислушиваться к окружавшим ее женщинам, на случай, если у них будет для нее послание. У Стефани создавалось впечатление, что по всему дому говорят или плачут его обитательницы, в основном в отдалении, на грани слышимости.
Когда она поднималась по лестнице, даже высокая блондинка вновь заняла свою позицию снаружи, у стены сада. Она курила сигарету, как в тот, первый раз. Но теперь девушка подняла глаза и посмотрела в глаза Стефани, когда та проходила мимо лестничного окна между первым и вторым этажами. Она не опускала взгляд до тех пор, пока Стефани не скрылась из виду.
Драч не слышал в доме ничего. Она поняла это по его тревожной озабоченности ее безразличным состоянием: она была непривычно спокойна и не боялась его. Ему это не нравилось, и она едва не улыбнулась впервые, казалось, за целую жизнь.
Но Фергал слышал обитательниц дома. Он озирался вокруг, всматривался в жидкий свет, просачивавшийся в здание. Возбужденно моргал покрасневшими глазами, глядя на потолки и стены. В одной руке Фергал держал старый виниловый мешок для вещей. До этого мешок лежал на площадке второго этажа, ожидая, когда его подберут. Фергал, должно быть, оставил его там, прежде чем спуститься и освободить Стефани. В другой руке у него был старый сотейник, который она видела в одном из шкафчиков под кухонной раковиной.
В ее комнате Фергал бросил мешок рядом с кроватью. Что-то внутри загремело, как цепь. Сотейник он уронил рядом. Потом подошел к Стефани и вытянул свою длинную шею вперед, чтобы его чудовищное лицо полностью завладело ее вниманием.
Драч подошел к ней с другой стороны и встал слишком близко, снова приободрившись. Он кивнул на одежду и обувь с высоким каблуком, разбросанные на кровати.
– Примерь-ка. У тебя сегодня будут гости, так што лучше принарядись. И штоб я ничего не слышал, а то опять огребешь. И мы привяжем тебя к ебаной кровати, как Светлану. За руки и за ноги. Нам еще и приплатят, если мы тебя свяжем. Забава без резинки со шлюшкой Стефи из черной комнаты. Может, позовем того старого ублюдка-соседа прокатиться за счет заведения, штобы ты привыкла.
Стефани повернула голову и плюнула Драчу в глаза.
Пораженно моргая, он поднял кулак, чтобы ударить ее. Она не двигалась.
Фергал уперся пятерней с широко расставленными пальцами в грудь Драча. Потом отвернул лицо от Стефани и приблизил его к Драчу, пока их носы не соприкоснулись.
– Ты, блядь, правда такой тупой, как выглядишь, или как? С этим все. Хана. Ты посмотри на нее. Да она хер скорее откусит, чем сосать будет. Она ни на что не годится.
Он снова повернулся гримасничающим лицом к Стефани.
– Она изменилась. Только не могу сообразить, как. Так что мне нужно кое с чем разобраться внизу, а потом закончим, что начали. Это неправильно. Думаю, там, внизу, было какое-то недоразумение. – Его дыхание заставило Стефани поперхнуться.
Драч отошел в сторону и закачался на носках кроссовок; его лицо сделалось белым от гневной обиды на то, как с ним говорили, на то, что она плюнула ему в лицо и не была немедленно наказана.
– Они… они просят тя чего-то делать, типа? – спросил Фергал у Стефани тихим, почти шепчущим голосом.
Она смотрела не него, не выдавая ничего, за исключением отвращения, которое невозможно было сдержать, почуяв его дыхание.
– Мне это, типа, не нравится, – сказал себе Фергал. Он посмотрел на потолок, поднял руки. – Здесь все гудит, а там, внизу, все тихо. Они ее хотели. Но выкинули. Не понимаю.
Он ткнул пальцем в пол, чтобы подчеркнуть свои слова. Затем резко повернулся к Драчу, который вздрогнул.
– Прикуй ее беннетовскими штукенциями. С этим-то справишься?
Фергал зажал в кулаке плечо Стефани, заставив ее зашипеть от силы его хватки. Он подвел ее к кровати.
– Сядь.
Стефани подчинилась. В ее мозг вломились и перевернули его вверх дном. Она вышла из того места сломанной. Но ее освободили, отвергли. Видимо, это тревожило Фергала? Она больше не будет кричать; она поняла, что это ей никак не поможет. У нее не было иного оружия, кроме терпения, потому что дом с ней еще не закончил; он позволил ее мучениям прерваться ради собственных зловещих целей. Это была единственная причина, по которой Стефани до сих пор дышала. Каковы были его замыслы относительно тех, кто еще жил под его крышей, она не знала, но дом не покончил с ней за все то время, когда у него была такая возможность. Он лишил ее большей части ума и рассудка, и храбрости, но оставил ей что-то, какое-то безразличие, обвившее подавленную ярость, которая, казалось, ждала возможности воспрянуть и нанести удар. Но, пусть сломанная, то, что Стефани еще жила, тревожило Фергала.
Фергал кивнул Драчу, и тот осторожно подошел к ней, потом встал на колени и надел браслет на ее левую лодыжку. Протянул цепь к кровати, поднял матрас и прицепил второй браслет к металлической перекладине, шедшей через весь остов. Таращась исподлобья, как обиженный ребенок, Драч извлек маленькие ключики из замков на браслетах и положил их в карман.
– А когда поссать захочешь, – сказал Фергал, и лицо его расколола ухмылка, – ссы сюда.
Он подтащил сотейник за ручку и оставил его рядом с ее ногами.
– Кажись, у нас политилен закончился, – сказал он сквозь улыбку. Должно быть, они использовали последний рулон на Маргариту и Райана. – Пойду добуду чуток у того тюрбанника в лавке.
– Ты што, на улицу пойдешь? Может, не надо?
– Ты! – игнорируя сомнения Драча, Фергал ткнул грязным указательным пальцем в лицо подельника. – Жизнью за нее отвечаешь, усек?
Фергал, вышагивая, покинул комнату. Она слушала, как удаляется стук его шагов по коридору к лестнице, а затем – как они грохочут и скрипят по ступенькам.
Драч смотрел на нижнее белье, одежду и обувь, кучей сваленные на кровати, с таким унынием, словно созерцал обломки труда всей жизни, надежд и мечтаний после биржевого краха.
В конце концов он нарушил мрачное молчание.
– Знаешь, поди, зачем ему политилен нужен, э? Думаю, знаешь. А у тебя все могло бы быть так классно. И у Светланы. И у Маргариты. Она мне нравилась.
При упоминании покойной Маргариты у него на лице проступило мечтательное выражение, и Стефани захотела его смерти так сильно, что ей пришлось заскрежетать зубами, чтобы подавить крик животной ярости.
Драч прошелся по комнате, проверил коридор снаружи, чтобы убедиться, что Фергал ушел. Он вглядывался в мрачный, уродливый дом, пока не услышал, как вдалеке закрылась входная дверь. Потом развернулся и не спеша подошел к кровати, шмыгая носом. Уселся в нескольких футах от Стефани, чтобы она не могла до него дотянуться, достал пузырек с кислотой из кармана куртки и поставил его на кровать возле своего бедра. Поджав губы, поиграл с крышкой бездельным пальцем.
– Нечего сказать больше, да? Знаешь, он и вторую, типа, завалит. Светлану. Это неправильно. Твой мужик сам напросился. Это честно. А вот девки. Это ваще ни в какие ворота, типа. Они хорошие бабки зашибали. Они никого не трогали.
Возможно, это было запоздалое желание пробудить в ней симпатию. Объясняя, что убийство невинного парня Стефани было оправдано, Драч, наверное, пытался перетянуть ее на свою сторону, показав сочувствие к девушке, которую забили до смерти, и к ее подруге, которая сейчас была привязана к кровати наверху, чтобы ее насиловали чужаки. Даже после всего этого у меня есть сердце, типа. Стефани проглотила свой гнев, но он все равно поднимался, бурля, вверх по пищеводу.
– Он с открытыми глазами спит, – сказал Драч, как будто эта мысль только что пришла ему в голову.
Она видела его лицо в зеркальных дверях шкафа. В таком задумчивом настроении Драч выглядел старше, на лице проступили морщины, а густые юношеские кудри одновременно подчеркивали и ухудшали действие возраста, жестокости и злобы, которые он скрывал за напускным поведением уличного болтуна и молодежной одеждой.
Погрузившись в воспоминания, он не замечал, что Стефани изучает его в отражении. Но проявление задумчивости не смягчило его жесткое лицо; она лишь заставила его выглядеть жалким и озадаченным. Стефани сомневалась, что его может оправдать хоть что-то. И если он когда-то будет казаться перевоспитавшимся, это тоже будет лишь притворство с целью добиться желаемого.
– Ты видала такое когда-нибудь? Я нет, даже в тюряге, типа. У него и глаза уже ненормальные. Все красные и жуткие. Она в нем. Эта штука. Ему ко врачу надо. – Он усмехнулся. – Но мы не можем по докторам шляться, потому что, типа, плохо себя вели.
– Он сумасшедший. И он тебя ненавидит. – Стефани заговорила впервые с тех пор, как они вытащили ее из квартиры на первом этаже.
Драч вздрогнул при звуке ее голоса, словно ему отвесили подзатыльник. Пришел в себя, соскользнул с кровати и подошел к окну. Вцепился руками в щеки.
– Бляха-муха, – пробормотал он. Потом, не оборачиваясь, спросил ее: – Какая она, типа? Эта хрень внизу? Ты там была, скажи мне.
– Сам узнаешь. Скоро.
Драч скорее дернулся, чем обернулся к ней.
– А? Ты чего несешь, типа?
Стефани наслаждалась улыбкой, расплывающейся по ее лицу.
– Думаешь, политилен только для меня?
– За языком следи. Я повторять не буду.
– Скажи мне, что ты о ней знаешь. А я расскажу, что знаю я.
Его лицо отчетливо задрожало от злости.
– Никаких сделок. Никакого «Ты мне што-нибудь скажи, и я тебе што-нибудь скажу». Ты с кем, по-твоему, дело имеешь?
– С трупом. Так что иди на хер. Думаешь, мне хочется смотреть на твою уродскую рожу, козел? Меня уже нет. Я осталась там, внизу, с ними, с ней. Мне плевать. Но когда я уйду, я не желаю чуять твою вонь.
Последние живость и цвет улетучились с лица Драча.
Стефани пожала плечами:
– Думаешь, я боюсь умереть? То, что будет после, страшнее. Но я готова. А ты – нет. Он не может сделать со мной ничего хуже того, что было внизу. Что я видела. Что будет после. Но ты… ты и наполовину готов не будешь. Будет плохо, Драч. Тебе будет очень плохо. Я только хотела бы это увидеть. Может, и увижу.
Драч сглотнул. Он начал смотреть на нее так же, как поглядывал на Фергала, когда его подельник упоминал квартиру на первом этаже или намекал на то, что было внутри нее.
– Иди в жопу.
Слова вышли у него изо рта без какой-либо силы или резкости; тон испуганного и забитого человека. Он торопливо подошел к выходу, как будто собирался выскочить наружу, но замер в дверях, боясь ослушаться Фергала. И, возможно, ему некуда было бежать.
– Ты тоже пленник, Драч. Ты никуда не уйдешь. Только не после того, что здесь случилось. После того, что ты сделал.
– Ничего я не сделал.
– О, сделал. Ты стоял рядом и позволял ему убивать. Ты снабжал его жертвами, помогал ему, покрывал его. Никто не поверит, что ты чем-то отличаешься от того, кто нанес последний удар.
Она подумала о Райане и чуть не потеряла голос. Неожиданный укол скорби удивил ее так сильно, что она сбилась с мысли.
Драч перестал расхаживать и нарушил тишину, отчаянно желая стравить давление в своем измученном и мечущемся мозгу. Ему словно нужно было заставить себя понять невозможное.
– У него всегда винтиков не хватало, но это место… бляха-муха. Эта штука внизу… она сделала его хуже. Эта штука, про которую нам Беннет рассказывал.
– Мэгги. Откуда она взялась, Драч?
– Она жила с его мамашей и папашей с тех пор, как он пацаном был. Думаю я, они все такие были. Все. Вся семья – извращенцы. Его папаша кидал девок туда… туда, к ней, типа. – Он подошел ближе. – Где ты была, што ты видела? Ты ее видела? Эту жуткую хрень. Она пыталась ко мне в башку забраться. Во сне, типа. Мерзкая хуевина. Она на меня моего же кореша натравила. Фергал с ней. Они теперь заодно. Они думают, што могут от меня избавиться!
Он расклеивался. Вся туго натянутая плоть на его узком костлявом лице, казалось, ожила дрожью, как будто что-то извивалось под кожей. Одно из век свело спазмом вокруг большого открытого глаза, оголенного страхом. А потом, словно они были приятелями, он попытался улыбнуться Стефани:
– Ты девочка умная, так скажи мне. Скажи мне, што здесь, типа. Ты там была, куда мы Беннета запихнули. Что это? Скажи мне, ага?
Она покачала головой.
– Сначала расскажи мне о Беннете.
Драч стиснул кулаки и принялся вышагивать возле окна, как будто жаждал очутиться по ту сторону решетки.
– Манда вонючая. Это он виноват. Он нас сюда пустил, типа. Што, он думал, мы поверим в ту чухню, которую он в Скрабсе рассказывал? Все пошло по пизде. Из-за нее, типа. Из-за нее.
Ненавижу эту тварь. Фергал теперь такой же поехавший, как Беннет. Одежду больше не стирает. И куртку ни разу не снял, типа, с тех пор, как его выпустили. Я это знаю. Нечистые чисты, вот чего он мне повторял, когда я говорил, што от него несет. Беннет то же самое говорил в Скрабсе, типа. У него из волос расческу вытащить не смогли. Сбривать пришлось. Он вшами кишел. Напал на охранника, когда его из шланга поливали. – Драча трясло; это были почти конвульсии. – Беннет был грязный ублюдок. Всегда был. Но не Фергал. У него была гордость, типа. Што их такими сделало?
– Это дом Беннета?
– Ага, именно так. И все тут его. Ни хуя моего тут нет, типа. И я им расскажу, типа. Да, расскажу. Уж об этом не беспокойся. Они узнают, кто тут што делал.
– Зачем семья Беннета ее здесь поселила?
Драч содрогнулся и почесал руки под рукавами.
– Она тут, типа, уже была. Когда его мамаша с папашей дом купили. Што-то «плохое» в доме было очень давно. Беннет так говорил. Это не мой дом, говорил. И не мамаши с папашей. Не важно, чье имя на документах и кому чего завещали, он всегда говорил, што это место принадлежит Мэгги. Так было до того, как его семья тут поселилась. И он говорил, што она любит, когда все делают, как она хочет.
– Но вы пришли сюда. Вы остались.
Драч снова сжал кулаки и чуть ли не выплюнул рассказ о том, о чем явно жалел:
– Мы думали, Беннет поехавший. Почуяли легкие деньги, когда он сказал, што будет тут девками заниматься, как его папаша делал. Господи, какие бабки они тут зашибали. Какие бабки мы могли бы зашибить. Даже думать больно. Просрали. Все просрали. Это преступление. Но он реально хорошо придумал с девками. Беннет. У него с папашей было тут классное маленькое дельце, которое мы хотели прибрать к рукам, когда Беннет ласты склеит, типа. А он оказался псих. И вся семья у него была психи, раз держали дома эту хрень… Это у них религия была. Представляешь? Такая религия.
Беннет говорил: никогда не заходите в ту дверь внизу. Потому што там никто не может жить, типа. Его папаша там свихнулся, ага. Он там с ней годами жил, типа. Мамаша сбежала нахуй. Поэтому соцработники забрали Беннета у папаши, когда он пацаном был. Папаша у него был ебанутый.
И все только хуже делалось, когда они ей девок отдавали, типа. Кого ей ни дай, тот долго не протянет, он говорил. Все повторял: она большая. Она теперь так выросла, што прикончит тебя, когда наиграется. Мы думали, он свихнулся из-за наркоты, на которой сидел. Морфий. Но там што-то было. Эта хрень, которую Фергал начал слышать.
– Почему вы заперли там Беннета?
– Рак. Ему недолго оставалось, и он начал нас доводить. Блядское нытье. Кашлял все время, как манда. Мы в камере спать не могли. Тогда он и начал бредить о том, што внизу живет. Постоянно, типа. Я думал, это из-за морфия, што ему в лазарете давали, у него бред и глюки начались. Говорил, будто слышит всех девок, которых прикончил. И тех, которых папаша прикончил, тоже. И тех, кого прикончили другие, до того, как его семейка сюда переселилась. А потом мы сюда приехали, а он все твердит, што не уверен, будто хочет в доме оставаться. Думал, што это была ошибка – вернуться домой. Он сюда умирать приехал. Говорил, што у него какой-то план. Договор с этой хренью внизу. Его из Скрабса досрочно выпустили, из-за рака. Но он не был уверен, што хочет его исполнять, этот договор. Начал твердить, будто хочет вместо этого в хосписе помереть. Мы сказали, штобы он шел на хуй, потому што он должен был нам помочь с девочками. Научить, как это делается, и все такое.
Я думал, он бредит. Не понимал, што он несет. А Фергал понимал. Потому што она и с ним уже разговаривала. Сказала ему, типа, што хочет Беннета. Штобы он к ней туда пришел. Што он ей обещал чего-то сделать, когда из тюряги выйдет. Этот дом ничего не забывает. И когда мы как-то ночью забухали, все, типа, вышло из-под контроля.
– И вы заперли его там. Смертельно больного человека. Вы хотели, чтобы он умер. И думали, что убили его, затолкав туда.
– Думали? Он был мертвый. Фергал проверял. И ночи не протянул. Никто не выживает, если так орет. Никогда. Кроме тебя.
Стефани улыбнулась настолько загадочно, насколько могла.
– Она теперь с тобой, так ведь? Он этого боится, а? Фергал от страха срется, потому што она с тобой говорит. Я прав. Я знаю, што я прав. Она перешла от Беннетова папаши к Беннету, потом от Беннета к Фергалу. А потом от Фергала к тебе. Я, блядь, это знаю. Никому нельзя верить. Ничему нельзя верить. Чего она теперь хочет? Скажешь мне? А? А? Чего она хочет?
– Освободи меня. Выпусти меня. Я скажу, что ты мне помог. Что ты тоже был пленником. Двое против одного. Ты боялся за свою жизнь, и правильно делал. Потому что когда Фергал расправится со мной, Драч…
– Иди на хуй! Ты ничего не знаешь.
– И когда он расправится со Светланой…
– На хуй иди! Мы с ним давние кореша. Мы с ним во что только не влипали.
– Настанет твоя очередь.
– На хуй иди, я сказал.
– И ты это знаешь.
– Блядь, блядь, сука. – Драч провел по лицу пальцами и потряс головой. Это было ему не по зубам. Он развернулся, подбежал к кровати и схватил пузырек с кислотой.
– Скажи мне! Скажи мне, чего она хочет? Еще девок? Этого ей нужно, а? Больше девок? Вот што я должен сделать, штобы она меня не тронула, да?
– Ей нужна компания, Драч. То же, что было нужно всегда, – сказал от двери Фергал, прежде чем войти в комнату и медленно закрыть за собой дверь.
Пятьдесят девять
Прошло несколько часов; снаружи было темно. Стефани чувствовала, как к ней пытается вернуться человечность.
Минувшей ночью шок заглушил любое понимание того, кем она была, и только усилил свою притупляющую чувства хватку после новой утренней жестокости. Но теперь та ее часть, которая фиксировала страх и грусть, и надежду, постепенно раскрывалась, напоминая Стефани, кто она такая и как должна реагировать на то, что с ней происходит. Часть ее души выбежала на дорогу и вопила перед лобовым стеклом Стефани, размахивая перед ней безумными руками, пытаясь пробиться и процарапаться обратно в ее жизнь. Но она не хотела снова чувствовать себя нормальной, пока еще нет, потому что, когда придет конец, ей станет только хуже.
Увиденное ею после того, как Фергал прокрался вверх по лестнице и вошел в комнату, сделало ее больной и физически слабой на долгие часы; насилие, обрушенное на Драча было декларацией намерений и напоминанием, что Стефани не такая, как они. Не похожа ни на них, ни на этот дом.
Фергал не уходил за «политиленом». Он притворился, что уходит, чтобы испытать Драча, потому что чуял предательство. Это было место, где случалось худшее и процветали худшие. Может быть, что-то подсказало это Фергалу: змея, которая, возможно, снова перешептывалась с ним.
«Рыбак рыбака видит издалека».
И теперь Стефани снова начала дрожать, трястись и отчаянно желать освобождения, которого не могло быть, потому что она была загнана в угол и поймана, и посажена на цепь, и вынуждена помнить. Здесь у нее, прикованной к металлической кровати и глядящей на пустой шкаф с разбитыми зеркальными дверцами, не оставалось ничего важного, чтобы занять мысли. И снова, в своих воспоминаниях, она слышала, как Драч вопит: «Хорош! Перестань! Фергал!
Перестань!»
Когда первый удар врезался ему в лоб, Драч начал повторять это, пока его мозги пытались раскочегариться, чтобы он смог уговорить своего кореша-психопата одуматься. Но Фергал не обращал внимания. Фергал получал удовольствие. Наслаждался. Любой повод, любой предлог; насилие помогало ему почувствовать себя живым так, как ничто другое, даже алкоголь или наркотики. Теперь Стефани это понимала.
И ее память снова давала осечки, как было после того, как Райана забили до смерти. Большую часть произошедшего в комнате этим утром она смогла подавить, за исключением ключевых эпизодов, кислотного цвета сцен, которые быстро вонзались в ее мысли и повторяли ярчайшие моменты в замедленной съемке, прежде чем исчезнуть и вернуть ее в настоящее, к слабости в теле и вновь нахлынувшей тошноте.
А потом ей опять слышался голос Драча. Каким он сделался высоким, визжащим, когда более молодой мужчина, его друг, избивал его. И цикл невольных воспоминаний начинался заново.
Шея и лицо Фергала налились ярко-красным, а потом потемнели до фиолетово-черного цвета, на который было страшно смотреть, но от которого нельзя было оторвать глаз. Его лицо было сплошь желтые зубы, раздутые ноздри и щели глаз в наморщенной коже; он поистине рычал как зверь. Слюна хлестала из его рта, как будто он был бешеным лающим псом. Злоба преобразила его полностью.
– Это она! Это она! Хотела заставить меня настучать легавым!
Но попытки Драча спастись и перенаправить насилие в сторону Стефани только больше распаляли Фергала. И следующий удар в белое лицо Драча породил звук, как от столкновения крикетной битой с кокосом. В черепе эхо, челюсть дрожит.
Стефани была уверена, что у Драча сломалась шея или что его голова разлетелась осколками, как керамическая ваза.
– Ллляха-муха, типа, – пробормотал он и уронил руки, которыми пытался удержать Фергала, или оттолкнуть его; к тому моменту цель этого движения была так же неясна, как пьяный взгляд Драча.
Затем он попытался развернуться и убрести от нападающего, что произвело такую же реакцию, как бензин, подлитый в жаровню.
– Не смей от меня отворачиваться! – Фергал ревел это снова и снова, брызгая слюной и словно бы задавая ритм граду ударов, достающих до кости.
Невозможность легко достать лицо приятеля разъярила Фергала до того, что он ухватил клок волос Драча, на самой макушке, и потянул его голову вниз, чтобы влепить кулак в его физиономию. И хотя Стефани отвернулась, звук преследовал ее; такой треск, словно большая металлическая ложка равномерно била по открытой коробке яиц, обращая их в жижу.
Та часть ее, которую она узнала только в кухне первого этажа, чувства, которые она, вспоминая, все еще пыталась осудить, эмоции, которым, как думала она, не было места у нее внутри, неожиданно воспряли в тот момент со слепым и одуряющим возбуждением. И лишь после она возненавидела себя за это новое, ошеломительное желание. Но в момент уничтожения Драча ей хотелось скандировать: «Убей его! Убей его! Убей его!», пока Фергал бил, и бил, и бил что-то, затихшее на полу. Потом она подумала о Маргарите, юной, прекрасной Маргарите, и застонала, и почувствовала, как ее желудок пытается извергнуть свою пустоту в комнату, казавшуюся маленькой и незначительной в сравнении с буйством насилия, добавившим – Стефани была в этом уверена – очередной труп на счет дома № 82.
Но даже удары и пинки, наполовину загнавшие тело Драча под кровать, где он, задыхаясь, втягивал воздух сквозь заполнявшую разбитый рот кровь, не были достаточным наказанием и не уняли злобы Фергала. Потому что затем он вытащил Драча из-под кровати за курчавые волосы, протащил, как ребенка, по полу, оторвал от земли и швырнул его обмякшее тело в зеркальные двери шкафа.
Только серебристая лавина, рожденная пробившим две широкие стеклянные двери человеческим телом, вывела Фергала из жестокого транса. Какое-то время он казался дезориентированным и просто стоял на месте, шмыгая и разглядывая порезы на костяшках. В конце концов он посмотрел на Драча и бесстрастно сказал:
– Манда.
Неловко отставив одну руку и поддерживая ее запястье второй, Фергал вышел из комнаты, шмыгая на ходу.
И его уход вывел Стефани из ступора, и она заползла так далеко, как позволяла длина цепи, чтобы отыскать на ковре, схватить и забрать с собой длинный кусок зеркала, прежде чем вернуться на прежнюю свою позицию у изножья кровати.
Она просунула кусок стекла себе за спину, под кровать. И снова прислонилась к матрасу, задыхаясь и чуть не плача от облегчения, что насилие прекратилось.
Это было невероятно и невозможно, но Драч остался жив. Хотя он не сдвинулся оттуда, где лежал (наполовину в полости шкафа), но закашлялся и что-то пробормотал, прежде чем снова затихнуть.
Фергал, ухмыляясь, вернулся в комнату, с замотанной в мокрую туалетную бумагу рукой. Он смущенно улыбнулся Стефани, как будто в комнате не случилось ничего особенного, и сказал:
– Ой. – За этим последовала низкая и вымученная имитация смеха. – Наверно, у него головка болеть будет. Как думаешь? Хе-хе-хе.
Он пихнул затихшее и неподвижное тело Драча носком грязного ботинка:
– Я уж, честно говоря, и не вспомню, сколько ты, Драч, нарывался на головомойку.
В следующем, более естественном смешке слышалось злорадство. Отсмеявшись, он выплюнул длинную струю слюны и мокроты Драчу на спину, а потом потащил подельника в коридор – за ногу, по битому стеклу.
Фергал вернулся в комнату только для того, чтобы загнать самые крупные куски зеркала ногой под шкаф, подальше от Стефани. Пока он пинал стекло, она съеживалась от мысли, что он заглянет под кровать и найдет спрятанный ею осколок.
«Он забьет тебя ногами до смерти на том месте, где ты сидишь».
Но Фергал так и не подошел к кровати. А прежде чем выйти из комнаты, он улыбнулся ей:
– О, а ты не в курсе, та лавка у паба политиленом не торгует? Боюсь, придется тя закопать в саду под тем деревом, вместе с твоим парнем. Составишь ему компанию.