В ванной, например. Там холодная вода и, между прочим, хрень какая-то непонятная. А я и забыл. Да и кот не напомнил. Точно другая голова нужна. Пойдем хоть эту остудим.
В ванной пованивало, однако было чисто — ну, не как в мамины времена, но вполне — как после моей старательной уборки. Хм, что значит «как». После моей уборки, все правильно. И унитаз был чистый, и раковина. В ванне вокруг стока была неровная сероватая клякса, будто очень грязная вода долго уйти не могла. Я попробовал вспомнить, была ли вода после меня такой уж грязной и обмывал ли я ванну после себя. Вспоминалось то так, то эдак. А попахивало из стока, да.
Короче, я пустил воду, побрызгал на кляксу, зажимая кран рукой, и грязь смылась махом.
Я полюбовался чистым дном, стащил кофту и сам ополоснулся до пояса прохладной водой — а голову задержал, пока во лбу не заныло. Растерся полотенцем, обмениваясь неодобрительными взглядами с котом, присевшим возле унитаза, и сообразил, что ему же и более основательно приседать надо. А объяснить ему всю правду про унитаз я вряд ли смогу.
Следующие полчаса я извел на поиски посуды, из которой можно сделать лоток и остаться в живых после маминого возвращения. Несколько сковородок и контейнеров с кухни отпали, ящик Дилькиного стола тоже. Наконец я плюнул на масштаб и здравый смысл и притащил с балкона старые ледянки и ведро с песком. В это ведро мы елку ставили, чтобы зеленела подольше. Елке это сильно не помогало. Может, коту поможет.
Я щедро сыпанул четверть ведра в ледянки и обнаружил, что места в ванной почти не осталось. Пришлось унести остаток песка на балкон, а ледянки впихнуть между унитазом и стиральной машиной. Впихнулись почти идеально, дно самую малость на скобку ушло.
Кот снисходительно наблюдал за маневрами. Я осторожно переставил его на песок и несколько раз объяснил, что это и для чего. Даже присел и покряхтел для убедительности. Кот слушал, замерев. Видать, я актер бешеного таланта. А может, и великий наставник. Посмотрим.
— Надо будет — разберешься, — сказал я, сполоснул руки и убежал в зал, пока не забыл еще десяток древних вариантов пароля, которые вспомнились по ходу творческих мук.
Я прочно сел в кресло, намереваясь не вставать без победы. И только теперь заметил, сколько пыли на экране. Ужас сколько. Это я посмотрел под другим углом, или луч из окошка теперь иначе падал. Ну Дилька, коза, просил же ее нормально вытереть. А тут прям слой, спасибо, мама не видит. Я поморщился, по тянулся к монитору, чтобы смахнуть бархатистый налет ребром ладони, — и медленно убрал руку. Сполз с кресла почти на пол, поглядел, прищурившись, отполз на шаг и посмотрел сбоку. Выключил дисплей и тут же включил — потому что на выключенном экране отпечаток исчез, а на медленно разгоревшемся так же неторопливо и торжественно проявился.
Натуральный отпечаток: остренький штампик в слой, не знаю, мягкого песка сунули и тут же убрали. «Lub qas».
Бессмыслица какая-то, сроду такого не слышал. Или слышал. Да какая разница.
Может, конечно, случайно пыль так легла. Но чего я теряю-то? Я набрал «Lub qas» и нежно нажал кнопку ввода.
На экране развернулась родная и почти забытая уже голубая заставка с иконками.
И связь была.
Я торжествующе взвыл и упал в Сеть. Не отвлекаясь на размышления о том, откуда могли взяться слова на экране, почему они сработали как пароль и как такие чудеса возможны с физической и логической точек зрения. На досуге подумаю, если время найдется.
Время нашлось. Никого из пацанов в Сети не было, наглухо. Висела пара девчонок, Кудряшова в том числе, — но с ними я общаться не рвался. Подумал и ушел в режим невидимки — а то начнется бесконечная бессмысленная беседа, по итогам которой чувствуешь себя грубым дебилом, виноватым во всем на свете. Была у меня пара опытов, после которых я от подобных развлечений уклонялся. Дело Юльки из параллельного живет и побеждает. И не будет мне покоя, пока девчонки этот возраст не пройдут. А потом нас колбасить начнет, знаем-знаем.
Меня заколбасило немедленно. Захотелось ломиться в каждую дверь подъезда и всего дома с мудрыми вопросами про девчонку в синем костюме, лица не помню — может, вы вспомните? Я взял себя в руки и поскакал дальше.
В почте и личных сообщениях ничего интересного не было. Народ вымер. Ну правильно, каникулы, все по курортам и базам разъехались или по улицам рассекают. Ильдарик только радостно сообщал всем, что сегодня внеочередная тренировка — Михалыч раньше времени вернулся. А у меня бюллетень, между прочим, имею право сачковать. Погулять вот можно было бы — а где? Все наши точки обходить — так это утомишься прежде, чем разгуляешься. Созвониться бы — а телефона нет. Можно по городскому, да я номеров я толком не помню — запоминателем у меня телефон работал. Но можно ведь узнать.
Тут городской телефон зазвонил, словно на мои мысли откликнулся. Я замер. Из больницы, наверное. Меня ищут. Блин, нельзя никому звонить. Тогда наш телефон будет показывать, что линия занята, а значит, кто-то из нашей квартиры разговаривает, и этот кто-то явно я. И можно за мной выезжать — с санитарами и шприцами.
Телефон замолчал, чтобы ожить через несколько секунд. Я потянулся отрубить звук или выдернуть шнур, но не рискнул. Может, это тоже на том конце провода отслеживается. Но сидеть и слушать улюлюканье невозможно, свихнусь элементарно.
Гулять пойду. Не. По улице бродить, как бомж? Что-то ни разу это мне не вперлось. А что делать?
А схожу-ка я на тренировку, неожиданно понял я. Это будет правильно, интересно и по-мужски. И я как бы не прячусь ни от кого, а сам, по своей воле и инициативе иду заниматься делом, полезным для себя и всей страны. Чемпионом стану, родину прославлю, все такое. Хотел же — ну вот. Сегодня как раз четверг, и тренька как раз через сорок минут. Заодно и посмотрим, совсем ли я больной.
Оказалось, что совсем.
3
Я не выдержал и сделал пару кругов по двору и за нашим домом — просто чтобы убедиться, что след, который так заботливо довел меня, не проявился где-нибудь. Внезапно так. След не проявился, а я не опоздал в спортшколу.
Все были уже в зале, поэтому я переоделся в темпе, выскочил вовремя, встал в строй и понял, как соскучился по всему — по пацанам, по форме, по легкой радости, с которой ждешь приятной нагрузки и несмертельного боя, даже по душноватому запаху раздевалки. Ребята были громкие и веселые, потому что после каникул, а Михалыч смешной — со свежим фингалом, потому что после сборов. Наше ехидное сочувствие он встретил рычанием и страшными угрозами, но традиционно выполнил самую нестрашную — отправил нас наматывать круги по залу, хотя мы могли и без этого прекрасно размяться. Сам Михалыч сидел на краю ринга, болтая ножками, и вещал на тему «Разъелись за каникулы, носороги». Когда главный носорог Булатик второй раз воткнулся в мешок и чуть не улетел вместе с ним в окно, Михалыч хмыкнул, скомандовал «Шагом!», потом поставил всех на кулаки и принялся размеренно рассказывать, расхаживая вдоль нашего сопения.
Обычно Михалыч выдавал по поводу своих спортивных достижений драмы в двух частях — он показывал, что да как было, а мы должны были объяснить, кто да в чем ошибся. Сегодня вышло не так. И достижение оказалось не спортивным. Не достижением.
— Ну вот, последний день, отработали, пошли шашлыки делать. А я уголь пер из соседней деревни, пять мешков, они легкие, но неудобные, еще и порвался один. Я весь негр, надо умыться, да? У нас там банька с бассейном — ну, я говорил. Я побежал, отмылся, в бане посидел, смотрю — время еще есть, дай-ка поплаваю. Бульк в бассейн, а там никого, хорошо. Свет включать не стал, в темноте ж плавать расчудесно…
— Ага, мы в том году в Крыму были, тоже ночью ходили, прикольно так… — затараторил Айдарикджир, тут же усох под гневными взглядами соседей и старательно запыхтел дальше.
Михалыч усмехнулся и продолжил:
— Вот. Я несколько кругов силой сделал, дальше на спине потихонечку плыву такой расслабленный. Там шум из баньки, народ пришел, фестивалят чегото, а мне-то одинаково. И тут хлобысть, дверь в бассейн распахивается, и шайба такая под центнер с разбегу в бассейн — баммм! И мне пяткой в глаз.
Народ охнул, а Булатик аж на колено оперся — он, понятно, отжиматься давно перестал, типа, занят, аудирование у него, извините.
— Ну, может, не пяткой, но как кувалдой. Я такой бульк на дно, воздух на фиг весь вышибло, барахтаюсь, еле выплыл. А он и не заметил — рассекает себе туда-сюда, хорошо ему. Аж стонет от радости. Ну, думаю, сейчас начнет лицом вниз плавать, баран безмозглый. Наперерез ему выплыл, по воде шарах — он по тормозам, фонтан до потолка. Заметил наконец. Ты чего ж, говорю, творишь земляк. А сам гляжу — ё, это ж Кулаков.
— Олежка? — хором выдохнули-протянули Илюха с Айдаром-джиром.
Они тоже завязали отжиматься — да и все завязали. Ибо внимали.
— Олег Саныч, — с удовольствием подтвердил Михалыч. — «Ак барс», оказывается, на базу приехал — и из автобуса в баньку. Ну и мне в глаз.
— Ну и вы ему?.. — обмирая, спросил Булатик, а остальные слушали, раскрыв рот.
— Ну и я ему, ну что я ему. У нас вообще-то игра сегодня, с саловатыми, а я ключевого игрока выбивать буду, что ли? Сказал ему пару ласковых и за льдом поплыл.
Хм, подумал я, а Биг Айдар хмуро спросил:
— Ну он хоть извинился?
— Ха. Два часа вокруг прыгал: извинялся, за льдом бегал, вискарь совал. Прости, говорит, нам сказали, что в бассейне никого, говорит, и все такое. Проходку на игру обещал — а после, говорит, ты мне можешь врезать. Если проиграем, я даже не обижусь, говорит.
— Ну, тогда ладно, — сказал потеплевшим тоном Айдар, который любил справедливость.
— А врежете? — поинтересовался Илюха, который любил, чтобы мясо и кишки.
— Правый кросс, а?
Правый кросс у Михалыча был коронкой, он им грушу однажды с веревки сорвал — говорит, что нечаянно. Смутился тогда страшно, старательно повесил все обратно, а нам велел никому не рассказывать. Мы послушались, ага. Два раза.