Папа не понимал меня, поскольку был человеком консервативным. После Корейской войны он был вынужден расстаться с родными и категорически возражал против того, чтобы я жила отдельно от семьи. Именно поэтому я поступила на кафедру корейского языка, уехать работать за границу было практически невозможно. В конце концов, после громких скандалов, я покинула родительский дом. Преодолев упорство семьи, я совершила побег, узнав о том, что в квартире, где Макото снимал жильё, освободилась комната. Я заплатила за аренду вперёд ещё до того, как получила разрешение родителей. Когда в семье страсти улеглись, я собрала вещи и переехала туда. Вечером, увидев меня в квартире, Макото очень удивился. Я, прикрыв рот руками, будто от удивления, сделала вид, что для меня это тоже неожиданность.
— Ой, Макото, ты тоже здесь живёшь?
— Джиён, как ты здесь оказалась?
— Я теперь снимаю здесь комнату, это ближе к университету.
— Ты ведь жила в Сеуле?
— Приятно встретить тебя здесь.
— Взаимно.
На лице Макото мелькнула непонятная японская улыбка, и он направился к себе в комнату. Я чувствовала неловкость, но, с другой стороны, мне было наплевать. В голове мелькнула оптимистичная мысль: «Если он поймёт, что я неравнодушна к нему, это даже к лучшему».
Здесь нас кормили, хоть и отвратительно. Готовили настолько плохо, что, казалось, даже в тюрьме кормят вкуснее. Кроме Макото, все остальные жильцы были тоже отвратительными. Но, к моему удивлению, у него со всеми были прекрасные отношения. К хозяйке он обращался «тётушка», а с другими жильцами по вечерам ходил пить пиво. Когда девчонки, учащиеся в бакалавриате, приставали к нему с какими-нибудь детскими играми, он всегда отвечал им улыбкой.
Да, Макото был святым. Он был живым святым, сошедшим к нам с небес, и вёл нас к счастью и спасению от грехов. Как мать Тереза. Его не волновали ни плохие характеры окружающих, ни бессовестно пересоленный суп из соевой пасты, который он ел с видом небожителя, поглощающего амброзию.
Но мне было нелегко подойти к этому святому. Хотя я и жила с ним в одной квартире, но всё ещё толком с ним не поговорила. Я узнала, когда он уходит в университет. В семь часов он уже завтракал, положив в ногах собранный рюкзак. У меня не было утренних занятий, я предпочитала высыпаться. Но чтобы пойти в университет с Макото, надо было заставить себя встать пораньше. Даже представить было приятно, как мы с Макото шагаем в университет по бульвару среди цветущих азалий, магнолий и сирени на зависть остальным девушкам. Но для этого мне нужно было встать очень рано, успеть умыться и накраситься. После того как мне не удалось проснуться в шесть часов, я решила вовсе не спать. Я выпила столько кофе, что им могли бы отравить стрелковую роту, успела привести себя в порядок и имела честь шагать с нашим святым по улице, утопающей в зелени.
За завтраком, как и все японцы, Макото ел палочками. В левой руке он держал миску с рисом, а в правой палочки, с которыми ловко управлялся. Иногда он клал на рис кусочки маринованных овощей и поливал всё это соевым соусом. Чтобы Макото не заметил, как плохо я действую палочками, что для кореянки было странно, я съела ложкой только немного риса.
— Я думал, что ты не завтракаешь.
Он говорил, а сам ловко орудовал палочками. Интересно, я хоть немного волную его?
— Я узнала, что завтрак полезен, и теперь решила не пропускать его. А ты всегда завтракаешь?
Девчонки, живущие в соседних комнатах, смотрели на меня так, будто хотели сказать: «И ты одна из нас?»
— Конечно. Нужно хорошо питаться. Для того чтобы хорошо трудиться, нужно хорошо питаться.
Девчонки-лисы захихикали: «Макото, вы так хорошо говорите по-корейски». — «Аригато годзаимас», — Макото усмехнулся и поблагодарил по-японски. Было видно, что две девушки тоже не спали, как и я, глаза их были припухшие, но зато макияж был на месте.
В общем, мне удалось прогуляться до университета с Макото по свежему утреннему воздуху. Это было такое приятное утро, что все неудобства, включая противный завтрак, бессонную ночь и жёсткую постель, отходили на задний план.
— Макото, почему ты решил учиться в Корее?
— Долгая история. Ещё в школе я встречался с одной девушкой…
Ах, как мне нравятся такие романтичные истории! Хорошо, очень хорошо. Продолжай, Макото. Я утешу тебя, мой мальчик!
— Она была кореянкой. Поэтому я стал интересоваться Кореей. По карте Корея оказалась совсем рядом с Японией. Страна была разделена надвое. Вверху находилась Северная Корея, внизу — Южная. В Северную попасть было сложно, и я решил побольше узнать о Южной Корее и в итоге оказался здесь.
Хорошо. Проблему разделения страны не будем трогать.
— Ты всё ещё встречаешься с этой девушкой?
— После поступления в университет…
— Университет Васэда?
— Откуда ты знаешь?
— Ты же сам рассказывал о себе в начале семестра.
— Об этом я, кажется, не говорил.
Макото покачал головой. А я быстро заговорила о другом:
— Так что было после поступления в университет?
— Она тогда не поступила и устроилась бухгалтером в какой-то кредитный кооператив, клиентами которого были в основном выходцы из Кореи. Но мы продолжали встречаться. А однажды ко мне пришёл её отец со своими братьями. Я и не знал, что у её отца десяток братьев, это такая редкость.
— И что сказал отец?
— У него был бизнес. Пять клубов патинко в Токио и три в Осаке. Он сказал: «Прошу, прекрати отношения с моей дочерью. Если ты придёшь в мой клуб, я посажу тебя за хорошую машину. Ты понял, о чём я?»
— Что это значит?
— Ну, наверное, то, что, если я не прекращу встречаться с девушкой, меня убьют и выкинут труп в Токийский залив.
— Как это? Ты серьёзно?
— Если бы ты могла видеть её отца и его братьев, тебе бы они тоже показались страшными. Я чувствовал себя стоящим на конце высокого бамбукового шеста, трепещущим, как огонь свечи на ветру.
— И как ты поступил?
— Говорят, что человек может выжить даже среди тигров, если он сообразительный и умный. Я постарался сделать вид, что совсем их не боюсь, и согласился с ними.
— Как же так? Ты так легко с ней расстался?
Макото остановился, выпучил на меня глаза, словно не понимая, почему меня это может удивлять:
— А что я должен был сделать? Жизнь у меня только одна.
Вообще-то он прав. С какой стати я его упрекаю? Я должна утешать, причём как можно теплее.
— Как учёба здесь? Тебе не тяжело жить за границей?
— Не тяжело. Наоборот, мне очень интересно.
— Что именно интересно?
— Сами корейцы интересны. Сначала мне были непонятны некоторые моменты. Например, когда друзья приходят в гости, почему-то они без разрешения начинают исследовать холодильник и доставать оттуда напитки. Есть такое?
— Да. Бывает.
— У нас в Японии это немыслимо.
— Понятно.
— Ведь кухня это священное место для хозяйки. Кажется, корейцев это мало волнует. Сначала мне подобное казалось пределом невоспитанности, но через некоторое время я привык и сам стал так делать, это очень удобно в гостях. Теперь я сам, когда прихожу, открываю холодильник, проверяю, есть ли там что-нибудь вкусное, вытаскиваю бутылки с соками, колой, могу завалиться на диван и вздремнуть. Как говорится, дальше — больше.
— Заходи ко мне в гости, Макото. Я буду рада тебя видеть. Правда, у меня в комнате нет холодильника, но я смогу предложить луковые чипсы, как ты на это смотришь?
— И учиться мне тоже интересно. И интересен Сеул, который при японцах назывался Кёнсон. Он намного интересней Токио.
— А какая тема будет у твоей научной статьи?
— Может быть, о писателе Ким Саляне. Меня интересуют писатели, которые перебрались в Японию и стали писать на японском. Ведь у меня с ними есть общее: я, японец, напишу статью по-корейски. Чужестранцы, национальные меньшинства, изгнанники, просто одинокие люди, волей случая оказавшиеся в чужой стране, мне интересны.
В этот момент я почувствовала, как скрипнул засов, открывающий дверь в сердце Макото. Наверное, сработала женская интуиция. Мне показалось, что он приоткрыл свою душу. Ты так одинок! Я готова стать пристанищем для твоей усталой души, где ты смог бы отдохнуть в самые трудные моменты своей жизни!
Но, оказывается, не я одна проявляла интерес к Макото. Её звали Хёнчу, она училась на третьем курсе, у неё было милое личико в веснушках, и она нравилась мальчишкам, так как выглядела слабой и беззащитной. Одним словом, она была девушкой того типа, к которому другие девушки относились не очень хорошо. Веки она красила синими тенями и от этого походила на зомби, но мужчинам, видимо, нравились такие. Из-за своего нелепого макияжа, как у героинь из фильмов ужасов, от вида которых мороз пробирал по коже, она выглядела не совсем здоровой. Походка у неё была как у тяжелобольной, она еле волочила ноги, будто у неё по меньшей мере туберкулёз лёгких, мужчинам она всегда улыбалась какой-то непонятной улыбкой. Когда ей говорили что-нибудь неприятное, она отвечала: «Извините, у меня кружится голова, наверное, малокровие», и уходила с весёлых студенческих пирушек в барах. Её обмороки постоянно портили дружную весёлую атмосферу. Странно, что она никогда не теряла сознание в женской компании, но стоило рядом появиться какому-нибудь симпатичному мужчине, как она валилась в обморок. Другие девушки, конечно, догадывались о её игре, но никто ничего ей не говорил, так как с этим ничего нельзя было поделать, мы только наблюдали со стороны. При этом она не просто теряла сознание, у неё был особый ритуал. Она не валилась на пол без сил с грохотом, она легко поднимала правую руку, касалась головы, которая медленно склонялась набок, затем раздавался нежный стон и очень медленно и изящно, слегка сложив колени, она опускалась. Так что, когда её рука хотя бы чуть касалась виска и голова склонялась к плечу, мужчины тут же вскакивали, чтобы поддержать её. Поэтому Хёнчу ещё ни разу не валялась на полу, неуклюже раскинувшись, а всегда приходила в себя в объятиях мужчины. Прямо Версаль, восемнадцатый век! Однажды, когда она потеряла сознание в очередной раз, Хичон, которая училась с нами, сказала: «Оставьте её, она скоро придёт в себя. Она не больна, просто разыгрывает нас». Как же Хичон тогда ругали мужчины за её бессердечность! Тогда Хёнчу не приходила в сознание дольше обычного. Хичон тоже девушка не простая, но Хёнчу так легко не сдавалась. Она тогда устроила такую сцену, что чуть не пришлось вызывать скорую.