– Присаживайтесь, – сказал он. – Возьмите буклет. Это была предвыборная реклама. Саня собирался баллотироваться в мэры. На фотографии он боксёрской перчаткой вдребезги разбивал слова «коррупция», «воровство», «нищета», «произвол».
– Вы по какому вопросу? – спросил Кожухов.
– Я приехал из Москвы, – ответил Барановский.
Саня привстал.
– От Владимира Вольфовича?
– В смысле?
– Вас Владимир Вольфович прислал? Он обещал, что пришлёт специалиста.
– Нет, не совсем. Я случайно увидел ваш плакат. Мы раньше были знакомы, давно. Я решил кое-что выяснить. Наверняка вы знаете.
– Фамилия ваша как? – спросил Кожухов.
Барановский назвал свою фамилию.
– Имя, отчество?
Он записывал в блокнот.
– Да, правда, что-то знакомое. Но не вспомню.
– Это не так важно.
– Думаете?
– Ага. Лиза Матвеева, – сказал Барановский.
Кожухов молчал. Почесал кончик носа и пошевелил им.
– Дальше.
– Я бы хотел узнать, что с ней.
– А это кто вообще?
– Не помните?
Он пожал плечами.
– Первый раз слышу, если честно.
– Не может такого быть, – сказал Барановский.
– Почему не может, если я и правда не знаю, о ком речь.
– Ты просто забыл.
– Говорите мне «вы».
– Извините. Просто мы раньше были знакомы, говорю.
– Вас я тоже не знаю, хотя лицо знакомое.
– Лиза была моей девушкой. Я её безумно любил. Она ушла к вам. Это было шестнадцать лет назад. Потом я уехал в Москву. Последнее, что я слышал о ней, что вы её бросили и женились на дочери директора мясокомбината. Потом я уже не интересовался её судьбой. Старался забыть. Я редко приезжал сюда, потому что сразу накатывало всё это. Сейчас я приехал по важному делу. И не могу отделаться от мысли о Лизе. Понимаете? Я должен узнать, что с ней сейчас. Мне это почему-то не даёт покоя.
Пока Барановский говорил, Кожухов тянул чай, опустив в чашку краешек густых усов.
– Ясно, ясно, – сказал он и посмотрел в окно. – Ясно, ясно.
– Вспомнили?
– Кто поручил собрать компромат на меня?
– В смысле? – спросил Барановский.
– Не надо! – крикнул Кожухов и хлопнул толстой ладонью по столу. Потом добавил спокойным голосом: – Не надо меня считать идиотом.
Он наклонился, выдвинул ящик и достал боксёрские перчатки.
– На днях был звонок, – сказал Кожухов, натягивая их. – Якобы из газеты. Сначала спросили про этот сраный мост. Но я за мост не отвечаю, он в другом районе. А потом стали расспрашивать про шлюху из пансионата. Якобы я ей выстрелил солью из ружья в жопу. А теперь ты явился…
Кожухов вышел из-за стола, ударяя перчаткой о перчатку.
– Кто послал?! Кто дал команду компромат собирать?! – заорал он.
Барановский попятился.
– Очнись, Саня! Какой компромат? Какие шлюхи? Какая соль? Просто скажи, где Лиза сейчас. А не знаешь, так и бог с ним.
Кожухов выбросил левый джеб, и Барановский, на секунду ослепнув, вылетел из кабинета спиной вперёд. В голову будто врезалась полуторапудовая гиря. Через несколько секунд он очнулся и увидел, что лежит на полу. Новые старушки бесстрастно на него смотрели. Секретарша застыла. Кожухов стоял в дверном проёме и с симпатией осматривал свою левую руку.
– Это говно сюда больше не пускать, – сказал он веско и закрылся в кабинете.
– Правильно, – сказала одна из старушек.
Барановский перевернулся и на четвереньках выполз из приёмной. Перед глазами всё плыло. Потом он немного посидел на ступеньках, чуть-чуть пришёл в себя и спустился.
– До свидания! – сказал охранник.
– До свидания, – отозвался Барановский.
Он лежал в номере с мокрым полотенцем на лице и потихоньку возвращался в нормальное состояние. Пару лет назад он был в Нью-Йорке на книжной ярмарке. В коридоре отеля стояли автоматы со льдом. Можно было насыпать в полотенце и приложить к больной с похмелья голове. Очень удобно. А на лице у него сидела чернокожая проститутка. Барановский был против, но слишком напился, и эта сволочь его легко поборола, при этом хохоча как чокнутая. Наверно, хотела показать белой швали, где ей самое место.
В дверь постучали. Он стащил полотенце и открыл. Пришла администраторша. В руках она держала стопку книг.
– Я узнала, что вы остались, и не могла не попросить вас…
– Да, да, – перебил Барановский. – Входите.
Он порылся в сумке, отыскал шариковую ручку.
– А как ваши дела? – спросила администраторша.
Барановский посмотрел на бейджик – «Анна».
– Нормально, спасибо.
– Плохо спали? Лицо усталое.
– Да, работаю над книгой.
– Ой, правда? А про что она?
– Ну про жизнь.
– Как интересно.
Она села на кровать и положила рядом книги. Барановский стал подписывать. В голове было пусто. Пожелания получались пошловатые: «Счастья вам, дорогая читательница, любви и мирного неба». Потом в стопке попалась книга писателя Льва Зильберштейна, которого Барановский терпеть не мог.
– Это не моё, – проворчал он.
– Ой, простите, случайно прихватила. Он у меня рядом с вами стоит.
– Понятно.
Оставшиеся книги Барановский пометил лишь корявой подписью и датой.
– Спасибо, – сказала Анна.
Она наклонилась и поцеловала его в щёку.
– Пожалуйста.
– Я так счастлива, так счастлива.
– Надеюсь.
– Сердце сейчас выскочит из груди.
– Поберегите его, ваше сердце.
Она ушла. Барановский достал водку, выпил полстакана, поглядел в окно и неожиданно представил, как эта крупнотелая женщина сидит у него на лице. Фантазия не вызвала неприязни. Он даже немного возбудился.
Выпил ещё полстакана. «Всё из-за тебя. Если бы не ты, я бы не превратился в такого скота. Я просто мщу тебе, бездушная гадина», – подумал Барановский, глядя на спину Ленина. Хотя вождь был тут ни при чём.
Он попил из коробки сок. Тот, кажется, немного прокис. «Хорошо. Отравиться и сдохнуть в этом замшелом номере».
Вечером позвонил Миша.
– Изменений нет, – сказал он. – Врач сказал ждать. Но чего ждать-то?
– Ясно чего, – ответил Барановский мрачно.
– Но я надеюсь на чудо, понимаешь?
– Да, я тоже на него надеюсь.
– Вань, сегодня я в церковь зашёл, поставил свечку.
– Какую?
– За здравие, конечно! Сходи и ты, а? Поставь свечку, помолись.
– Ладно, схожу завтра.
– Спасибо.
– Ну о чём ты!
– Надя ходила тоже. Я подумал, знаешь чего? Надя ходила, я ходил. Теперь ты. Бог любит троицу.
– Ага.
Барановский представил, как Надя сидит на лице у его брата. Потом он представил Лизу, сидящую у него на лице, и резко возбудился. Это был какой-то чудовищный морок – мысли о Лизе, похоть, ощущение безысходности, тоска. Он попрощался с братом и написал любовнице из Петербурга похабное сообщение. Потом написал новой читательнице. Никто не отвечал. Он задёрнул занавеску, спустил штаны, трусы, лег на кровать и стал гладить член, представляя, как они с Лизой поочередно сидят друг у друга на лицах. Не работало. Он представил, как насилует всех женщин, которых встречал за последние дни. Кроме матери, конечно.
В дверь постучали. Барановский остановился, застегнул ширинку и открыл. Вернулась администраторша. Он решил, что сегодня ночью её трахнет.
– Иван, – сказала она смущённо. – Я, наверное, не прощу себе, если не попрошу вас о чём-то важном. – Да, входите.
Анна вошла.
– Только поймите меня правильно. И не обижайтесь.
– Конечно, я не обижусь.
– Наш город маленький. Почти все друг друга знают.
– Не волнуйтесь. Никто ничего не узнает.
– Вы про что?
– Продолжайте, – сказал Барановский.
– Так вот. Мало кто выбился в знаменитости из наших земляков. Вы, художник Протасов и герой-танкист Владимир Егоров. Но он погиб в сорок четвёртом году.
Его никто и не помнит, к сожалению. Да и Протасова мало кто помнит. Он ведь спился ещё в начале девяностых.
Барановский заметил, что её трясет от волнения. – Да и не часто к нам приезжают культурные знаменитости. Я хочу предложить вам выступить в нашем книжном клубе.
– Что? Где? Серьёзно? – спросил Барановский.
– Да. У нас есть книжный клуб. Довольно большой. Около семидесяти членов. Раз в месяц мы собираемся. Если вы согласитесь выступить, это будет грандиозное событие. Только заплатить мы вам много не сможем. Но некоторую сумму соберём точно. Пока не могу сказать какую.
Барановский сел на кровать. От возбуждения не осталось и следа. Ему хотелось выпить ещё немного, залезть под одеяло и уснуть. Лучше всего – навсегда. – Не знаю. Не могу обещать. Я в такой непростой ситуации сейчас. Всё может сорваться.
– Да, я знаю про вашу маму.
– Откуда?
– Ну город же маленький.
– А, да. Так что сами видите…
– Но это может отвлечь вас от неприятных мыслей. Обещаю, народ соберётся. Мы разместим объявления во всех соцсетях.
– Я подумаю, хорошо.
– Спасибо.
Когда она ушла, Барановский, как и планировал, выпил водки, залез под одеяло и быстро уснул. Конечно, не навсегда. Утром он проснулся и долго смотрел в окно на спину Ленина. Ночью его осенило. Всё, что случилось – знак. Лиза Матвеева придёт на выступление. Иначе и быть не может.
Анна завизжала, кинулась ему на шею и стала целовать лицо. У неё были сильные руки. Чуть голову на радостях не открутила.
– Ладно, ладно, – простонал Барановский. – Не переживайте так.
– Ох, легко сказать! Меня всю колотит. Сейчас же начинаю кампанию.
– Кампанию?
– Да. Сегодня среда? Как насчёт вечера субботы?
– Хорошо. А где это будет происходить?
– В библиотеке. Мы собираемся обычно в центральной библиотеке. У них отличный зал для выступлений. Как думаете, если я соберу по триста рублей с носа, вам этого будет достаточно?
– Не надо денег, – сказал Барановский. Он решил, что если попытается получить материальную выгоду, Лиза не придёт. Деньги нарушат чистоту его помыслов.