Они зашли в небольшое служебное помещение.
Там стоял стол с закуской и выпивкой. Несколько женщин тут же окружили Барановского.
– Ах-ах, мы в таком восторге.
– Вы хорошо так выступили.
– Спасибо, вы самый мой любимый писатель.
– А то, что вы читали в самом начале, это ваш новый роман?
– Нет, это не моё. Я ошибся.
– Вы любите такое читать?
– А Лиза Матвеева – это кто?
Водки не было. Но вина оказалось в достатке. Барановский протянул руку к бутылке, решив в ней утонуть.
Проснувшись, он почувствовал, что за спиной кто-то лежит. Протянул руку и нащупал мягкую, тёплую ногу. Барановский перевернулся и приподнял одеяло. Женщина была ему не знакома. На вид лет тридцать, волосы светлые, корни не прокрашены. На животе небольшие складки. На полу он заметил подсохший, сморщенный презерватив.
Было позднее утро. За окном моросил дождь. Барановский нашёл трусы, заглянул в холодильник. Там было несколько коробок сока, которые он не допил. Выбрав апельсиновый, он присосался к отверстию.
– Мяяуу! – взвизгнуло за спиной.
Барановский дёрнулся и плеснул сок на грудь и живот. Дама сидела на кровати и, морщась, тёрла груди. – Вы меня напугали, – сказал Барановский.
– Вы? Какой вежливый стал.
– Соку?
– Давай.
Барановский протянул коробку, сел рядом.
– Я что-то не очень помню.
– Меня, что ли?
– Да. И вообще. Ты с вечера?
– Нет, я ночью приехала.
– Откуда?
– Ты дурак, что ли?
– Ты была на выступлении? Мы там познакомились?
Она слезла с кровати и ушла в душ. Барановский отыскал телефон. Пропущенных вызовов не было. Он подобрал презерватив и бросил в ведёрко для мусора.
Она вышла из душа и стала одеваться.
– Значит, ладно, ночь была не полная. За половину ты мне должен четыре тысячи. И пятьсот за фейсситтинг. – Что это ещё за фигня? – спросил Барановский.
– Так, не начинай. С тебя четыре пятьсот. Начнёшь выделываться, я уйду, но приедут Бородач и Седой.
– Ладно-ладно, – махнул рукой Барановский. – Я против, что ли? Просто спросил.
Он порылся в бумажнике.
– Как тебя зовут?
– Магдалина.
– Ты карты принимаешь?
– Ебанись, родной! Какие карты? Я что, с терминалом хожу?
– Не кричи. Тут рядом есть банкоматы?
– Бля, мне это не нравится.
– Чего такого, – сказал Барановский. – Вместе спустимся, я сниму деньги и отдам.
– Ну смотри. Захочешь кинуть, Седой тебе голову отпилит.
– Не надо угрожать. Я, вообще-то, известный писатель. Я не обманываю людей.
– Ну ага. Меня один гад на два косаря кинул. А говорил, что народный артист.
– Я не артист. Терпеть их не могу.
Они оделись и вышли из гостиницы. Банк находился в соседнем доме.
– Жди тут, я быстро, – сказал Барановский Магдалине.
Она закурила.
– Давай, давай.
В вестибюле стояли четыре банкомата. Барановский снял с карты деньги. Он повернулся, чтобы выйти, и чуть не врезался в вошедшую женщину.
– Извините, – сказал он.
– Пожалуйста! – ответила она.
– Лиза! – заорал Барановский.
Женщина попятилась, таращась на него.
– Лиза Матвеева! Лиза Матвеева! Лиза Матвеева!
Его заело.
– Успокойтесь! – сказала она. – Тихо! Молчите!
Барановский замолчал.
– Вы кто?
– Лиза Матвеева, – повторил он тихо. – Это чудо! Чудо, слышишь?
– Предположим.
– Я Барановский Иван. Помнишь?
Она немножко наклонилась и прищурилась.
– Надо же.
– Вспомнила?
– Ну вспомнила, конечно.
Он глуповато засмеялся, так что выступили слёзы. – А я в Москве живу. Приехал вот. И вспомнил тебя.
Я всё вспомнил. И всегда помнил.
Открылась дверь, появилась голова Магдалины с её непрокрашенными корнями.
– Эй, фраер, бабки отдавать собираешься?
– А?
– Что «а»? Бабки мои где?
Барановский сунул ей деньги и закрыл дверь. Лиза смотрела равнодушно.
– Слушай, мне надо деньги снять. И ещё у меня дел много.
– Ага.
Он вышел, закурил. Через пару минут появилась Лиза, на ходу убирая деньги в сумочку.
– Давай посидим где-нибудь, – сказал Барановский.
– Зачем? – спросила Лиза.
– Поговорим.
– О чём?
– О нас.
– Каких нас?
Барановский пожевал губами, достал изо рта волосок.
– Ладно. А у тебя всё хорошо в жизни?
– Не жалуюсь, – пожала она плечами.
– Прекрасно. Замечательно. Может, всё-таки зайдём в кафе?
– Нет, – сказала Лиза.
– Нет так нет. Хочу, чтобы ты знала. Я тебя прощаю.
– За что, интересно? За то, что в кафе с тобой не пойду?
– Ахахаха. Нет. За другое. Ты сама знаешь.
– Да? Уверен?
– А что, забыла? – спросил Барановский и отшвырнул сигарету.
С похмелья его стало подташнивать.
– Напомни.
– Как ты меня шваркнула.
– Что сделала?
– Шваркнула, да. Слово такое. Когда у меня папа умер, а мама в больнице лежала. Ты свалила к этой обезьяне, Сане Кожухову. Потом даже не позвонила, не объяснилась. Я прямо с похорон отца приехал к твоему дому, а ты уже у него жила. Что, не знала?
– Нет. Не знала, – сказала Лиза спокойно.
– Вот знай. А ещё я из-за тебя вешался.
– Иван, что ты несёшь?
– Вешался! – заорал Барановский.
– Смотрю, не очень успешно.
– Поиздеваться захотелось? Да плевать. Я тебя простил. Я трахнул четыреста баб.
– Поздравляю.
– Спасибо.
– А ты в свой список включил трёх баб, которых при мне трахнул? Одна была пэтэушница, не помню, как её звали. Другая постарше. Они в твоём списке есть? Или у тебя память так настроена, что ты помнишь только то, что тебе надо? С похорон отца ты поехал к Машке-прыщавой и порол её всю ночь. Это я лежала в больнице, придурок. У меня перитонит был. А когда вернулась, мне Машка все рассказала. Поэтому я ушла. А ты мне что сказал? Пиздуй. А когда я с Сашей стала жить, тогда ты забегал. Тогда тебе стало всё это важно.
Лиза Матвеева задумалась, будто подбирая слова, потом подошла и плюнула Барановскому в лицо. Плевок попал в угол правого глаза. Она развернулась и пошла прочь.
– Враньё! – закричал Барановский.
Он хотел пойти за ней, но дорогу преградили двое. У одного были изувеченные борцовские уши. У второго щека заметно скукожилась от глубокого шрама.
– Ну привет, – сказал борец, почесывая кулак.
– Чего вам надо? – спросил Барановский, вытирая плевок. – Я шлюхе деньги отдал только что. Идите, спросите.
– Какой шлюхе? Из пансионата?
– Не знаю, откуда она. Дорогу освободите, ослы.
Они переглянулись и достали ножи.
– Сука, – сказал мужик со шрамом. – Тебя ведь предупредили, чтобы ты на концерте своём не пиздел сам знаешь про кого.
– Про кого? – спросил Барановский.
Ему не ответили. Подошли с двух сторон и стали бить ножами. Барановский закричал, попытался схватить лезвие, получил сразу несколько ударов в левый бок. Он упал на колени, а потом медленно, как спиленное дерево, повалился на спину.
Из темноты медленно выплыло лицо мамы. Она сидела, склонившись над ним, и гладила по лицу тёплой рукой. Всё было залито ярким светом. Боли Барановский не чувствовал.
– Мама, я умер? – спросил он.
– Нет, ты жив, – ответила она.
– Значит, и ты жива?
– Да, Ванечка, и я жива.
– А где мы?
– В больнице. Всё хорошо. Ты поправишься. Миша тебе дал свою кровь.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Барановский. – Ты так хорошо выглядишь!
– Я выздоровела. Врачи ошиблись. И ты выздоровеешь. Поедем домой.
– Когда?
– Как выпишут. Скоро.
– Ничего не помню. У меня уши на месте?
– Конечно.
– А нос?
– И нос на месте. Всё на месте.
– Мне ничего не вырезали?
– Нет, – сказала мама. – Всё оставили. Не волнуйся.
– Ладно.
– Поспи. Я спою тебе песенку. Помнишь, я пела её?
– Нет. Я забыл.
– Ну не страшно, что забыл.
Мама помолчала и запела:
– Как ходил Ванюша бережком вдоль синей речки, как водил он солнышко на золотой уздечке, душа гуляла, душа летела, в рубашке белой, всё прямо, прямо…
Барановский заплакал.
– Что ты, сынок, не плачь, – сказала мама и посмотрела в окно. – Ночью выпал снег. Стало очень красиво.