Теперь же он стал совершенно неуправляемым. Девки еще пошли. Этот мерзавец не стыдился приводить их в дом, оставлять на ночь. На все слова о недопустимости подобного он либо никак не реагировал, либо глумился в ответ. И вот с таким эта дура Жанна оставила его дочь?!
Это счастье, это чудо, что он не успел ее обидеть. Однако, когда Алена сообщила, что они «хорошо поладили», Дмитрию Николаевичу лишь на долю секунды стало легче, затем же его пронзила леденящая душу догадка. Точнее, предположение. Совратить его дочь — что может быть хуже? Что может быть больнее для него? И подонок наверняка это понял.
Впрочем, очевидных признаков чего-нибудь подобного он не наблюдал, хотя тщательно присматривался. Алена в последнее время постоянно грустила, этот грубил. Но друг с другом они не общались. Однако Дмитрия Николаевича не проведешь. Он чувствовал, нутром чувствовал, что между ними что-то есть, что-то происходит. И это сводило его с ума.
Теперь он точно знал: Максима надо выслать, отправить в одну из этих закрытых школ. Неважно в какую, но подальше. Он не поскупится на самую лучшую, самую дорогую, лишь бы его не было рядом с Аленой. Одной малейшей выходки этого мерзавца будет достаточно, и Дмитрия Николаевича не остановят ни Жанна, ни тесть — никто.
19
В школу Алена ехала больная, и не только бессонная ночь была тому виной. Рыдания, казалось, иссушили ее изнутри, вымотали до предела, будто со слезами ушли и жизненные силы.
И почему все так? Ведь ни на что она не надеялась. Сто раз говорила себе, приказывала даже: забыть, не думать, не строить иллюзий. И вроде получилось. Тоска, конечно, никуда не делась — такое в одночасье не проходит, — но поутихла и скорее напоминала болезнь, от которой организм уже медленно приходил в себя, а не страсть и не тягу, как вначале. Алена научилась даже игнорировать эту тоску, загонять ее в самые глубины и почти не замечать: саднит внутри — и пусть, скоро пройдет.
Но вот стоило ему позвать ее — и все: сердце вдрызг, и доводы бессильны. Ну а когда Максим привел к себе ночью Кристину… Это как ушат ледяной воды, как тысячи игл под кожу, как удар наотмашь, неожиданный, жестокий, сокрушительный, до темноты в глазах, до удушья. Эти звуки из комнаты казались нескончаемой изощренной пыткой, пока она не додумалась надеть наушники. Слушала музыку и уливалась слезами, постепенно засыпая, пока слух вдруг не пронзил гитарный запил злополучной The Man Who Sold the World. И тотчас сон как отбило и тело рефлекторно содрогнулось в болезненном спазме. Хотя сама же добавила «Нирвану» в свой плейлист, но это было, казалось, целую вечность тому назад.
Алена сдернула наушники, не в силах выносить эти звуки, хотя понимала, что песня тут совершенно ни при чем. К счастью, в комнате напротив все шумы уже стихли.
Серое, моросящее утро вторило ее настроению. Ничего не хотелось. В школу собиралась через силу и, не обнаружив Максима за завтраком, а затем и в машине, испытала облегчение. Видеть его сейчас было бы невыносимо.
Школьная сутолока заставила мало-мальски отвлечься. И все равно ее постоянно дергали то Стас, то Ренат со своим назойливым беспокойством: что случилось? почему ты сегодня такая странная?
На Кристину Алена старалась не смотреть, не травить душу лишний раз, однако столкнулась с ней в уборной. Та ни слова не сказала, даже не фыркнула и не усмехнулась, как обычно бывало, но зато с такой испепеляющей ненавистью взглянула на нее! Впрочем, Алена наверняка ответила тем же, на мгновение испытав злость, прежде ей незнакомую. Но эта злость, как ни странно, взбодрила ее. И на литературе она уже не сидела оцепеневшая, а понемногу реагировала, размышляла и даже отвечала на вопросы Аллочки.
Под конец урока учительница вдруг объявила, что нужно разбиться на «творческие пары» и к следующему уроку подготовить совместный проект по произведениям Куприна.
Пока Стас вкрадчиво нашептывал: «Может, давай…», Ренат Мансуров громогласно заявил: «Я беру в пару Рубцову!»
Все повернулись к ней, уставились выжидающе, а Аллочка промямлила:
— Ну если Алена не против…
— Алена, — тотчас уже напрямую обратился к ней Ренат, — ты против?
Она качнула головой:
— Да нет…
Стас резко дернулся, сломал в кулаке карандашик. После вчерашнего Алене не хотелось никаких совместных проектов с Ренатом, но Стас, если уж честно, отталкивал ее почему-то еще больше.
— Приходи ко мне в три, — сказал Мансуров после урока. — Если хочешь, я за тобой заеду.
— Может, лучше у нас? — предложила Алена.
— Не-е-е, — замотал головой Ренат. — Мы как бы с Максом слегка не поладили… В общем, пока мне лучше ему на глаза не попадаться. Знаешь же сама, наверное, какой он псих.
— М-да, — согласилась она. — А с тобой он что не поделил?
— Да псих — говорю же! — Помолчав, добавил: — Ну не нравится ему, что я с тобой общаюсь.
— Почему?
— Ну… Ты же, наверное, знаешь, он хотел тебя выжить из класса. Хотел, чтобы с тобой вообще никто не общался. А тут я… Как бы лучший друг…
Казалось бы, и так было плохо, куда уж хуже — сердце и без того кровоточило постоянно, но эти слова, небрежно оброненные, словно на свежую рану соль.
— Хорошо, заезжай в три, — глухо сказала Алена.
В холле они вновь столкнулись с Кристиной. Та сделала вид, что не заметила, но, пройдя мимо, намеренно выставила острый локоток и ткнула ее в бок. Алена, неожиданно для самой себя, обернулась и, схватив Кристину, развернула ее к себе.
— Э-э-э, ты совсем уже?.. — возмутилась Фадеева.
— Еще раз меня толкнешь или хоть пальцем тронешь, я тебе эту самую руку сломаю, — сурово пообещала она и, выпустив локоть опешившей Кристины, направилась к выходу.
В спину ей полетели оскорбления, но Алена их даже не воспринимала. Казалось, все живое, чуткое, чувствительное в ней выгорело накануне дотла, и в душе — сплошное пепелище.
В машине по пути домой Артем вдруг ни с того ни с сего стал пытаться завязать разговор. Любопытствовал, почему на ней лица нет. Но Алена, буркнув что-то маловразумительное, отвернулась к окну. На вежливость сил уже просто не хватало. Еще и проект этот! «Но, может, оно и к лучшему, — рассуждала она, поднимаясь к себе, — так хотя бы отвлечешься от своих переживаний».
Алена едва успела переодеться (впрочем, она и двигалась, точно сомнамбула), как в дверь постучали — резко, требовательно, торопливо. Даже за ручку подергали. Хорошо, что она сообразила закрыть дверь на защелку, хотя эта преграда очень хлипкая.
Закутавшись в теплый кардиган, она подошла к двери и повернула собачку. На пороге стоял Максим. Смотрел исподлобья, но с таким невыразимым отчаянием, что даже теперь, после всего, внутри что-то дрогнуло. Но ей этого не надо! Вчерашней агонии хватило с лихвой.
Она попыталась закрыть дверь, однако он успел подставить ногу и нагло вломился в комнату.
— Чего тебе? — Голос ее вдруг подвел, прозвучал чересчур взволнованно, даже слегка истерично. И сердце в груди замолотило, как сумасшедшее, посылая дрожь по всему телу.
— Поговорить надо, — шагнул он к ней, не сводя пристального взгляда.
Алена непроизвольно отступила, спрятала руки за спину, чтобы он не увидел, как ее потряхивает от одного его присутствия. Хотела сказать холодно и спокойно, что говорить им не о чем после сегодняшней ночи, но вовремя спохватилась. Во-первых, спокойно и холодно точно бы не получилось, когда у нее от волнения перехватило горло. А во-вторых, вдруг стало стыдно. Оттого, что слышала те звуки, стыдно оттого, что они ее так ранили, стыдно и особенно оттого, что не могла их выкинуть из головы, до сих пор в ушах звучали, перекрывая бешеный стук сердца. Даже кровь горячо прихлынула к щекам.
И потом, что он подумает? Что она ревнует? Ну уж нет. Не стоит унижаться перед ним еще больше.
Она вскинула голову (хотя кто бы знал, чего это ей стоило!) и тихо произнесла:
— Я не хочу с тобой разговаривать.
Голос-предатель все же дрогнул, но совсем слегка, может, Максим и не заметил. Максим вон и на слова-то ее едва ли обратил внимания, потому что продолжил, словно и не слышал:
— Надо было давно тебе сказать, но я не мог. Вернее, думал, что не мог, что нельзя… А теперь понимаю, какая все это фигня. Но главное, что еще не поздно…
Говорил он горячо, торопливо, сумбурно, и Алена совершенно его не понимала. Не могла уловить никакого смысла, никакой связи: какая «фигня»? Еще не поздно — что?
Ко всему прочему, он безотчетно пугал ее своим видом, своим взглядом горячечным. Она потихоньку пятилась, а он продолжал наступать. Напряжение сгущалось, росло скачками, ощущалось прямо физически. Потому телефонный звонок прозвучал так резко и внезапно, что она в первый миг невольно вздрогнула. Затем кинулась к креслу, где оставила сумку, дрожащими руками отыскала телефон, который продолжал настырно трезвонить.
Ренат.
Алена отошла к окну, встав к Максиму спиной, и ответила на вызов.
— Я уже тут, у вашего дома, — сообщил он бодро и весело.
— Но еще же только половина третьего, — пролепетала она, оглянувшись из-за плеча на Максима. Тот так и стоял, прожигая ее взглядом.
— Да у нашего водителя потом какие-то дела с отцом будут. Ну и я подумал, что полчаса никакой роли не сыграют. Быстрее начнем — быстрее закончим, а?
— Хорошо, сейчас спущусь.
Но не успела она нажать отбой, как услышала прямо за спиной голос.
— Мансуров?
Сердце тут же сделало резкий скачок, а кожу вдоль позвоночника осыпало мурашками. Она чувствовала затылком его дыхание, его напряженный взгляд и трусила обернуться, трусила оказаться с ним лицом к лицу так близко.
— Зовет тебя к себе?
— Да, — глухо произнесла она, затем, сглотнув ком в горле, зачем-то добавила: — У нас общее задание по литературе.
— Знаю я это задание.
Его голос обжигал, заставляя все внутри сжиматься. Господи, зачем он так близко встал? Пусть отойдет! Пусть вообще оставит ее в покое!