снег, когда он появился шаркая в ночи, руина человека. И он улыбнулся своей таинственной улыбкой и сказал, «Как хорошо видеть тебя снова», и я взглянул на него, и мне захотелось закричать, вот и всё, просто прокричать ему те вопросы, на которые у него найдутся лишь печальные грустные ответы… Как это происходит, Стерн? Как мужчина может выбрать такую жизнь? В каком аду ты живёшь? И ради чего? Зачем? Но я не закричал, не тогда. Вместо этого вытащил сверток с деньгами, потому что у меня они были, и положил его на стол рядом с его рукой. Это всегда самый простой способ общаться с людьми. Я имею в виду, он был передо мной спустя все эти годы, что мы не виделись после Смирны. Он всё так же торил свой путь в том же старом плаще, в той же кошмарной обуви, неся пожизненную каторгу, но ещё пытаясь улыбнуться так, чтобы разбить твоё сердце, и какая ему от такой жизни польза, что такое он волок на себе, я вас спрашиваю?
— Что, ради всего святого?
— То же самое, что и всегда. Мечты — вот и всё. С ним были его мечты; такие, полагаю, были и у всех нас. Я знаю, имел такие и я. Но Стерн никогда не перестанет мечтать. Неважно, насколько это бесполезно, неважно, как это уничтожает его, он продолжит свои безнадежные мечтания. Просто без толку, вообще не переубедить; только верить, не рассуждая. Великое мирное новое государство на Ближнем Востоке? Мусульмане и христиане и иудеи живут все вместе в Великом новом государстве со столицей в Иерусалиме? Все эти жалкие представители безумной расы, мирно сосуществующие в любимом Стерном мифе об Иерусалиме? Священный город для всех? Никакой надежды на это нет. Никакой надежды. В Иерусалиме нет надежды на реальность мечты Стерна, нет надежды ни там, ни где-нибудь ещё под солнцем. Но Стерн продолжает верить несмотря на то, каковы реальные люди, а ведь он знает какие они, лучше, чем большинство из нас, он знает. И тем не менее стоит на своём. На рассвете, пошатываясь, пуляет в свою кровь немного морфина, чтобы преодолеть, как он говорит, «ещё одно пришествие света». Так что да, у нас были совместные времена, у Стерна и у меня, и они были одними из лучших и худших, которые я когда-либо пережил. Потому что когда ты мечтаешь так же, как Стерн, когда ты смотришь так высоко, надо не забывать оглядываться и в другую сторону, прямо в самую чёрную из чёрных. И иногда ты оступаешься, иногда это случается. И когда вы начинаете падать, это глубоко, как навсегда, и нет никакого конца тьме… — Джо остановился. Он указал на неглубокую ямку в земле рядом с алтарем. — Видите это? Здесь, в Кива, это углубление представляет выход из предыдущего мира хопи сюда. А подъём по лестнице — вход в следующий мир. Хопи говорят в одном из своих преданий, что в мире есть свет дня потому, что ночью Солнце завершает свой круг, путешествуя с запада на восток через подземный мир. — Джо нахмурился. — Грустно говорить, но не может быть света без тьмы. Кажется, мы не можем растянуть наши души под солнцем, согреть, не поплутав прежде в ночи и не познав ужасной тоски. И я полагаю, что это может быть связано с круговым путешествием Солнца и с природой Солнечного колеса, которое всегда было нашим символом жизни и надежды, самым древним из всех. И это хороший символ, и настоящий, но колесо вращается, и у него есть спицы, а спицы на солнечном колесе располагаются крест накрест. Солнечное колесо… свастика, этот вращающийся символ креста становится таким же сложным и противоречивым, как и сам человек. Жизнь и смерть в одном и том же символе. — Джо тёрся о землю перед собой, ощупывая её, поглаживая.
— Так вы сделаете это?
— Что сделаю?
— Поедете в Каир. Разгадаете предназначение Стерна.
Джо поднял глаза. Он улыбнулся:
— Я бы предпочел этого не делать, как сказал один дрочила. — Внезапно улыбка Джо исчезла, и его настроение изменилось; мрачным и очень тихим, очень мягким в безмолвии троицы голосом он спросил: — Но это всё, за чем вы пришли? Просто я было подумал, что вы имели ввиду что-то потруднее. Но теперь вижу, что всё, что вам нужно, — это правда о Стерне и его странных деяниях на базарах и в пустынях того мифического места, которое он называет своим домом, правда о том песчаном участке перекрёстка истории, где человек мечтал и убивал с тех пор, как был создан… Там, в этом море пустыни, хранится всё, вся правда о жизни и смерти. — Дрожь охватила узкие плечи Джо, и он обнял себя под одеялом, пытаясь её унять. — Но Стерн сидит внутри Сфинкса разве вы не знаете? Он выглядывает из Сфинкса через ночные пустыни и видит то, что остальные видеть не хотят. Поэтому нужно быть осторожным, заглядывая Стерну в глаза. Нужно быть осторожным, потому можно увидеть там страшные вещи… и мир и себя в нём и особого рода безумие, совершенно бесплодную бесконечную Надежду. — Джо уставился на землю перед собой. — Стерн, вы говорите. Человек столь же неприкаянный и одинокий, как и другие, человек, который никогда не имел греховных желаний. И всё чего вы хотите, это чтобы я посмотрел ему в глаза и сказал, что там. К сожалению, — Джо улыбнулся. — там одни фантазии… Только это.
Ещё один вечер, ещё один закат, и Джо сидит один на краю скалы на вершине Месы, наблюдая, как умирает свет. Он провел последние дни, посещая каждый дом пуэбло, а в эту ночь состоится специальная церемония в подземной Киве, торжественное собрание старейшин различных кланов в честь его отъезда.
Конечно, мне не стоит ехать, думает он, и, как бы мне ни было страшно, почему я должен? Следующий мир огромен, и я могу отправится куда угодно, и никто никогда не узнает.
И вообще, кому нужно вечное горе, которое обосновалось в тех краях? Ну что за творцы в той пустыне? Они мечтают себе, и из своих мечтаний создают нам наши религии, и вращают калейдоскоп сказок тысяча и одной ночи, и всё это просто чудесно и замечательно, пока вы сохраняете здравый смысл, а не плаваете в этих мечтах и не поселяетесь в этих сказках, теряясь навсегда.
О-о, три царя были умны, всё делали верно, выдавая себя за три судьбы и вынуждая меня продолжать и продолжать вспоминать о Стерне, пытаясь заставить меня убедить самого себя, что я должен вернуться туда. И к Моди тоже, намекая и на это. Три парки сплели, отмеряли и дали нить.
А ведь я знаю, что моё место там.
Они всегда вцеплялись друг другу в горло и всегда будут.
Чёртовы греки и персы и евреи и арабы и турки и крестоносцы, без конца. И раздутые трупы мамелюков плывут вниз по Нилу и дикие варвары монгольской плетью приводят в бешенство своих коней, чтобы напасть и смешать строй ассирийских всадников и обезумевшие вавилоняне смотрят в гороскоп, в то время как на флангах халдеи сметают мидян и отступают, и финикийцы рассчитывают свои сальдо-бульдо и египтяне считают богами фараонов, а иудеи…
И творцы собираются там все вместе раз в тысячелетие или около того, чтобы сверить часы и посмотреть, кто из них напридумывал больше, чем другие.
Поговорим об Эхо. Поговорим о неразберихе и хаосе. Если с начала времен, по слухам, насчитывают сорок тысяч пророков, то, несомненно, большая часть их потратила свои жизни на то, чтобы пронестись через те самые пустыни тряся кулаками и выкрикивая свои истины, и молиться там до самого последнего своего вздоха.
Вот оно, восклицают они наконец. Единый истинный Бог и истинный путь, и это только совпадение, что единственный истинный путь пересекается с моим обычным путём.
Просто послушай меня, ради Бога.
Я.
Слушаю.
О, помогите. Зачем Он вообще? Смятение и хаос поднимают Вавилонскую башню. Башенный столп. Башня, которую все всегда пытались поднять, каждый мужчина во всяком случае. Мы ужасно гордимся своей эрекцией.
А мифическое место всегда наготове, оно ждёт. Место рождения религий и первых райских эрекций Адама, и вечное мучение для всех нас. Наверное, это связано с пустыней. Ничего похожего нигде не найти. Сорок дней или сорок лет скитаний в залитой солнцем пустыне превратят в ералаш любые мозги. Трудно отыскать воду и лихорадочный озноб трясёт вас всю ночь, и утром нет ничего, чтобы позавтракать, кроме горсти саранчи, оставшейся от вчерашнего ужина. Поживите так некоторое время, и вы же понимаете, что начнёте видеть и слышать разные вещи?
Война опять пришла туда? Самая удивительная новость со времени последнего сообщения о том, что варвары поднимаются на Иерусалимские высоты.
Война в прекрасной пустыне?
Удивительные новости, вот что. Или, как говорит Стерн, «ещё одно пришествие».
Джо натянул на уши свою выцветшую красную шерстяную шляпу и накинул на узкие плечи новую чёрную шаль — подарок от трёх посетителей. С заходом солнца посвежело, холод ночи пришёл в пустыню.
Маленькая девочка стояла в нескольких метрах, наблюдая за ним. Джо сделал знак, и она подошла и встала рядом; такая юная, она не застала по малолетству другого знахаря племени. Джо укутал девочку в свою шаль, укрывая от холода и взял её крошечную руку и держал её.
Малышка молчала, Джо тоже. Когда солнце опустилось за горизонт, она ускользнула, в новой чёрной шали на плечиках — подарке, который он сделал ей. Джо проводил её взглядом, а она исчезла в тени. Он не думал, что она заметила слезы у него на глазах, и не знал почему плачет.
«Итак, — подумал он, — мы делаем всё, что можем. Это нусутх[12], но мы в любом случае должны сделать это».
Слова Стерна, вдруг. Собственные слова Стерна, сказанные ему давным-давно, в другое время и в другом месте, сейчас прошептал в тени ветер.
— Странно, — услышал Джо. — Время.
…и так же внезапно он вдруг оказался рядом со Стерном, и это была ночь двадцатилетней давности, в городе, который когда-то назывался Смирна, когда-то давно, за столетие до эпохи геноцида, до того, как чудовищные реки резни вылились из Малой Азии, чтобы затопить Смирну, как раз когда Стерн и Джо оказались там… Массовые убийства игнорировались тогда большей частью мира, но не всеми, и не Гитлером, который только за несколько дней до того как его армии вторглись в Польшу, восторженно напомнил о них.