Лиффи откашлялся.
— Так вот, в начале был Египет и Нил и Сфинкс и пирамиды… Но также, как ни странно, были и две крошечные любопытные женщины, близнецы, а звали их: Большая Белль и маленькая Элис.
И в начале времён эти сёстры, которые и на самом деле родились сёстрами…
Элис провела «старинного соратника Ахмада по гребле, можно сказать — свояка» в необычную гостиную — просторную старомодную комнату-солярий на палубе. Высокие узкие окна поднимались от пола до потолка, пара французских дверей была распахнута на узкую веранду над водой. Луна в этот поздний час уже зашла, но так как солярий состоял в основном из окон и все занавеси были раздвинуты, то звёзд и их отражений от воды было бы более чем достаточно, чтобы осветить зал. Однако здесь мерцали также несколько свечек, но они, похоже, были зажжены для романтичности, — бросить на сцену мягкую игру теней.
— Свободу закрепощённым! — входя в каюту прогремела Большая Белль, не обращаясь ни к кому конкретно; заявление, по-видимому, было простой любезностью, призванной заменить замечание о погоде.
Из двух низкорослых сестёр Большая Белль оказалась пониже. Но более телесной, так сказать, что, возможно, объясняло, почему родная сестра наедине называла её «Большая Жопа». В сырости ночи обе древние женщины были одеты в старые шали и парусиновые тапочки.
Большая Белль остановилась перед Джо, и с хмурым выражением лица протянула ему стакан.
— Вы сказали: «виски», молодой человек. Этот подойдет? ирландский, но, должна предупредить, протестантский. Джеймсона.
Справитесь?
— Мне по силам, — сказал Джо. — Не умирать же от жажды из-за межплеменной вражды.
Большая Белль сменила гнев на милость и уперла руки в боки. Стоя, она казалась примерно такого же роста, как сидящий Джо, притом что Джо сам был ростом с сидящую собаку.
— Хорошо, — прогремела она. — Я всегда ценила мужчин, которые приходя к женщине оставляют политику и религию за порогом.
Щебечущие звуки понеслись из другого конца каюты:
— К женщинам, — взволновалась маленькая Элис. — Когда мужчина приходит к женщинам. Ты не хуже меня знаешь, Белль, что Джо пришёл к нам обоим. Он принес два красивых букета, или ты пытаешься игнорировать это?
Маленькая Элис мило улыбнулась Джо.
— Вы должны простить мою сестру, — чирикнула она. — Белль такая маленькая, бедняжка, что иногда пытается забыть, что рядом есть более высокие женщины. Простим ей, это её природа. Я почти пять футов ростом, понимаете, и у меня всегда была гибкая фигура.
Большая Белль продолжала стоять перед Джо, положив руки на бёдра, красуясь.
— Ты не на волосок не выше четырёх футов одиннадцати дюймов, — крикнула она через плечо, — и ты худая с самого рождения.
Маленькая Элис выпрямилась на стуле.
— Ну, по крайней мере, я не четырёх футов десяти дюймов, как некоторые, и я не толстею, как некоторые сосательницы конфет.
— Лучше конфеты, чем молочный бардак, который ты устраиваешь, — прогремела Белль через плечо.
— Творог очень полезен, — выкрикнула Элис. — И это всегда поддерживало меня в тонусе.
— Гибкая? — прогремела Белль. — Как может кто-то, кто ростом в четыре фута одиннадцать дюймов, быть гибким? В любом случае, я уверен, что Джо пришел сюда не для того, чтобы услышать о твоей одержимости худобой, анорексичка.
Белль улыбнулась Джо.
— Вы должны простить мою сестру. Она думает, что худоба её молодит. Не может принять свой возраст, никогда не могла. Младшие сёстры… они такие. Элис отчаянно молодится.
— А насколько она вас моложе? — спросил Джо нормальным тоном.
— Насколько моложе? — сказала Белль. — На восемь минут, примерно. Но по тому, как она это воспринимает, можно подумать, что у нас разница в сорок лет.
— Некоторые шепчутся потому, что боятся, что их ложь услышат, — крикнула Элис, — Где твоё вязание, Белль?
Белль оставила Джо и пошла искать корзинку. Джо отхлебнул виски и огляделся.
Большая часть мебели была сделана из светлого воздушного плетения тростника, выкрашенного в белый; призрачного и невещественного среди отражений звёзд и огоньков свечей.
Иногда в мерцании света проявлялся какой-нибудь красивый завиток красного дерева, прочно укоренившийся среди плавающих плетёных форм.
В одном конце комнаты висел небольшой портрет Екатерины Великой, в другом — Клеопатры. Сильно выцветшие, они были исполнены пером и чернилами и, очевидно, одной рукой. Екатерина буравила зрителя властным и надменным взором самодержавной императрицы, а Клеопатра игривой улыбкой намекала на чувственные наслаждения, вызывая фривольные мысли о тайнах восточного гарема.
Оба портрета представляли будто разные ипостаси королевы Виктории в резвые дни её молодости. Словно девчонка баловалась переодеваниями. Это впечатление усиливалось тем, что молодые лица на обоих портретах были похожи… И девичья фигура Екатерины Великой была заметно громоздче девичьей фигуры Клеопатры.
В углу гостиной стоял красивый старинный клавесин.
Всё вместе являло волшебную в свете звёзд обстановку, несмотря на изрядное количество втиснутых сюда плетёных стульев и диванов. Джо прикинул, что здесь могли бы найти себе место тридцать или сорок человек.
Теперь, когда в комнате находились только трое, Джо ощущал себя словно в пустом концертном зале.
Веселье и смех давно ускользнули вниз по течению, и оставили призрачно пустые плетёные формы напоминаниями о других мирах и других эпохах, забытых повсюду и сохранившихся только в сердцах этих двух крошечных древних женщин.
Большая Белль нашла своё вязанье и со скрипом устроилась под портретом Екатерины Великой. Маленькая Элис, склонив голову под портретом Клеопатры, задумчиво кивнула, глухая тетеря, а звук скрипа нёсся над водами. Джо улыбнулся обоим хозяйкам и посмотрел через открытые французские двери на ночную реку.
— Ты ушиб ухо, — мрачно сказала Белль. — Пытался услышать что-то сквозь замочную скважину?
— Примерно так, — ответил Джо.
Белль продолжила его рассматривать.
— Ты напоминаешь мне дядю Джорджа, — объявила она внезапно. — Он носил короткую бороду и рубашку без воротника, и частенько у него на голове была импровизированная повязка. У него были такие же цвет волос и телосложение, и он был примерно твоего возраста, когда отправился свататься к русалке.
«Господи, — подумал Джо. — Держу пари, он проиграл семейное состояние, баловался с несовершеннолетними и допился до смерти. Но нравился сёстрам дядя Джордж или нет?»
Белла серьёзно на него смотрела.
«О, Боже, помоги, — подумал Джо, — проклятие дяди Джорджа на мне. Может быть, этот распутник ласкал своих прелестных юных племянниц? Или наоборот, дружески улыбался им, проходя по мрачным коридорам родового гнезда, прежде чем запереться в своём кабинете и разжечь спиртовку, чтобы бормотать там над Парацельсом и бренчать мензурками, изобретая водку? А может быть, изначально дядюшка был респектабельным джентльменом, и только на исходе своих дней вырвался в ночь, чтобы нападать на девушек в деревенских избах? До того, как украл фамильные драгоценности и сбежал на поезде… из Петербурга в Ниццу, чтобы там, на пару с Достоевским, в припадке пьяной истерии всё проиграть?»
«Ну я и нахуевертил!» — подумал Эдвард Уитмор, поправляя копирку между листами папируса с водяными знаками Шушенской птицефабрики.
Лицо Белль смягчилось.
— Бедняжка пил до изумления, но мы всегда его очень любили, — сказала она, словно читая мысли Джо.
— Трижды ура негодяю! — у Джо отлегло от сердца. «Он пил, но разве не все широкие душой русские пили или любили до изнеможения? Конечно, они бедняжки; и мы очень их любим».
Джо улыбнулся.
— Красивый у вас клавесин. На нём вы играете, Белль?
— О нет, это инструмент Алисы. Мой — тот маленький, что лежит на клавесине. Это что-то вроде старомодного фагота — bassoon.
— Известен как a piccolo faggotina — педик (faggot) Пикколо, — весело крикнула Элис. — Белль и её педик.
В старые времена говорить такое было не принято. Белль, однако, это не останавливало. И, заметьте, то, как она произносила «название инструмента» выходя в салон к гостям, нельзя было истолковать превратно. Правда-правда.
Маленькая Элис тряхнула кудрями.
— Тебе нравятся пастушки? — она поманила Джо.
Большая Белль, изучая вязание, повела носом.
— И как бедняга должен понимать это, Элис?
Моя сестра, — крикнула она Джо, — имеет в виду фарфоровые фигурки на столе рядом с собой.
Джо подошёл посмотреть. Покрутил фигурки в руках, одной залюбовался.
— Ах! — Воскликнула маленькая Элис, теребя угол шали. — Это пасхальный подарок от одного сербского принца.
— Подарок на день рождения, — поправила Белль. — И вряд ли он был принцем.
Маленькая Элис вздёрнула подбородок и мило улыбнулась Джо, поправляя сохранившиеся кудри волос.
— Белль у нас вреднючка, но ничего не может с этим поделать.
Маленькая Элис ласково посмотрела на сестру.
— Развязывай общение с Джинном, дорогая. Ты знаешь, что сказал доктор.
— Сменим доктора[59], — решительно провозгласила Большая Белль, и маленькая Элис вздохнула, прежде чем продолжить:
— Возможно, этот фарфор и был подарком на мой день рождения, но я до сих пор, как будто это было вчера, помню сербского принца. Его старший брат проиграл семейное состояние, замки, поместья и всё остальное, а затем улизнул в Ниццу, где жил в позоре и в арендованной чердачной каморке, время от времени пристраивая в местные газеты статьи о балканских интригах. Дмитрию пришлось пойти работать на Каирскую биржу, но он никогда не держал зла на своего старшего брата. Кажду весну он ездил в Ниццу, чтобы расплатиться с кредиторами брата. Дмитрий хотел бы дать ему денег, но знал, что он их просто проиграет. Однажды тёмной зимней ночью старший брат Дмитрия умер от чахотки, оставив записку, в которой говорилось: «Прости меня, младший». Дмитрий плакал, но на самом деле для